| | | | |
ДУША НЕИЗЪЯСНИМАЯ
…Про "колбасный синдром Евтушенко" почти все забыли, он ушел вроде бы в область мифа, предания, но именно он, примитивный, анекдотический, придуманный с дальним умыслом на московской кухне, оказался оправданием демократического переворота и поныне сохраняется в недрах лукавого либерального сознания.
Ещё в пору перестройки поэт Евтушенко поведал России, как несчастная русская баба, приехав в Германию, зашла в магазин, увидела пятьдесят сортов колбас, вдохнула, якобы, этих мясных ароматов и без сознания рухнула на пол…. Ну как после такого потрясения возвращаться несчастной женщине на родину, где сплошная проголодь и несыть, и лишь с боем можно добыть десяток сосисок столь скверного качества, что и кошки-то брезгуют, — вещал на всю Россию пронзительный поэт… Но мы-то хорошо помним те времена, когда мужики не ходили в охранниках, сексотах и бандитах, не прожигали жизнь в ночных притонах, а выращивали эту самую говяду по всей России, разделывали скотские туши, везли их на комбинаты: тучные стада бродили на русских, бесконечных нивах, и кухонные диссиденты, потешаясь над особенностями русской жизни, утверждали, что коровы на деревне живут куда лучше крестьян…В те поры Советский Союз, имея шесть процентов населения, производил двенадцать процентов мирового мяса, и нужны были огромные "творческие" усилия жуков-древоточцев, чтобы посадить народ на голодный паек. Фарцовщики и процентщики к тому времени уже завладели торговлей, усушкой и утруской, и спекулируя народным продуктом, наживали громадный гешефт, откуда и проклюнется после ядовитая поросль демократического бизнеса… Да и милые женщины не торчали на панелях, не трясли телесами в кабаках, а набивали фаршем и вязали в цехах колбасу отдельную и русскую, молочную и докторскую, диабетическую и чайную; а кроме того были и краковская, и салями, и одесская, и хлебцы, и сардельки, и сосиски, чтобы не оголодал наш "всенародно любимый" поэт в бесконечных русских снегах. А ему было всё мало, всё мало… Конечно, это не пятьдесят гамбургских сортов, но всё же, всё же. И брали в одни руки не сто пятьдесят граммов, не "полкилишка" после долгого раздумья, как нынче, а только "палками", буквально всю сметали с прилавков, потому что завелись в кармане деньги, и ели от пуза, от души. Заводы дымили, фабрики пыхтели, гремели по рельсам составы, готовый продукт свозя зачем-то в столицу; но и дети не мерзли в школах, не прятались в подвалах и по котельным, не шарились по карманам и не курили наркоту; старухи не бродяжили по помойкам, не стояли с дрожащей протянутой рукою, вымаливая скудную милостыньку, как нынче — в эпоху "изобилия"…
Со всей страны, ворча на безумную в своем стяжательстве Москву, еще и не помышляя, какой бессовестной она станет в ближайшие времена, попадали бабенки за колбасой, как за манной небесною, и оттягивая сытным грузом руки, тащили обратно в провинцию на себя и всю родню тюками, чемоданами, рюкзаками, авоськами; были "колбасные" поезда, "колбасные" автобусные рейсы, нанимали машины, грузовики, такси, чтобы опустошить столичные магазины. Тогда же родился анекдот: де, в магазинах хоть шаром покати, а у каждого домашний холодильник забит.
Но, умышляя революцию, весь народ поставили в очередь, в давку, в толкотню, на пайки, в подсобки, на талоны, чтобы создать такой духовный раздрай и всеобщую истерику, постепенно переходящую в тоску, ненависть и нетерпение, при которых любые перемены уже кажутся желанными и необходимыми, как воздух. Потом копченые колбасы стали тоннами вывозить на свалку, молоко сливать в канавы, рыбу вываливать с сейнеров в море. Ликероводочные заводы работали с перегрузом, но в руки выдавали по две бутылки. Так устраивалась на Руси новая либеральная революция по древним, нестареющим рецептам.
…К власти пришли дилетанты. Сразу распахнули ворота в Европу, навезли из Германии пятьдесят сортов плесневелых, с дурным синтетическим запахом колбасок, нашпигованных красителем, селитрой, туалетной бумагой и той всякой синтетической дрянью, коей заполнен Запад. Люди, якобы больные "колбасным синдромом", соблазненные сказками Евтушенко и КО, поначалу с азартом накинулись на "райскую" еду, а откушав, скривились и отступились от прилавка, перестали покупать. Вот и пришлось возвращаться к прежним российским рецептам, но уже без шуму, а мясо свозить со всего мира.
В короткое время скотинку на селе прирезали, бескрайние нивы опустели, запустошились дурниною и кустарником, коровьи фермы, на радость московской кухонной "элите", покосились и провалились, крестьяне же пали в нужду. Но всюду на прилавках безвыводно появилась русская колбаса. Ликуй, демократ, ты заслужил вселенского поклона! Правда, по сравнению с "проклятым" восемьдесят девятым годом стали производить колбасы в два раза меньше. Скромному беззатейному народу она стала не по карману. Подскребется старушенция к витрине, долго стоит, мучительно всматриваясь в ценники, перебирает в кошельке крохотные капиталы, и невольно вспомнив прежние, навсегда уплывшие времена, всплеснет в отчаянии руками и побредет, шаркая ногами, прочь из райского магазина в продлавку для бедных.
Зато господа демократы теперь не спускаются в тайные буфеты и закутки, воровски оглядываясь, не нагревают ближнего фальшивыми купонами, не фарцуют деликатесами с черного хода, не всучивают взяткою: нынче они небрежно подъезжают на "ситроенах" к шикарным магазинам с люстрами и сияющими зеркалами, похожими на застывшие озера, и забирают лучшие продукты по самым высоким ценам, потому что хорошее стоит дорого. Но однажды вроде бы скинув свою тайную хворь на русского человека, они и теперь, на вершине благополучия, почему-то никак не могут освободиться от "колбасного синдрома", ибо не дано им понять, что не только сытостью брюха измеряется качество жизни.
А что же стало с той русской бабой, которая упала однажды в обморок у немецкого прилавка, и ради которой была содеяна новейшая революция? Она постарела, померкла, вынищала за эти пятнадцать лет; она навещает лишь тусклые магазины "для быдла" и покупает колбаски, сваренной по немецкому рецепту по цене в тридцать рублей, в которой опять вовсе нет мяса, но много туалетной бумаги, селитры, красителей, ароматических специй и прочей химической дряни, так любимой в Европе. Но чтобы не плакалась несчастная душа и снова не пошла вразнос, выставлены для её утешения прежние, такие родные названия: колбаса отдельная, русская, диетическая, молочная…И кладет бабеня в авоську кусманчик граммов на триста, ну "полкилишка", не подозревая, что берет-то колбаску европейского качества, которой отчего-то брезгуют устроители "революций для себя".
Она безропотно берет то, что кинули насмешливые господа-демократы, и нахваливает, потому что нельзя еду хулить, а в мыслях-то вовсе в других пространствах, которые никогда не понять кочевнику, навечно больному "колбасным синдромом". Ведь русская духовная жизнь не замыкается на колбасе; она упирается в Бога и покоится на Нем.
Владимир Личутин
1.0x
