| | | | |
№10(537)
03-03-2004
ДУША НЕИЗЪЯСНИМАЯ
Русский человек — дитя пространства, человек свободы и воли. Западному насельщику хватает лишь свободы, он привык жить в своем куту; европейцу достаточно, чтобы взгляд его доставал до костела и магазина.
Для русских воля выше и желанней свободы; сейчас под давлением иноплеменников и чужаков мы теряем волю и потому тоскуем, ибо желаем жить не правде законов, а по закону Правды. Закон Правды-это прикровенное мечтание, осеняющее волю; он вроде бы сияет на горизонте, как утренняя заря, но и где-то позади, как пережитое однажды и, увы, запоздало понятое.
В поисках воли кидались сотни тысяч мужиков в Сибири, в Алтай и за китайские земли, погибали в чужой стране, уверенные, что Беловодье стоит потаенно, как светит над головою полдневное солнце, и только вот ему, несчастливому, неудачному скитальцу, не удалось достичь благодатного, скрытого от злых очей общежительства без владыки, без пристава, без ярма и подати. Свобода отпускается порциями, она не терпит напрасного шатания, каждый прикован к своему месту службой, обязательством, страхом нужды, наказания, государственным ярлыком и бесконечным надзором, нынче похожим на слежку.
…Не только кусок хлеба отнимают нынешние лицедеи, ибо живали мы и куда хуже; неотроцкисты снова занялись выковкой нового человека, покорливого слуги, развинчивая основу русской души; они отнимают даже мечты о воле, калибруя и окольцовывая каждого православного. Всякий коренной руский стремится к воле, но и боится её. Ибо понимает, что большая "воля человека портит". Слабого человека, что без царя в голове, у кого душа в дырьях. Но сильного духом-воля строит. Горожанину волю давать особенно опасно, он примирился с регламентом, который придумал для себя, чтобы обеспечить покой; горожанин -безродовой человек, сшедший с земли, почти не чующий животворных токов её. Крестьянин же без воли засыхает, как дерево без корней. Воля-дар Божий; свобода-ярмо и упряжь государства, но подается, как медовый печатный пряник.
Из желания воли-всевечный конфликт государства и народа. Безусловно, без крепкого кувшина русское племя растечется по огромным пространствам и превратится в водяные прыски, скоро высыхающие под жарким солнцем. Сильная власть в России — святая необходимость для сохранения нации. На Западе о чувстве воли давно забыли, потому им непонятны наши хлопоты, наши нескончаемые трения с властью, которая живет где-то в другом пространстве, непонятная и неосознаваемая нами. И в то же время для русских окончательно распрощаться с мечтою о воле — это обрезать душу, превратить её в усыхающую шагреневую кожу.
Из чувства воли возник конфликт демократов и русских, ибо новопередельцам (западникам) это стихийное чувство неведомо. Им хватает " кухонной свободы", когда не покушаются на их дом , капиталы и плотские утехи. Отсюда разница устремлений и разное чувство Родины. Поклонившийся Западу, невольно заглушает мистические оттенки рода русов, он обрезает, укорачивает душу под западный манер. Когда Пушкин говорил о русском бунте, он имел в виду не столько ужас его и кровь, ибо все бунты в мире кровополитны и безжалостны; русский бунт обычно требует воли и покушается на основы государства…Но желая воли, русский не терпит анархии, как и сама мать-земля, из которой изошел рус, не выносит раздрызга, абсурда и разложения родственных чувств "мать-дитя".
Стремление к воле не может жить без долготерпения и поклончивости Богу. Наши недруги постоянно и нарочито путают это свойство с покорностью.
Без терпения нам бы не владеть этими суровыми пространствами, когда большую часть неустанных трудов мы тратим на то, чтобы обогреться. На севере мужик идет в отпуск лишь затем, чтобы заготовить дров; это настоящая битва за выживание. И так из века в век, не одно тысячелетие…Я сам испытал эту работенку на своих детских плечах, когда на тяжеленном карбасе на веслах сплываешь к морю, там сбиваешь плавник в плитки, а после на гребях сутки тянешься назад к дому, вымотанный до последнего; а после надо бревна выкатать на берег, распилить двуручной пилой, достать к дому на горку, расколоть и сложить в поленницы. А бесконечной зимой морозы трескучи, печи обжорны , и весны, кажется, никогда не дождаться…А ещё добудь одежонку, жилье-оборону от стужи, покрова; ой, боже ты мой, сколько всего надо русичу в северной стране! Это вам не под пальмами юга жить иль в надменной Англии, где огромный замок обогревают камином, и если случается вдруг легкий морозец, то в стране обьявляется чрезвычайное положение.
Покорливые подбирают обьедки с чужого стола, думая, как бы занять в лагере место капо, надсмотрщика; терпеливые же хранят душу до последнего, понимая, что плоть временна. Покорные с легкостью прощаются с душою, полагая, что плоть вечна. Покорные никогда бы не поклонили под себя северных пространств и не обжили бы их, а остались бы захудалым племенем между Окой и Волгою. Кстати сказать: в семнадцатом веке у Франции и России было почти одинаково жителей, но через двести лет Россия заселила одну шестую всей суши, а Франция осталась в своем куту, в своем кухонном чаду. Мы спасли Францию, но получили клеймо варваров; спасли евреев от повальной гибели, дали им государство, но получили ярлык антисемита. А из чувства злой неблагодарности вызревают в душе нации раздражение и невольное отвращение к кочевнику, которые не истребить никаким снадобьем.
Только внешне народ встречает нашествие "новых кочевников" смиренно, порою и с учтивой улыбкою, но почти в каждой русской душе неугасимо тлеет искра самовыражения и вопрос: "Куда нас гонят?". Эта внешняя податливость обманывает устроителей рая на земле (для себя) и разочаровывает, понуждает отступиться от перековки русского человека. Горнило долгих тысячелетий закалило внутренний сердечник, который не так-то просто истереть.
Владимир Личутин
1.0x
