Авторский блог Редакция Завтра 00:00 21 апреля 2004

ДУША НЕИЗЪЯСНИМАЯ

| | | | |
№17(544)
20-04-2004
ДУША НЕИЗЪЯСНИМАЯ
"Нет правды на земле, но правды нет и выше". А коли так, то мы и принимаем чужую "правду" в свой адрес за блажь, за кривотолки и злой умысел, и хотя отвергаем, отметаем умом неправду, но зато остро, безысходно чувствуем сердцем: оно начинает кровоточить вдруг и задыхаться, и тогда весь мир, кажется, вдруг сходит с ума. Неправда больно ранит,а иногда и беспощадно убивает, она затемняет время, окутывает всё вокруг мороком. И тогда становится смертельно обидно. И лишь "толстокожему" человеку, умеющему делать себе "обезболивающий укол", удается неисповедимым образом отстраниться от обиды. Так что заставляет нас говорить ближнему "правду", покушаться на его свободу, на его образ, который он созидал, вылепливал, быть может, всю жизнь, подвергаем смыслу цельность и смысл прожитых лет? От кого и почему мы перенимаем на себя это право судии, хотя бы и оправдывая себя благими помыслами и чувствами, внезапным светом души, озарением, долгом учительства? Ведь вся правда-это лишь цепь крохотных неправд. И наоборот… Имеем ли мы право обрушивать на других свою "правду", бичевать ею, погружаясь в памороку, испытывая на короткое время даже непонятное удовольствие ?На этот вопрос я не нашел ответа, да и никто, пожалуй, не знает его. Святые люди, отшельники, отцы церкви назовут этот позыв души гордынею, но и их мнение будет лишь оттенком странного сердечного томления, похожего на внезапный ожог. Но очевидно, что где-то рядом стоит Бог. И потому многие из живущих, наверное, не раз испытывали этот мучительный позыв сказать правду в ущерб себе, своему покою; наверное, в этом раздвоении и обнажается бесконечная борьба души с плотью. Душа, конечно, ищет ожога, иначе она коростовеет, покрывается мхом.
…Помнится, что страна в конце восьмидесятых хворала мучительно, но русские люди, в своем большинстве не веря смертельному недугу, как бы оцепенели в странном болезненном ожидании, любопытно столпились у смертного одра, поджидая отца-спасителя; и наверное, некоторых навещала шальная мысль: уж скорее бы кончились все нестроения, а там-то и заживем. Как? Да Бог его знает. По-новому… Новизны захотелось. Изрядно поднадоевшие старцы правили страною, и их умиротворенное, расплывшееся сознание как бы клейкой паутиною покрывало всех нас и обезволивало. Молодые злословили тайком и нетерпеливо дожидались своего часа, чтобы позднее …"отомстить себе". Помню, как Юрий Бондарев, предчувствуя катастрофу, впервые зазвал на беседу в Писательский дом. Мы не знали, зачем понадобились знаменитому романисту, но охотно пришли, сели вдоль стен кабинета. У Бондарева печальный, тревожный взгляд, попритухла вальяжность в лице. Юрий Васильевич, машинально постукивая карандашом по столу, говорил долго, туманно, без напора, вглядываясь в пришедших литераторов ;он чаял увидеть молодых,азартных, но, увы,опоздал — всем уже приближалось "к полтиннику".Оставалось два года до революции. Бондарев сказал: "Надо что-то делать.Так жить больше нельзя…Мы теряем страну. Хотя, может быть, мы уже и опоздали".
Я видел, что в Бондареве нет прежнего спокоя, он страдает, но жалости во мне не вызывал; мы полагали, что "военные писатели" задвинули на задворки целое поколение, держали нас в обозе, как вечно молодых, за второй сорт. И меня "понесло": "Юрий Васильевич, вы нас подвели. Наши отцы погибли на войне, и мы должны были вам стать за детей. А вы нас отодвинули и забыли. Вам всё время хочется каких-то благ, привилегий, хотя получили от Бога высшее благо-остались живы. Вы уселись везде, как столетние пни, и вас не сковырнуть. Сергей Михалков имеет орденов больше, чем Маршал Жуков. Он скоро будет падать под тяжестью наград. За какие такие выслуги? Он что, наш Пушкин, Шолохов?"
Грустное лицо Бондарева оживилось, он пожевал губами, как старик, но не одернул меня. Помощник председателя Поволяев выскользнул из кабинета, скоро вернулся и сказал мне: "Тебя хочет видеть Сергей Владимирович Михалков. "Если хочет видеть, то пусть идет сюда" — отрезал я.
…Прежде Михалкова я видал лишь на расстоянии: высокий благодушный старик. И вот летим на военном самолете в Германию. Там ещё наши войска. “Ты, наверное, что-то прихватил с собою?" — вдруг спросил Михалков, когда мы оторвались от земли. И подмигнул по-свойски. Лед недоверия к нему сразу подтаял. “Ну а как же”, — сказал я и, тоже подмигнув, достал из чемодана бутылку светленькой и батон колбасы. Мы усердно принялись угощаться, словно век не держали рюмки, и вот, соскучившись, дорвались. Легкий хмель сблизил нас, тонкий лед настороженности куда-то пропал. “Вот скоро съезд, перевыборы…Надо доклад готовить. Как ты думаешь, мне поступить? Переизбраться, иль хватит уже? Ведь старик я, пора и молодым место уступить. Пожалуй, на покой пора. Пусть правят. А это ведь трудное дело",— заикаясь протянул Михалков. "И правильно!— воскликнул я.— Сергей Владимирович, не забывайте, вы же потомок столбовых дворян Михалковых! Не стоит ждать, пока погонят. Надо уходить с гордо поднятой головой!" — запальчиво поучал я, найдя в Михалкове послушного ученика. Возрастные границы стерлись, и мы заговорщически сблизили стаканы…
Неожиданно опустились на землю. Мы первыми сошли по трапу. Выстроились генералы с букетами цветов, но нас будто не видят. И вот в проеме показался Михалков, сановный, улыбчивый, близоруко щурящийся сквозь очки, по-котовьи топорщатся седые подбритые усы. Красивый старик, посвященный человек, барин, поэт, камергер. Генералы поначалу замерли, как будто увидели отца родимого после долгой разлуки иль великого вождя, потом кинулись обнимать. Куда-то пропали военная осанка, прожитые годы, служебная накипь. Генералы вернулись в детство… Поцелуи, музыка, букеты цветов. Потом банкет, легкая на ногу официантка, Михалков провожает её каждый раз умильным взглядом…
И вот минули пятнадцать лет. Нашей Германии уже нет, генералы в отставке, Россия скукожилась, заугрюмела, ступает вперед на ощупку, лицом назад. А "дядя Степа" нынче снова получает два высших ордена: "За честь и доблесть" и "Золотой Сокол". Так кто же такой Михалков? Иль что это за явление на Руси?
Михалкова давно уже чтят не за заслуги в литературе,а за выслугу, как приближенного ко двору и как близкую родню всей России; да он и сам навряд ли представляет, за что ему лавры, и потому не кичится, не выставляет себя, не похваляется почестями. Нынче каждый спешит отметить Михалкова, потому что он стар и надо успеть,потому что его любил Сталин, потому что поэт всю жизнь радостно заикался и никого не обидел, но всегда старался помочь,потому что под его гимн встречали утро несколько советских поколений. И эту его детскую восторженность, его любовность и готовность к помощи тоже не забывают, и потому Михалкова в русском народе причисляют к себе, к своей родне, как "дядю Степу", который когда-то утопающего спас. Сергей Владимирович никогда не менял своих идеалов, и люди невольно прислоняются к нему отзывчивым сердцем.
…Однажды, случайно встретив Михалкова в пивной, я спросил его: "Отчего же сыновья у вас такие искрученные и неверные?"— "Значит, такие родились",— грустно ответил старец и опустил взгляд.
Владимир Личутин
1.0x