ПРЕКРАСНАЯ ПУСТЫНЯ ПСКОВ

| | | | |
Денис Тукмаков
ПРЕКРАСНАЯ ПУСТЫНЯ ПСКОВ
"Я мог бы пойти спиной к своей машине и уехать,
но только мне нравилось бродить по прекрасной пустыне вместе с ним,
мне нравилось то ощущение, которое я испытывал только в его компании,
что это действительно пугающий, волшебный и всё же прекрасный мир".
К.К.
РЕШЕНИЕ
Нет, всё-таки здорово Кондор придумал — мотануть на тачке на пару-тройку деньков в Псков посмотреть, как там всё устроено!
И ведь ничего не предвещало этого. В то воскресенье сидели, как обычно. Что у нас было? Ну "Посадской" 1,5, ну ещё там докупили потом, да и всё. Явно не тянуло на гениальную идею. Уже расходились, каждому впереди светила трудовая неделя с кучей дел: какие-то планы, договоренности, семейный поход к теще, ну и работа, естественно, пропади она пропадом. И вдруг:
— Совершенно не вижу, почему бы четырем благородным донам не съездить куда-нибудь, пока погода шепчет. Как смотрите на Псков, доны? Скажем, уехать в среду вечером и вернуться утром в субботу?
Мы, "благородные доны", — это, собственно, я, Эмануил и Висенте. Ну и Кондор, разумеется, самый главный и старший из нас. Когда-то в детстве начитались Стругацких, имен-прозвищ себе напридумывали, да так и прицепилось.
Разумеется, идея показалась полным абсурдом. Какой, блин, в среду Псков: мне газету в Сеть выкладывать, у Висенте упали какие-то квартальные продажи, а Эмануил, хоть и в отпуске, успел за первую его неделю спустить всё, и теперь, небось, не решается даже потребовать сбегать ещё, чтобы как следует обмозговать кондорский бред.
Почему именно Псков, а не Калуга? Зачем вообще куда-то ехать, почему бы опять прямо в этом леске и не встретиться... может быть? Да и по деньгам некрасиво получается: Сашке нужно новую кроватку покупать и ботинки зимние... И вообще, в среду наши с Португалией играют! Короче, перебрал Кондор.
— А и правда, отчего бы не поехать, "блаародные"? — я сам удивился собственному голосу. Сейчас выпалю чушь какую-то, и опять все заржут: "Диасу больше не наливать!" — Только вот... Туда ведь километров семьсот в один конец?.. И там ведь не только Псков?.. За два полных дня успеем?
Тут я понял, что никто не ржёт. Бог знает, почему, но Висенте с Эмануилом сидели какие-то оглоушенные. Потом первый молча достал сотовый, отошел шагов на десять и куда-то коротко позвонил. А второй, так же не говоря ни слова, достал свой "Кэнон", изогнулся, запечатлел испытующе взирающего Кондора и снова спрятал черного монстра в кофр.
Сначала меня это чертовски испугало, если честно. Ну да, конечно, все мы были круты когда-то. Славно мы тогда в Питер гульнули без денег почти, на вписках жили. На Смоленщину к Кондору тоже, помнится, совершенно запредельные поездки были. Да и командировок у каждого потом было… Но вот так, посреди бутылки... Меня ужаснула эта наша решимость доказать самим себе, что крутизна все ещё при нас. Раньше ведь и доказывать не приходилось...
И вдруг накрыло! Чёрт, да ведь мы действительно поедем, просто потому что сами так захотели! Вот сейчас мы примем решение: раз! — и вырвемся из этого болота. Мы проживём целую жизнь где-то вдалеке от всей этой каши. Господи, Москва-то как надоела... Да куплю я эти ботинки, куплю, но только ведь дело не в ботинках! "Солнце, мы тут решили прокатиться до Пскова и обратно, ненадолго". Неужели мы будем, как прежде, прокладывать маршрут, сверяясь по картам?.. Сбежим с урока: "Привет, Эмануил, так ты тоже? А пойдём побродим по этой пустыне?" — "А пойдём."
И тогда мы приняли решение и вырвались.
ПОБЕГ ИЗ МОСКВЫ
За три неполных дня судорожных приготовлений мы успели всё. Мы залезли в заначки, мы раздобыли карты, мы излазили Интернет на тему, что бы такое там посмотреть. Антресоли насылали на нас чих и кашель, когда мы искали позабытую экипировку для "почти цивильного путешествия": приятно было, что этот вид одежды, в котором не страшно в музее показаться и в лесу заночевать, все-таки влез на наши растолстевшие от пива и московской жизни тела.
Но главное, у нас возник план. Выехать вечером, жать до посинения и непременно заночевать на псковской земле. Побывать на могиле кондорского деда под Великими Луками. "Отработать" Пушкиногорье. Изъездить северо-запад области, с Печорами и Изборском. Потом Псков. Потом глянуть на остров Залит, и назад.
Короче, фирменный набор всех школьных экскурсий плюс еще кое-что. И ничего особенного в том маршруте не было, кроме одного: в первый и последний раз побывав там в седьмом классе, я был абсолютно уверен, что в этой жизни повидать те места мне больше не суждено. У каждого ведь найдётся похожее ощущение о каком-то месте, верно? А тут на тебе!
Конечно, поехали мы на машине. Кто бы что ни говорил, но дешевизна поездов не заменит той свободы, какую даёт тебе автомобиль, пусть даже это означает вынужденную трезвость водителя, дорогой и плохой бензин, штрафы, гипотетические поломки или чего похуже. И уж конечно, никакое купе не заменит новенькую висентовскую "Альмеру", отличную тачку на четырёх мужиков, в багажнике которой — "филеас-фоггсовская" куча белья, ковриков, канистр и палаток "на всякий пожарный", а на заднем сиденье — не менее дикая куча компактов и постоянно пополняющийся "донский ассортимент", достойный дорожных впечатлений и осенней погоды.
В шесть вечера, разорвав, наконец, резину Московской кольцевой, мы съехали на "Рижку" и пустились в плавание. Москва нехотя отрывала нас от своих дождей, терактов, крушений мостов, от своей и нашей обыденности. В благодарность мы решили послать её куда подальше, и теперь ничуть не жалели о том, что едем бог знает куда и бог знает зачем. Пусть все решат, что мы скрываемся от чумы. Пусть завидуют.
Мир за стеклом медленно погружался в сумерки, полные любви, тайн и смертей. Хорошая четырёхполосная магистраль кончилась где-то под Волоколамском, и началась милая русская двухколейка, без разделительной и без света. Единственно, чем такая дорога радовала, так это отсутствием заодно и населенных пунктов: не приходилось, как на "Ленинградке", вечно сбрасывать до шестидесяти и выискивать впереди во тьме жадных "продавцов полосатых палочек". Конечно, вездесущие менты подстерегали нас и тут, но благостные водилы встречных латышских трейлеров выручали нас, всякий раз так полыхнув в лицо дальним светом, что все мы в "Альмере" слепли.
Впрочем, мы не огорчались. Всё остальное время в машине было темно и приятно. Висенте вёл как бог и никак не хотел дать порулить, поэтому я уже час как расслаблялся, и славный "Квинт" мягко постукивал в виски.
Тверская область встретила нас совершенно разбитой трассой и еще большим отсутствием жизни вне её. Где-то под Ржевом Кондор прочитал тот симоновский стих, и тут же тучи стали таять, и проклюнулись звезды. Потом ещё и ещё — фронт высокого давления наступал на Москву, и мы, поняв, что обречены прожить эти три дня в прекрасную пору "золотой осени", возликовали.
Мы ехали в ночи, мы погружались в ночь, мы были самолетом, который взлетает, шесть часов висит над одним и тем же белым полем, а потом приземляется на другой стороне Земли. Мы останавливались, чтобы размять кости, задирали голову и путались в звездах, так их было много.
Музыку, что призвана была сопутствовать нам, мы отдали на откуп обосновавшемуся спереди Кондору. Наш "пулеметчик Ганс" менял диски абсолютно беспорядочно, так что какофония получалась просто нечеловеческая: Митяева сменяли "Пинк Флойд", после чего шли "Бель Эпок", БГ, какие-то "уникальные югославские напевы" и, разумеется, жизненно необходимый в такой обстановке саундтрэк из "Бумера". Любимые песни Кондор включал погромче, так что вскоре мы уже не могли расслышать друг друга, замолчали и стали размышлять про себя о том, какие мы все-таки молодцы, что вот так взяли и решились рвануть чёрт-те куда.
Когда около одиннадцати мы въехали на благословенную землю Псковской губернии, то облегченно поняли, что Висенте вполне дотянет до Великих Лук и в первую ночь палатку в лесу разбивать не придётся. Конечно, с палаткой мы бы справились, но кому, скажите, придёт в голову ночевать в лесу, если ещё можно успеть на отборочный матч чемпионата мира? Мы ткнули "финку" Москве под бок и смотались, мы бросили цивилизацию на заклание, но мы всё же надеялись когда-нибудь, дня через три, вернуться в столицу, а потому посмотреть "Португалию — Россию" мы были обязаны…
Лучше бы мы тогда заночевали в лесу!
ДЕНЬ НАВАЖДЕНИЙ
Какой же это кайф: в полтысяче километрах от дома, засветло, в компании лучших друзей, грузиться невыспавшимися и еще чуть хмельными из гостиницы в промороженную ясной октябрьской ночью машину, чтобы непременно попасть в точку N только потому, что мы лично замыслили это сделать и никто нами не помыкал! В такие вот мгновения будто ловишь истинный смысл жизни — жизни вольной и безупречной...
Прежде чем совершить марш-бросок "Великие Луки — Церковищи" (60 км на юг, покрытие асфальтовое, местные жители лояльны, фураж продается), мы наведались на местный рынок закупиться, где были удивлены практически полным отсутствием среди его работников представителей гордого Кавказа. Обсуждая сей примечательный факт, мы как-то невольно перешли на тему Великой Отечественной и боёв, что шли здесь.
Не знаю, как другим, но мне, когда я долго думаю о той войне, начинает вдруг казаться, будто немцы — снова в городе. Вот и тогда, проезжая улочки Великих Лук, которые выглядели такими разорёнными, словно это декорации к фильму "Освобождение", мне вдруг почудилось, что вот сейчас повернем направо и упрёмся в немецкий "Тигр", а вон там, в траншее, — тела русских солдат, и везде немецкая речь. Это внерассудочное чувство оккупации всегда преследует меня, когда я бываю в русских городках западнее Москвы. Вот и тогда, на пути в Церковищи, я ясно представлял себе, что Висенте намеренно едет тихо и держится правее, чтобы не мешать немецким колоннам. Впечатление только усиливалось, когда мы иногда останавливались, чтобы Эмануил провел "режимную съемку" какой-нибудь разваленной избы в брошенной деревне.
Дед Кондора погиб на этой самой дороге 3 августа 43-го: когда налетел "немец", он спрыгнул с подводы не в ту сторону, и осколок бомбы вошел ему в затылок, а вышел через глаз. Его несколько раз перезахоранивали, и даже похоронку умудрились потерять. Так что могилу и не нашли бы, но дед был подполковником и комиссаром, солдаты любили его и запомнили место, спустя много лет указали его кондорскому отцу. Теперь мы ехали туда, на небольшое военное кладбище в Церковищах: мы впервые, а Кондор — впервые за двадцать лет. Взошло солнце, резко потеплело, все вокруг расцветилось золотом и синевой, а я неосознанно таращил глаза в небо: не летит ли?..
Это братское кладбище мы нашли почти сразу. Огороженное, с благородным памятником на растрескавшемся постаменте, с гранитной поимённой плитой под старыми березами, сильно запущенное, с почти свежими, майскими венками. Пришло в голову: тут покоятся атланты. Народ гигантов, который когда-то жил здесь, воевал, побеждал, умирал, а потом ушёл восвояси. А нынешние местные жители чтят их память, приносят искусственные венки, да только памятник поправить не могут: росточка не хватает...
Мы постояли, выпили три тоста, Кондор поговорил с дедом о том о сём. Рассказал про то, что его помнят, что род их жив и никто не скурвился, но про страну говорить не стал, чтоб не огорчать. А потом мы ушли с этого хорошего места назад в деревню карликов, сели в иноземный автомобиль, вызвавший шок местных бабулек, и уехали прочь, чтобы, видно, никогда больше сюда не возвращаться.
Стоило выехать на "Рижку", как "военное наваждение" испарилось, и мы вновь очутились в потрясной осени. По пути в Пушкиногорье мы, помню, отчаянно спорили, что же более синее: небо или вон те синие-пресиние, самые синие в мире озера с чудными названиями: Алоль, Крушинное, Волхво... Договорились, что все зависит от того, на чьём фоне, неба или озера, видны золотые березы, зеленые сосны, красная глина земли... Мы выскакивали из тачки и бежали глядеть озеро, мы взбирались на песчаные косогоры к соснам, мы падали в траву, чтобы смотреть облака, мы бегали наперегонки с машиной, мы пели песни БГ и военные марши, мы ругались матом, так нам было здорово!
Тут мы приехали к Святогорскому монастырю, и с нами вновь случилось наваждение. Там был Пушкин. Все время, что мы пробыли в том краю, это чувство не проходило: Пушкин был живой, присутствовал где-то здесь, рядом, сразу во всех местах. Мы стояли у его могилы, а он был живой. Мы ехали в Тригорье и Михайловское, а он жил рядом, показывал нам свой "запущенный сад", балагурил, выталкивал из усадьбы, с нами спускался к воде, там где мельница и сгнившие мостки, собирал, как и мы, лед с камышей, слушал тишину. Мы кормили хлебом коня, и Пушкин тоже протягивал крошки. Мы сидели в кабинете у директора "Михайловского", прекрасного чистого человека Георгия Николаевича Василевича, и Пушкин сидел рядом, временами его поправляя, когда тот сбивался, рассказывая про ссылку поэта. Потом Пушкин провожал нас до дороги, а там, не утерпев, желая, видно, разогнать бешенство скуки, пожиравшее его глупое существование, вдруг вскочил на багажник "Альмеры" и, стоя в рост, нёсся под сотню до трассы, ничуть не боясь свалиться. На прощание русский бог Пушкин сфотографировался с Висенте, рассказал, как добраться до Изборска, просил не останавливаться по пути и ещё долго махал нам рукой, увеличиваясь в размерах, превращаясь в дерево, небо, облака...
Опять трасса, и мы, голодные, жмём на северо-запад, к крепости, чтобы успеть до заката. Уже миновали Остров, проехали Палкино и остановились лишь раз, у дота. Кондор рассказал, что здесь проходила линия укреплений, которую нам пришлось оставить без боя, чтобы не быть отрезанными. Дот стоял метрах в восьмидесяти от трассы — пустивший корни, насупленный, нелюдимый, так и не взятый в атаке. Видно, он был не прочь подраться. Казалось, верни в него пушку, и хрен подступишь. Внутри даже не было изгажено — видимо, из уважения. В доте было неуютно: торчать вот так под огнём можно было только прикованным цепью к лафету. Вдали за шоссе мелькнул немецкий танк, какой — мы так и не разобрали. За ним бежали автоматчики. Вдруг запахло гарью и бетонной крошкой... Мы выбрались из дота и перебежками двинули к машине. Все обошлось, только Эмануил слегка прожег куртку — окурком, кажется. Втопив газ, полетели к Изборску, дико боясь, что не успеем до ночи.
Успели: крепость ещё не заперли. Ворвавшись через Никольский захаб, мы перевели дух, но машину, конечно, пришлось бросить. Темнушка и Колокольная были на ремонте, пришлось нестись до недавно отреставрированной Луковки, благо с нее видно дальше всего. Мы двигались по крепости, и в сумерках она, казалось, была полна воинов, монахов, крестьян, посадских, отставших от своих групп туристов. Крепость готовилась к осаде от "Короля": крестьяне спешно загоняли скот, кипела смола на кострах, монахи окропляли стены с "голгофскими крестами", купцы закапывали добро, лучники взбегали на башни, а туристы подносили им связки стрел... Ясным днём всё это действо было невидимо глазу: о тайной жизни крепости говорила лишь её холмистая, вспученная, беременная земля, которую ткни — и наружу вылезет кузница, или детинец, или конюшня. В сумерки же крепость сбрасывала саван земли и спешно приготовлялась к ночному бою на стенах...
Заплатив по 15 руб. за вход на Луковку, мы вмиг взбежали на самый верх башни. Труворово городище было чисто, долина за озером тоже, Большая псковская дорога лежала свободной, но вот с юга... с юга дымы заволокли небо. И не понять было: то ли жгли жухлую траву, то ли это войско Стефана Батория, разорив Остров, спешным маршем, невзирая на ночь, двигалось на Псков...
Мы не стали задерживаться здесь и рванули к Печорам, успев проскользнуть мимо передовых разъездов литовских гайдуков: какой-то их трейлер с номерами Евросоюза едва не зацепил нас, окатив дальним светом.
В Печоры въезжали совсем уже ночью. Напряжённый город, вот уже шестьсот лет являвшийся приграничной крепостью, вид имел соответствующий: каждый дом здесь, будь то "гостиница" или "продукты", выглядел неприступной цитаделью, улицы были проложены с учетом секторов обстрела, площади были широки и наверняка считали себя плацами, и даже хозяин-бармен едва ли не единственной, но оттого не менее достойной корчмы "Уют" оказался бывшим майором-десантником, державшим когда-то чуть ли не всё Пандчшерское ущелье. Впрочем, его лагман был восхитителен, шашлык очень хорош, да и "Квинт" оказался непаленым. Где-то рюмке на пятой наваждения кончились; в гостиницу "Планета" вселились без происшествий. Ночью все спали, один лишь Кондор в полудрёме сканировал окружающий ландшафт своим "нагуалем", на всякий случай.
Как потом выяснилось, это было абсолютно излишним: мы давно вошли в зону притяжения Монастыря, болтались на его орбите и были в безопасности.
СОЛНЦЕ ПЕЧОРА
Рано утром мы, наконец, увидели его. Монастырь выплыл из солнечного блеска за очередным городским "домом Зайцева" — казалось, он не замечал нас, такой спокойно-торжественный, многозначительно молчащий. Хорошо хоть, мы его не разбудили — последние годы Монастырь мучится бессонницей.
Медленно спускаясь от Входных ворот вниз к соборам, мы постепенно понимали, зачем понадобились такие горки. Монастырь запутывал следы. Словно гигантская магнитная аномалия, он менял ориентацию не только во времени (к этому мы тут уже привыкли), но и в пространстве. Дойдя до Святых пещер, задирая головы, оторопело глядя по сторонам, мы окончательно сбились с толку: где тут верх, где низ? Вроде как стенам полагается быть ниже главной площади? Солнце отражалось в куполах сразу всех соборов, воздух радужно переливался, и теней не было, так что с севером-югом тоже была проблема. Поняв, что здесь — собственная топография, мы оставили всякие попытки ориентации, и теперь просто ждали Кондора, который ушел дарить Архимандриту генштабистскую книгу про Чечню, Шестую псковскую роту и мученика Евгения Родионова.
Стоя под Большой Звонницей, мы долго разговаривали с иеромонахом Августином — о суровом монастырском уставе, о местных чудесах, о веселье монашеском, о вестях с Ливонии, Изборска и Чечни, об Интернет-портале "Глаголъ", который ведёт Августин, о газете и общих знакомых. Потом другой монах, бывший морпех (кто бы сомневался, в таких-то местах?) Алексей ввел нас в Святые пещеры. Сославшись на дикую загруженность, он вынужден был скомкать экскурсию, и длилась она всего часа полтора.
Конечно, мы были поражены пещерными чудесами: и постоянной температурой, и отсутствием тлена в воздухе пещер, и историей с Божественным огнем, вырвавшимся из гробницы с мощами преподобной Вассы и попалившим не то ливонцев, не то большевиков. Но гораздо больше нас интересовала Вечность. А ее здесь было с избытком.
Наверное, у каждого человека, побывавшего в Богом Зданных пещерах, возникало такое же ощущение: идешь себе по этим катакомбам, а за следующим поворотом вдруг слышишь древнерусскую речь, и не служба это вовсе, а какие-то древние люди стоят со свечами в коридорах. Потом идешь дальше, видишь другую группу паломников — и не поймешь, из какого они века: восемнадцатого, кажется? И чувство такое, что если долго идти по неведомым тоннелям, потом приподнять в нужном месте секретную плиту и спрыгнуть на потайной этаж, то оттуда уже недалеко будет до подземного храма первохристиан. И кто знает, Кого можно увидеть, если, исполнившись решимости, продвигаться по черным переходам дальше?
Проведя через Звонницу на Святую гору, нас пустили на стены. Прогуливаясь по крепкому стенному настилу от Верхних до Нижних решеток, подсознательно проверяя крепость бойниц, мы остановились на минуту у беседки Петра Великого, в которой ему только и позволялось курить. И я живо представил себе, как точно так же Петр Алексеевич прогуливался по стенам, проверял бойницы и вдруг наткнулся на шатер, в котором, как передавали, Иоанн Васильевич любил, бывало, сыграть в шахматы. А сам Грозный царь нашел то место случайно, когда, прогуливаясь по стенам и проверяя бойницы...
Спускаясь со стен у хозблока, мы застали открытие-освящение новейшей газовой подстанции, которую только-только установили для Монастыря. Сверкая на солнце, блок ее металлических конструкций прекрасно гармонировал с постройками XVI века. Я абсолютно уверен, что лет через пятьсот, когда не будет ни нас, ни всех, кто нас знал, где-то здесь, между хоздвором и Братским корпусом, будут вот так же устанавливать мини-космодром для полетов на Марс, и он тоже прекрасно впишется в вечный монастырский ландшафт. Теперь было понятно, что для преподобной Вассы что ливонцы, что большевики — разницы особой не было.
Нам нужно было ехать дальше. Минут через двадцать после старта, развив вторую космическую скорость, мы смогли, наконец, вырваться за пределы притяжения Монастыря. Но мы слегка просчитались, и гравитационные силы вынесли нас не в сторону Пскова, а назад, на Изборск. Отступать было поздно, и мы решили, лавируя в потоке метеоритов, посетить малые планеты Печорской системы: Малы, Сенно и Устье…
Почему у меня нет дома в Малах, с видом на грандиозный простор, долину Мальского озера, Монастырскую звонницу, к которой чем ниже спускаешься, тем меньше её видно, так что со ста метров над горизонтом остаётся торчать один лишь крест? Отчего я не буду похоронен в Сеннах, где — всё, как в обычной русской деревне, да только ворота XVII века, а звонница — пятнадцатого, и так хорошо на душе? Жаль, что душа моя, успокоившись, не будет охотиться в небесно-синих угодьях Устья, где много дичи и рыбы, где край земли, где Великая множеством протоков впадает в Псковское озеро, и не ясно, где твердь, где небо, где вода?
Мы изъездили этот архипелаг оазисов Псковской пустыни. Мы гуляли в своё удовольствие, словно мы недалеко от дома и заботиться не о чем. Мы будто жили тут давным-давно и знали наперед, куда приведёт нас эта тропа и что под тем валуном. Были б там наши любимые — мы целовали бы их на кручах и обнимали под звонницами, и уходили с ними в леса к заповедным ключам — вот как нам было здорово! Уже под вечер, промчавшись без остановки сквозь Псков, мы выскочили на гдовскую дорогу и двинули до Залита, чтобы успеть к закату.
Псков? А что Псков? Он был для нас Москвой, городом с домами, кино и стадионом, с пропаханным проспектами кремлём, который и с большой буквы-то не напишешь. А мы ехали в пустыню, где койоты, кролики и чапараль, понимаете?
Так вот, не останавливаясь больше на Пскове, мы рванули к Залиту, надеясь не опоздать, быстро-быстро, к чёрту ментов, и мы успели, все в мыле, вскочить в отчалившую лодку, что везла на остров сосновые доски…
Тут время остановилось.
Мы плыли в протоках. Работал мотор. Солнце висело над тучей у горизонта, не садилось. Мы всё плыли, петляя. Рыбаки, отец и сын, что-то рассказывали, я не слушал. Было холодно. Мы всё плыли в протоках.
Показалось озеро, потом мы увидели Залит. Цель путешествия, венец нашего пути. Волны бились об лодку. Остров лежал на волнах, раскинув руки-ноги, подставлял лицо солнцу, чуть колыхался в такт. Мы посмотрели на него ещё немного, потом попросили развернуться, вернулись на берег, сели в машину и уехали в Москву.