АПОСТРОФ

| | | | |
АПОСТРОФ
Со времени выхода в свет книги Василины Орловой "Вчера" прошел почти год. Но книга с таким названием уже по определению не может быть новой, так как проецирована в прошлое, но, в то же время, надёжно защищена от несвоевременности.
Что представляет собой этот сборник молодой прозы с юляще-вихрящейся обложкой? Прежде всего, это повесть-очерк под одноименным с книгой названием, а также большой рассказ "Интересно девки пляшут". Все предшествующие им пятнадцать рассказов готовят сцену для появления этих главных героев, которых автор оставила "на закуску".
Это, может быть, даже не женская, а девичья проза, хотя и проболевшая недолгим взрослением. И это не недостаток, а как раз одно из самых серьёзных достоинств долгожданного автора. Способность пытливо удивляться, которая у В.Орловой неразрывно спаяна с постоянным осмыслением доверчивостью к читателю, готовностью свежо рассуждать о важных вещах, делиться сокровенным и при этом не прикрываться иронией, упрямый поиск нехоженых путей, стремление "идти по всем дорогам сразу" — всё это выделяет и возвышает прозу В.Орловой над безотрадной и бледнолицей писаниной.
Книга читается легко. Иногда создаётся впечатление, что автор, как и в стародавние времена, не просто молча выстукивает предложения на клавиатуре, но, записывая, произносит в слух то, что пишет — ведь, как известно, вплоть до средних веков культура письма исключала молчаливое обращение с текстом.
На первый взгляд — вроде бы ничего особенного: повседневные и уже переставшие быть повседневными вещи и вещички, "обычные" жизненные ситуации, в которых даже не просматривается сюжет, иной раз напрашивается и сравнение с сочинением на заданную тему, вроде — "Как я провела лето у бабушки в деревне". Но потом, когда рассказы и очерки уже прочтены, отдышавшись от книги, понимаешь как автор, минуя набившие оскомину литературно-философские заморочки, по-шукшински элегантно выходит на трудно пережёвываемые вопросы, а бывает что и подбрасывает нужный ключик для ответа на них.
А ещё ностальгия, заставляющая предельно пристально вглядываться, почти цепляться за каждую деталь окружающего и почти всегда безвозвратно уходящего мира, что автор чувствует особенно остро. Этим, по всей видимости, объясняется ставший уже характерным для В.Орловой метод детального формата, пристального внимания к мелочам. "Мелочность" и дотошность проявляются во всём, желание подробнейшим образом запечатлеть уходящее. Если в будущем на нашей земле случатся тяжёлые войны и разрушения (типун мне на язык), наш уклад можно будет восстанавливать в том числе и по книгам В.Орловой, а то, глядишь, и нашу речь (это уже на случай обострения эпидемии национального беспамятства).
Ностальгия о будущем, о несовершившемся, о не исполнившемся, непрестанное создание мифов и их преодоление. Одно из наиболее характерных размышлений: "Здесь живут люди, с которыми я никогда в жизни не увижусь, словом не обменяюсь… Вечные многоэтажки. Подо мной и над — судьбы, судьбы… Обитать в толще чужих бед и радостей, не позволяя себе осознать их боязни сойти с ума, — таков удел моего современника". Но, несмотря на это, иногда героиням повестей и рассказов удаётся подсмотреть в щелочку, дотянуться на миг своим курносым любопытством до бездны живой жизни, запечатлеть в памяти её фоторобот.
Такого, пусть и не броского, но качественного в содержательном плане дебюта в нашей литературе давненько не было. Прежде всего чувствовалось отсутствие рассказчика, равного В.Орловой (см. также её повесть "Бульдозер", опубликованную в журнале "Москва", в №3 за 2003 год). Даже там, где ей и не удалось глубоко копнуть в нынешнюю русскую жизнь, Василина-рассказчица в полной мере компенсировала увлекательной повествовательностью, сноровисто используя могучий арсенал живого великорусского и не менее живучего малороссийского.
А вот убери из книги василиноорловский слог, заменив его, к примеру, типичными оборотами какого-нибудь пелевина-акунина, и ценность повестей и рассказов будет сведена к нулю, чего, например, по моему ультра-субъективному мнению, не произошло бы в случае аналогичной операции с произведениями Романа Сенчина или Сергея Шаргунова, в текстах которых не так сильно акцентированы диалоги, да и просто нет такой срощенности с народной речью. Хотя, не могу не отметить, что комплекс многих молодых авторов, заключающийся в боязни оказаться несовременными и не отвечающими "требованиям" нового поколения, В.Орловой преодолён в полной мере только на смысловом уровне, в стилистике не всегда. К сожалению, до сих пор не понят старый тезис о том, что говорить на одном языке своего и/или более младшего поколения — не значит использовать те же самые слова.
И ещё два момента.
Что особенно удивило, так это способность передать почти физиологическое ощущение своего рода, причастности к многовековому родовому древу. И, по большому счёту, не важно свои ли переживания, себя ли имеет в виду автор или совсем другого человека — важно, что читателю предложен нестереотипный стиль осмысления себя, своей малой и большой Родины. Живое русское слово возвращается верстами, деревнями, погостами, ностальгией, удивлением, искренностью. Это, во-первых.
В принципе, вопрос о том — хороша ли книга, нужна ли, даже не нуждается в ответе: нужна и хороша — она настоящая, и этим всё сказано. Вопрос в другом — удастся ли автору не просто преодолеть взятые высоты (то, что Василина не стоит и, к счастью, не собирается стоять на месте видно из её уже "послевчерашней" прозы и публицистики), но и сберечь своё сокровище — свой язык? И это, во-вторых.
Филипп Филиппов