Дискуссия о "новых левых", несомненно, начата газетой "Завтра" очень вовремя, поскольку "старые левые" в лице КПРФ за последние годы настолько увлеклись ролью "системной оппозиции", что провал их политической стратегии, направленной на максимально возможное сохранение остатков советского строя путем использования демократических, преимущественно парламентских, методов борьбы в рамках избирательного процесса, сегодня стал очевиден — именно по критериям, принятым партией для себя. Более того, данная стратегия не просто провалилась — это было бы еще полбеды, никто не застрахован от поражений — но она изжила себя, стала анахронизмом и не подлежит восстановлению в обозримом будущем.
Естественно, возникает вопрос о том, какая стратегия придет ей на смену, какая стратегия будет воспринята как своя и существующими политическими структурами левого движения, и широкими слоями населения, вот уже десять с лишним лет находящимися под жесточайшим информационным и организационным давлением внутрироссийской и глобальной общемировой "либеральной элиты". В подобных условиях ревизия теоретического, идейного фундамента левых сил становится совершенно необходимой. И чем глубже эта ревизия будет проведена, тем тверже, устойчивей и стабильней окажется стоящая на нем социально-политическая платформа.
Между тем в ходе начатой дискуссии уже наметились некие искусственные границы, за которые участники ее, даже специально оговаривая это, решили не выходить. Если проводить аналогии с охотой, сами загнали себя "за флажки" и сами побежали "на номера" — с весьма предсказуемым и печальным итогом.
Так, левый политический вектор в его современном понимании выводится ими из событий Великой Французской революции. Между тем почти полутора веками раньше в Европе произошла другая буржуазная революция, Английская, и в ней тоже были свои левые — "уравнители" и "копатели", чьи идеи в той или иной форме за конец XVII и почти весь XVIII век, несомненно, пересекли и Атлантику, и, тем более, Ла-Манш, дойдя как до Америки, так и до Франции. И если кому-то покажется, что созвучие слов "левый" и leveller ("уравнитель") — не более чем случайная игра слов, то давайте вместе проследим за другими, столь же "случайными" перекличками смыслов некоторых слов и понятий.
Утверждается, например, что левые в России — совсем другие, чем, скажем, на Западе: там они выступают за разрушение существующего строя, а у нас — за социальную справедливость. Мысль о том, что левые вообще могут выступать за с-прав-едливость, свидетельствует о полном непонимании ее авторами истин собственного (русского) языка. Ведь социальная справедливость совершенно по-разному понимается различными социальными слоями, и к общему знаменателю эти понимания, как правило, приводит закон. Во времена Октябрьской революции считалось справедливым отобрать собственность у представителей дворянства и буржуазии — как городской, так и сельской; в ельцинские времена — наоборот, раздать общую собственность в немногие частные руки "олигархов" и прочих "нью-раша".
Право как таковое, даже в производной форме справедливости, левыми не признается и признаваться не может — иначе они перестанут быть левыми и окажутся правыми (как это, собственно, произошло с нынешними последователями Чубайса, Немцова, Гайдара и Ко в 90-е годы — до своей победы и какое-то время после нее они считались куда как левыми, поскольку выступали против привилегий совпартноменклатуры). Основной идеей левых, отличающей их от правых при любом повороте политических событий, является гораздо более глубокая идея, чем социальная справедливость,— а именно идея равенства, то есть того, что и в языке, и в жизни стоит внутри п-рав-ого, является его корнем и основой.
Так что английское слово level (уровень) несет в себе смысл равенства вовсе не случайно. Идея социальной справедливости может лишь на некоторое время совпадать с идеей равенства — особенно когда в обществе торжествует социальная несправедливость. Современное российское общество именно таково. Например, такой показатель, как индекс Джини, или децильный коэффициент (отношение доходов 10% самой богатой части населения страны к доходам 10% самой бедной) в 2003 году составил 14,9, в то время как в 1990 году, при советской власти, был равен 5,6. Понятно, что индекс Джини чрезвычайно лукав — если вычесть из общей суммы доходов ту часть, которая является реальным прожиточным минимумом, то разрыв располагания свободными средствами между богатыми и бедными будет исчисляться не в 15, а в сотни и, может быть, даже тысячи раз. Кстати, согласно ощущению "бедных", как его демонстрируют социологические опросы, этот разрыв по порядку своему сегодня именно таков.
Однако целью настоящей статьи является не фиксация подобных частностей — пусть даже важных для текущего момента, а попытка исследовать общую структуру левой идеи как таковой. Из высказанного выше тезиса следует, что, поскольку равенство принципиально может касаться любого уровня бытия, любого ряда взаимодействий, левая идея существует на каждом из этих уровней и в каждом из этих рядов. Иными словами, левая идея не является каким-то абсолютом, а в равной мере не является подобным абсолютом и идея правая. Их противостояние всякий раз осуществляется в строго определенном ряду (группе рядов) и на строго определенном уровне (группе уровней). Соответственно, на первое место по важности выходит здесь смысловое и оперативное соотнесение данных систем между собой, что, собственно, и является теоретической задачей для идеолога и прикладной задачей для политика.
С данной точки зрения ответ И.В.Сталина на вопрос о том, какой уклон хуже, правый или левый: "Оба хуже!"— является ответом не политика и не идеолога, а человека, мыслящего системно и, более того, иерархически (то есть сверхсистемно, на уровне соподчинения систем).
Установление равенства в одних системах (рядах и уровнях), точно так же, как установление неравенства в других, не является и не может являться самоцелью, высшей ценностью деятельности как таковой, в том числе деятельности политической. При одних условиях левая идея — лекарство, в других — яд (то же самое зеркально относится и к правой идее). Поэтому в рамках будущей левой стратегии прежде всего необходимо определить сверхсистемные приоритеты. Если они будут направлены на обеспечение господствующего в мире способа производства — это одно дело. Если на сохранение России как государства и на расцвет его государствообразующего, русского народа — совсем другое. А если на полную свободу личности: сексуальную, эмпатическую и т.д.,— совершенно третье.
Сегодня, например, русский народ, по моему глубокому убеждению, дискриминирован относительно подавляющего большинства других этносов, населяющих территорию Российской Федерации. Восстановление на этом уровне правового, социально-экономического, культурного и политического равенства русских вполне соответствует самым глубоким основам левой идеи и может вызывать отторжение лишь у паразитических по отношению к ним, русским, социально-этнических групп и личностей, вольно или невольно осуществляющих здесь, в России, политику апартеида.
То же самое касается и восстановления социального равенства. Нет абсолютно никаких объективных оснований, по которым нынешнее распределение собственности должно оставаться таким, каким оно сложилось за годы ельцинско-чубайсовской "приватизации". Наши "олигархи" и "новые русские" рангом помельче, как правило, не создавали якобы принадлежащие им объекты собственности и не защищали их от внешнего врага. Они не вносили в них технологические новшества и собственные изобретения. Они даже не платили за них свои деньги, но воспользовались искусственно созданными условиями государственных бенефиций.
Сколько бы раз высокими правительственными чинами и даже президентом ни произносились слова о недопустимости пересмотра итогов приватизации, ни они, ни сами "олигархи", ни население страны в это поверить не могут и не смогут никогда: маховик передела, начатый "гайдаровским" замораживанием вкладов населения, не остановлен, и он выплевывает кого за рубеж (Гусинский, Березовский), кого в тюрьму (Ходорковский), а кого — на кладбище (Кантор и другие).
Объективно необходимое равенство ("равноудаленность") в таком режиме деятельности будет достигнуто очень нескоро и сопровождается гигантским снижением всего уровня экономического развития страны, поскольку овеществленный труд всего населения России (включая весьма специфический труд самих "олигархов") в конечном счете экспроприируется западной сверхсистемой, чьи приоритеты сегодня господствуют и в идеологии, и — как следствие — в политике и экономике. Эти сверхсистемные приоритеты и надо изменять в первую очередь. А уже потом решать, где поворачивать руль политической машины направо, а где — налево.
"Ни один ветер не будет попутным для корабля, не знающего, куда ему плыть" (Луций Анней Сенека).
