| | | | |
08(535)
Date: 18-02-2004
ОГНИ ОКРАИНЫ
На окраине Москвы в своей однокомнатной квартире померла старуха Наталья Васильевна.
Помирать она начала, как я теперь понял, еще года три назад. Зачастила к нам за кипяточком. Наливали ей в стеклянную банку, оборачивали тряпочкой, чтобы руку не жгло. Сначала я думал, что у нее плита сломалась. Нет, в порядке была плита. Это болезненная копеечная экономия овладела ею. Скоро она у себя телевизор перестала включать по той же причине. У нас вечеровала или у других соседей. К убыткам примешивался страх одиночества. Если раньше она подсмеивалась над старушечьими посиделками у подъезда, то теперь всю весну, лето и осень проводила во дворе. А вечером — к соседям.
Затем вижу — не просто сидит Наталья Васильевна под деревом на ящике, а торгует столетником в жестянках. Опять же не для прибыли. Никто у нее не покупал. А пенсия больше двух тысяч. Хватало на одну. Зацепкой были в общежитии, в миру эти столетники. Не получилось с торговлей — последнее средство испробовала. Бывшая гордая, высокомерная матрона стала собирать пустые бутылки в парке. Вооружилась лыжной палкой-подтыкалкой, отвоевала территорию вокруг трех скамеек. Эти скамейки ее считались. Бабки Натальи. Все бутылки перетаскивала в коридор. Плотно устанавливала в картонные коробки. Штабелевала и год, и два. Набила под потолок. И в конце этого периода проживания своей финишной прямой резко опустилась. За очередной порцией кипятка стала приходить к нам не в халате, а в спортивных штанах или рейтузах. Обтягивал трикотаж ее угловатый, раздавшийся таз, отвисшее брюхо, кривые ноги. Скорее всего, к тому времени ниже пояса она себя перестала видеть. Прическа-то еще была в порядке, губы даже крашены. А остальное как бы отпало за ненадобностью. И горбить ее стало в ту пору. Что ни месяц, то круче. А скоро, видать, и в зеркало перестала смотреться. Седые космы топорщились, челюсть вставная оказывалась в одной руке, а банка для кипятка в другой.
Теперь опять не видать ее было на улице, но уже не по причине презрения дворовой компании, а по слабости. Уже нам приходилось спрашивать: "Не надо ли кипяточка принести, Наталья Васильевна?". И скоро она стала отказываться даже от доставки. Уже только одна наша забота ее тяготила: сидела в углу своей мрачной комнаты, седая, мохнатая, угрюмая. Ворчала что-то. Так же и к детям. Дочка пятидесятилетняя, сын шестидесятилетний жаловались нам на мать — ругается, гонит. Имена их путает.
Иногда она на день-два озарялась жизнью. Улыбалась. Поддерживала разговор. Но вдруг опять — отключка и вспышка раздражения, когда я ненароком навел ее память на мужа. "Настрогал четверых детей, а сам возьми да и помри". Сорок лет назад овдовела. До сих пор коварный умысел виделся ей в смерти мужа. Измена.
Она всю войну медсестрой прошла. Я к ней о войне. Глаза пустые, осоловелые. Ничего не помнит. И вдруг улыбка искристая во все лицо. Вспомнила о каком-то грузине. Мол, стоял он под пальмой и подмигивал ей из-за белой колонны. Наверно, курортная история промелькнула в памяти. И в следующую минуту опять волна отчуждения. Изыди.
Как с ней удар случился — на второй день (ключи она никому не доверяла) мы дверь в ее квартиру взломали. Лежит на полу в ночной рубахе, задравшейся до пояса. Односторонний паралич. Живой рукой пытается одернуть одежду. Стыдно.
Тут она вошла в короткий лежачий период.
Внучка глупая, трусиха истерично принялась обзванивать родню, собирать деньги, чтобы бабушку в институт геронтологии определить и омолодить. Над бабушкой девчонка слезами уливалась, а старухе и она противна была.
Сын предлагал священника на отход — те же молнии из глаз. Тут надо сказать, будучи во здравии, в церковь она ходила только за водой на Крещение. И часто рассказывала, как девчонкой в родной тверской деревне с охальниками отплясывала под звон колоколов. Но когда она померла, ее все-таки отпели в храме, прежде чем сжечь в Митино.
Померла она. И вдруг вижу — выходит из лифта. Живехонька! Наталья Васильевна! Нет. Это ее дочка. Так вдруг стала на мать старуху похожа! Она еще до пенсии себя старила, чтобы в метро бесплатно пускали. Пятилась от жизни, а по смерти матери — обрушилась.
Нынче зимой в моей деревне тоже померла старуха. Одна в избе. Скорчилась на печи, так и замерзла в выстывшем доме. Гроб сколотили квадратный.
А другая старуха — московская соседка — угодила в хоспис. Богатый сынок ее туда определил. "Оставь ты меня. Не надо. Устала я. Уйти хочу".
Но любящий сын все-таки уложил ее под капельницы. "Поживи, мама, еще хоть самую малость".
Александр Лысков
1.0x
