| | | | |
Юрий Самарин
ВЕРА ЧРЕВАТА КРЕСТОМ
Известный церковный публицист диакон Андрей Кураев утверждает, что в России истинных православных 3-4%. Подсчитывает он, как это было принято до революции, по числу причащающихся в Великий Четверг. Можно с ним согласиться — так оно. Однако можно ему и возразить, и в этом случае тоже будет сермяжная правда: времена на дворе другие, давайте-ка лучше считать: сколько в процентном отношении младенцев крещеных и не крещеных? К какому количеству покойников приглашают священника на отпевание? Каково число родителей, желающих, чтобы их детей обучали "православ- ной культуре"? И так далее. А таких в целом наберется процентов семьдесят.
Диакон Андрей несомненно знает, что истинно верующих всегда было маловато, хотя и больше, чем теперь, а вот приверженных церкви (посещающих воскресные и праздничные службы и причащающихся) значительно больше. Вычитал я в свое время в мемуарах такой факт: после отречения царя процентов восемьдесят солдат перестали молиться. Вот она, зависимость народа от своей "головы" — власти, интеллигенции. А теперь еще одна сила вмешалась, вернее, разрослась до вселенских масштабов: "информация" во главе с телевидением (к этому относится и так называемая "массовая культура", и интернет). Знают ли нынешние власть и интеллигенция беды и заботы народные, чаянья угадывают ли — большой вопрос. А про телевидение и говорить нечего, ведь там сегодня не случайно боятся русского фашизма, толкуя любое проявление не предполагавшейся ими силы как фашистское.
Трудно ныне веровать в Бога. И не одаренному духовно (семью талантами вместо одного) обыкновенному человеку трудно придти в церковь. Многие тянулись в надежде, что Господь поможет с решением их личных житейских вопросов (вернуть мужа, направить неразумное великовозрастное дитятко и т.д.), но не получив желаемого, отходили от церкви. Как-то все это выглядело по-советски — пришел в партком и нажаловался... Эх, что говорить о других, и сам я топтался на пороге церкви, а если и вошел внутрь, то место мне далеко не в первых рядах. И не гордыня во мне говорит, а трезвое понимание, что еще от многих мирских болезней излечиться не смог, не сумел преобразиться из ветхого человека в нового. Но кое-что забрезжило впереди, и с неофитским дерзновением делюсь.
Уже поговаривают, что православие превращается в секту высокообразованных интеллектуалов. Сам отец Андрей в передаче на канале "Культура" недвусмысленно подвел своих собеседников к этой мысли. И вообще, складывающаяся ситуация тревожит. С одной стороны руководитель Союза православных хоругвеносцев Л.Симанович и иже с ним хотят причислить к лику святых Ивана Грозного, а с другой возникает "баррикада" — прибежище для интеллектуалов. Да, "кучкование" свойственно нашему времени и почти каждое такое объединение считает себя "могучей кучкой".
Так для кого же сегодняшнее Православие? Для интеллектуалов или для "люмпенов"? Ответ на поверхности — место среди апостолов нашлось и рыбаку, и мытарю, и "чиновнику" Никодиму, и даже Марии Магдалине... Конечно, это прописные истины, но такое уж у нас странное время на дворе, что ничему не удивляешься, даже стиранию из памяти самых обычных вещей, которые приходится напоминать и которые воспринимаются часто в качестве совершенно новых.
Пришел к нам недавно батюшка со своим учеником — скорым выпускником духовного училища. Ученик грамотный, начитанный, интересно с ним беседовать, сетует, что пошлют на приход в деревню, на что, мол, жить, семью содержать, коли соберутся в церквушке пятнадцать старушек и два старичка. Какой с них доход? С одной стороны верно, и священнику надо на что-то жить. Кое-кто из священников на иномарках по городу летает, а кому-то перебиваться с хлеба на квас приходится. Я — ему: для того, чтобы жить в достатке, поработать надо, паству взрастить. Он так скептически оглядывается по сторонам — сам, дескать, живешь неплохо, а другим не велишь.
Мой приятель, бывший военный летчик, комиссованный по здоровью, лет пять назад был рукоположен в священство. По своему желанию из богатого городского прихода переехал в захудалый райцентр с пятью тысячами жителей. Начал отстраивать храм, обживаться. Спрашивал у него года три тому: народ-то ходит в церковь? Понурился: мало. Недавно встречаемся на мероприятии. Отстроился, рассказывает: внутренней отделкой занимаюсь. Жаль, церковь маловата размером, надо было пошире затевать. Значит, спрашиваю, пошел народ-то? Пошел, рассказывает, пошел родимый, на праздники не протолкнуться. Мало, правда, что понимают еще из службы, главы, к примеру, оглашенные, говорю, преклоните. Они все и сгибаются пополам. Так ты бы им объяснил, что оглашенные — значит "некрещеные", — я ему. А он мне: я им и объясняю. Человек пять уже головы не преклоняют.
Матушка приехала из Москвы, где побывала у своего духовного отца, известного старца. Подвижник этот весьма преклонных лет, болеет и принял ее букваль- но "на минуточку". Кроме прочего передала матушка грустные слова старца: не воспрянет Россия, потому что народ не хочет.
Тема горячая и животрепещущая, и стали мы сразу об этом говорить. Как же так — не воспрянет?.. А не воспрянет потому, сказала матушка, что никто себя спасать не желает, а желает обо всем мире плакать и переживать, и это получается намного легче. К ней на курсы в епархиальное управление по двести человек ежегодно записываются, садиться некуда. Потом ряды начинают редеть. Люди как будто чего-то иного ждут от Православия. Чтоб в церкви, как у экстрасенсов, "благоприятные" дни подсказывали, чтоб четкую "методику спасения" дали, чтоб гарантировали "безопасность и защиту"... А всё, оказывается, неопределенно: будешь созидать всю жизнь, а созиждешь ли... И кругом опасности: на духовный пригорок какой взберешься — так с него еще больней упасть можно. Молиться? Трудно ужасно. Ну, слова еще так-сяк произнесешь, а вот в сердце-то ее как поместить — молитву?.. Как сокровенному, внутреннему деланию научиться?.. Ведь все это требует долгих и трудных лет жизни, и скажем прямо, всей жизни вообще. А все мы, новоначальные, сразу результата жаждем. Чтоб сегодня — в церковь пошел, а завтра — уже свят и учить можно. Вот когда даже малое делание попробуешь не теоретически, а практически, то ощущаешь — сколько поистине гигантских усилий нужно приложить, чтоб просто читать утреннее и вечернее правило. И уже тут — такое тщеславие махровое расцветет, что все прочие плоды того и гляди — погубит. Лишь постепенно приучаешься видеть, что столь высоко ценимая тобою самим молитва — есть, за исключением редчайших мигов, голое фарисейство и сотрясение воздуха. А где ж покаяние тогда? И начало ему не положено... Зато гибельного самодовольства — в избытке.
Родину нашу, Россию очень жалко. И душа кровоточит глядеть на шипы и язвы, на бедность, воровство и растление, на слезно-трогательные остатки великодушия и веры... Но никто не отнимает у нас возможность постоянного, твердого, осознанного труда с теми, кто за нее. Невозможно бороться за любимую Родину, не борясь за себя самого. Как это ни парадоксально — душа важней даже Родины, она — вечная, а этот мир — "прейдет". Не прейдет только то, что обожено, преображено светом святости, и такая Россия уже есть у Господа. Но очутиться в ней ветхим, не в брачной одежде, невозможно.
По мере чтения книги, повествующей о мучениках и исповедниках только что завершившегося, двадцатого века зрело во мне некоторое недоумение, выразившееся в простом вопросе: почему? Вот — обыкновенный мирянин, что-то сказал против закрытия храма. Расстрелян. Вот батюшка из провинциальной глуши, многодетный. Дважды арестован (после ареста и выхода вновь служил), расстрелян. Не готовились они быть исповедниками! Не брали на себя ноши не по силам, не стремились к мученичеству. Вышло оно как бы само собой. Дошли до черты, а тут выбор: белое — это белое или черным его назовешь. Самые простые люди, на взгляд многих и многих умников даже косные и невежественные, а путь их оказался к святости. Целый слой людей лег, целый пласт! Крепких людей, церковных. Вижу только совершившийся факт, но не постигаю и близко: как Господь перековал их из обыкновенных в святые... Может, и в картишки игрывали, детишек баловали, помаленьку чревоугодничали, беседовали за чайком, огородики свои обихаживали, пчельники, и не правы бывали, и ближних обижали — наверняка ведь... Не по житию праведники, по смерти.
И вот когда обо всей этой массе людей помыслишь, приходит понимание: вера чревата крестом. Веруешь — готовься ко кресту. Поверхностным твоим благочестием дело не обойдется. Нет! Сердце проверено будет. И, более того, крест вообще является знаком истинности — и веры, и всякой любви. Чуть любовь настоящая, так и жертва, так и крест брезжит. Страшное это дело — любовь! Страшное это дело — вера!
И тут же — о себе: я-то как верую?.. И где мне?.. Измельчали мы и индивидуально, и как народ — в целом. Осудит нас даже не Господь, суда предков не выдержим... Потому что остался один, все подавляющий страх за себя. Но если повсюду страх — где же тогда вера? Где же тогда любовь?..
В кармане одного из погибших на атомоходе "Курск" офицеров обнаружили записку, начинавшуюся словами: "Не надо отчаиваться!.." Удивительные эти, мужественные, отрадные слова прозвучали на всю страну. Да, подводники получили укрепление душевное перед смертью. А от Кого оно исходило — очевидно.
Год спустя, тоже в августе, у нас, на территории Мордовии, в Санаксарском монастыре происходило прославление святого праведного Феодора Ушакова, легендарного адмирала, и отныне — покровителя моряков. Уже осенью в руки попала и с тех пор поселилась в доме небольшая бумажная иконка воина Феодора, с орденской лентой через плечо, с оружием и свитком, на котором — слова: "Не отчаивайтесь! Сии грозные бури обратятся к славе России".
"Не отчаивайтесь!", а через сотню с лишним лет снова во всеуслышанье: "Не надо отчаиваться!" Всё вздрогнуло, отозвалось в душе: так вот они, эти посмертные слова, повторенные почти буквально, теперь — увенчавшие икону. Нет напрасного мужества и напрасных жертв. Не будем отчаиваться — с нами Бог!
1.0x
