| | | | |
№21(548)
19-05-2004
ДУША НЕИЗЪЯСНИМАЯ
…У Зулуса бритая, "под котовского", круглая, как шар, голова, воловья шея в толстых складках, продубленная солнцем шкура, голубенькие хмельные глазки ,на дне которых живет крохотная скорбная мысль. Зулус любит крепко выпить и страсти своей не скрывает. Господь наградил вдовца железным здоровьем, и Зулус, не боясь оприкосить себя, хвалится мне: "Владимирович, три бутылки уже выпил сегодня. И ещё возьму… А деньги у меня есть...Захочу и ещё три выпью".Зулус любит и закусить: чугунок гречишной каши, литровку молока и яишню на сале из двадцати яиц он съедает зараз. Ествяного человека и возраст не клонит, но водка зачастую валит на землю, и тогда Зулус на четвереньках ползет к своей избе, и привалившись к стене, что-то громко гугнит, бормочет сам с собою, кому-то грозя, тут же порою кинет его в недолгий сон, но уже через полчаса он по-солдатски шагает в другой конец деревни к бабене, притаенно торгующей " левой" водкою по двадцать рублей за бутылек. И мужику хорошо, не надо куда-то бежать за винцом, и старухе к пенсии приварок.
Рядом на лавке плотник Паша Хоркин. У него скопчески желтое, безбородое лицо и грустные белые глаза. Он сидит, как подросток, поджав под себя ноги в шерстяных головках, и задумчиво сосет толстую махорную скрутку. Пелена сиреневого чада слоится над нашими головами . Хотя конец августа, но необычно парко на воле, как в бане; куры деловито шарятся возле наших ног, норовят клюнуть в тапок. Хоркин неделю назад сколотил Зулусу домовину, и с той поры мужики обмывают обнову. "Человек должен быть ко всему готов, — глубокомысленно изрекает Зулус. — Картошку выкопал, в ямку опустил двадцать мешков, огурцов двадцать банок закатал. Куры есть, коза доит. Теперь вот и гроб на подволоке. Можно пить". — "Ну, дак почто не пить? Много нельзя, а немножко можно, — философски изрекает Хоркин, не сводя грустного взгляда с небес.— А у меня жена была на семнадцать лет старше…" — "Ты хороший мне домик сколотил. Ты , Паша, голова…Как метром смерил, — хвалит Зулус. — Там-то не раз добрым словом вспомяну".— " А мне и мерить не надо. Мне бы только взглянуть ", — отвечает Паша, и лицо его собирается в кислую жамку; " плотняка" давно сосет хворь….
Тут по деревне от избы к избе покатился шумок; так бывает, когда случается беда. К нашей лавке бежит Панечка, заполошно машет руками, будто пожар сзади догоняет. “Ой, Паша, Паша! — кричит издалека. — Мой-то Ваня помер. У меня голова кругом. Где гробик-то взять моему Ване? Хоркин, пособи, сделай милость". — "Не могу, — сурово отрезал Хоркин. — Рук не поднять, всё во мне оборвалось и обвисло. Вот как с крыши упал, так всё и обвисло", — неприступно повторил Хоркин, как отрезал. "Ну, так что мне делать-то? Вы же мужики. Подскажите. Заснул — и не встал. Раздуло, как стыклу… Разве так бывает?" — "Бывает, Панья, и не то бывает. — Зулус шарит по бабе (когда-то миловидной) мутным взглядом, и что-то трезвое, жальливое проясняется в его глазах.— Бери мой ящик… Совсем новый. Только с отдачей… Ванёк-то мой друг, а с другом и горбушку хлеба пополам... Такой же мне вернешь...Слышь?" — "Ну как без отдачи-то? Иль мы не люди? — торопливо соглашается Панечка.
Ваню закопали. И не старый бы ещё мужик, только что на пенсию вышел. Работящий был, а тут вдруг решил, что дальше жить — только небо коптить; вот и запил, сердешный, и помер. И осталось на деревне два мужика: " плотняк" Хоркин и бывший охранник Зулус.
На тех же днях моя соседка Зина понесла вдовцу банку молока от своей "козички". Зашла, а Хоркин лежит в кровати пластом с посиневшим лицом и уже не дышит. Побежала старуха в соседнюю деревню звонить, чтобы “скорая” приехала. Прибыла из участковой больницы медсестра, взглянула на Хоркина и даже укол не стала делать. Говорит: вечером так и так помрет, вызывайте родных на похороны. И снова поспешила Зина в соседнюю деревню, чтобы отбить по телефону телеграммы.
Утром поплелась обмывать покойника. Зашла старенькая в сени, а крутым махорным духом так и опахнуло её. Решила: это Зулус пришел, вот и курит. Дверь в горенку открыла и обомерла: сидит Паша Хоркин посреди комнаты и смолит свою "душегрейку". "Ах ты, гад синепупый! — завопила старуха. — Ты же был совсем околетый !Я же обмывать тебя пришла! Родные хоронить тебя едут!". — "Ну дак что, бывает…Другой раз как ли, — равнодушно ответил Хоркин. — Соберутся, дак хоть вместях винца попьем".
Вскоре зашумели под окном машины, накатили дети, внуки, племяши, свойки и свояки. Раскрыли багажники, стали добывать венки да ящики с вином и закусками. Бабы с ходу в рёв. И вдруг на крыльцо сам покойник выходит в фуфайке и заплатанных катанках…Было после разборок-то да криков. Ну, помирились, причастились хорошенько, не увозить же вино обратно во Владимир, а местным старухам строго-настрого наказали: вызывать родню на похороны, только когда глаза закроете…
И вот снова мы сидим на лавочке под ветлой. Хоркин простодушно смотрит в небесный простор, заслоняя себя клубами пахучего дыма, словно бы никогда и не умирал. Зулус матерится, что друг Ванька оставил его без гроба. "Не переживай. Не время значит, — утешает Хоркин. — Значит, пожить велят. Освежи стакашек. — Трясущейся рукою плотник поднял стопку, медленно выцедил, с шумом выдохнул воздух, занюхал рукавом.— Вот возьмусь с силами, сколочу тебе ящичек".
Тут к заулку приближается Панечка, ведет на веревке козу. У козы вымя с детский кулачок, а зеленые проказливые глаза, как у гулящей девки. "Ну ты, озорь", — дергает баба за поводок животинку, а сама прячет взгляд, норовит проскочить мимо нас, будто бы занята срочным делом. Зулус протягивает через тропинку ногу, тормозит бабу. "Когда должок вернешь?", — простуженно хрипит он, и воловья шея наливается краской. "Да как я тебе верну-то? — пугливо откликается женщина , сивые реснички вспархивают, выпуская на волю слезинку. — У меня и сил-то таких нету". — "Долг платежом красен. Иль ты меня не поняла? Ну будя тебе, будя, — вяло цедит Хоркин .— Так припекло, что уж подождать не можешь?" — "Да, не могу…Где взял, там положь! Никогда не делай ближнему добра. Останешься в ж…" — "Может, ты и прав," — задумчиво тянет Хоркин и зачем-то разминает сухие кривоватые пальцы. Панечка, воспользовавшись минутой, через силу тянет за собою козу и скрывается в заулке…
Уж не знаю, как там всё утряслось, но только через неделю возле Зулусовой избы на квелой сентябрьской травке уже стоял гроб. Зулус деловито обошел домовину со всех сторон, примерился и лег. Сначала ему, наверное, показалось тесновато, и он упруго пошевелил плечами, как бы влезая в ящик. Со стороны мне был виден породистый нос бульбою, широкий подбородок в серебряной щетине и круглый лоснящийся лоб. “Ещё бы подушечку под голову… А так всё впору. Молодец, Хоркин", — басил Зулус на всю деревню; ему не терпелось похвалиться обновкою.
"Самостоятельный мужик, — похвалила Зина соседа. — Всё сам, всё сам, ему и жены никакой не нать.. — Она пожевала тонкими губами, с приценкой вгляделась в меня. — Ой, Владимерович, милый мой, пожить-то как охота. Хоть бы сколько-то денечков ещё пожить…Так ведь не давают, паразиты, гонят с земли" — "Так кто тебя гонит-то, Зинаида Сергеевна?"— вопрошаю я для проформы, хорошо понимая ,куда клонит старуха. — "Кто, кто, дед Пихто. Вылю дьё и гонит, кто на власть уселся…".
Владимир Личутин
1.0x
