| | | | |
07(534)
Date: 11-02-2004
Author: Татьяна Кузнецова
ЛЕЧЕНИЕ СТРАХОМ
В САЛОНЕ "СКОРОЙ ПОМОЩИ" ВРАЧ, МОЯ РОВЕСНИЦА, именуя меня почему-то доченькой, упрашивала: "Доченька, ты только у меня не помри!" Сопровождавшая нас профессор Наумова держала меня за плечи, а мне слышалось погребальное: дон-дон-дон!
Профессор все-таки спасла мне жизнь: в приемном покое горбольницы №1, именуемой в народе Пироговкой, эксперт международного класса, вспомнив весь запас ненормативной лексики, заставила-таки терапевта вспомнить клятву Гиппократа. Мне спешно кололи кордиамин, кофеин, а над Пироговкой по-прежнему витало похоронное: дон-дон-дон!
Потом был рентген. Немолодая врач, чувствуя, что меня бесполезно кантовать, делала мне рентген в положении лежа. Потом испуганно пискнула и исчезла. Санитар, тоже немолодой, заботливо — и это была единственная забота! — укантовал меня на каталку. Наумова сунула ему деньги, она была прагматичной женщиной.
УЗИ мне делали, не снимая с каталки. Уже проваливаясь в беспамятство, услышала, как узист докладывает профессору: "Нет, не брюшина. Да какой же гад ее выписал, если у нее в легких жидкость?".
Сейчас вряд ли кто добром вспомнит тех романтиков-альтруистов восьмидесятых, которые доказывали, что от внедрения ОМС России будет польза. Идея страховой медицины в 90-е годы заключалась уже в другом: чтобы средства медицины стали доступны частным компаниям и банкам. Началось великое разграбление.
Самарская страховая медицина началась с исчезновения миллиардов территориального фонда ОМС. Бывшего вице-премьера правительства В.Матвиенко, расхваливающую эксперимент, внаглую подставили: вряд ли ей рассказывали подробности этого громкого дела, хотя как знать? В государстве, где умение оттяпывать от других кусок пожирнее ненаказуемо, все может быть. Может, Валентина Матвиенко сама захотела обмануться.
Исчезновение миллиардов в Самаре напоминало триллер. С ужасами, смертями, бессовестными политиками. Средства ОМС по чьей-то инициативе разместили... в деревенском банке. Не напоминает ли это великую трагедию с участием Марии Стюарт? Там короля, чтобы взорвать, засунули в уединенный Холирудский замок. Вот он-то и бабахнул. Свидетели утверждают: незадолго до взрыва от замка разбежались темные личности.
Афера с миллиардами, смертельным кризисом медицины — с этими смертями, нищетой больниц, воровством чиновников — была растиражирована по России в качестве передового опыта. Вот дословный комментарий, присланный от имени губернатора К. Титова: "Идея ОМС направлена прежде всего на обеспечение минимальных гарантий граждан в получении медпомощи и защите их интересов". Так-то: чем меньше гарантий.
Какой же опыт распространяли по России? Сгинувших навеки, спившихся от неудач романтиков-альтруистов? Ничего, кроме воров и нахлебников на шею, народ не получил. Он усвоил истину: с полисом ОМС можно в поликлинику войти бесплатно, а лечиться придется за деньги. Истина проста: Самара хотела обманывать, вице-премьер, хоть и бывший, обманываться.
Когда мы вместе с депутатами Государственной думы РФ проводили исследование, выяснилось, что многие руководители компаний руководили ими по... совместительству. Здоровьем нации стали заниматься... техники-мелиораторы. Во время судебного разбирательства один такой руководитель назвал свою профессию. "Кто? Кто?" — удивился судья. Повторить страховик не решился.
В Самаре страховую медицину уничтожила власть. Если ранее на рынке действовало более десятка компаний, то росчерком пера привилегии оставили двум: "Аскомед" и "Росномед". Им отдали облзаказ: средства ОМС на стариков, детей, инвалидов, неработающее население. После этого рынка не стало: одна мелочевка. В первую очередь ко дну пошли те самые альтруисты-романтики.
С отсутствием рынка не стало выбора. Депутат Госдумы РФ, у кого под рукой было более 10 тысяч партийцев, направил на имя К. Титова запрос, а как быть, если эти десять тысяч хотят выбрать свою компанию. Ответа депутату, несмотря на закон, не дали. "Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!" Ропоту больше не было.
… В первый раз в Пироговку меня привезли, как я знала, на фоне язвенного кровотечения. Выписали через день. "А язва?" "Какая язва? — возмутились эскулапы. — И потом мы вас... пролечили".
Через несколько дней я здесь же, в Пироговке, сделала рентген. "Очень хорошая язвочка, — порадовалась рентголог. — Сейчас я вам ее распечатаю". Мне вручили 4 снимка.
Новый год, а главное, новое тысячелетие (увы, как начнешь!) мы встречали в палате вдвоем. Была еще третья: ее нянечки вывезли умирать в коридор. Бабулечке, которая опередила меня по попаданию в палату, сделали новокаиновую блокаду, у нее был перитонит. К третьему января она напоминала Кощея Бессмертного: во-первых, худеть было некуда, во-вторых, почему-то оказалась живая, ее дочь очень удивлялась. Меня и язву хирурги вниманием не удостоили: ушли встречать Новый год. Миленниум, ясное дело, не каждый день. И даже не каждый год. Что мне снилось, не помню: что может сниться в хирургии в новогоднюю ночь, которая бывает один раз в тысячелетие?
Оперировали меня по жизненным показаниям. Как это: флегмонозный гнойный... Через несколько дней я засобиралась умирать. На следующий день меня выписали. Врач ко мне ни разу не подошел. Меня погрузили в машину и все. Дома поднялась температура. Медик из поликлиники "Аскомед-help" явиться отказалась. Потом начальник департамента Галина Гусарова пришлет мне ответ: мол, вызова вы не оформляли.
Тэтчер, железная леди, вероятно, могла бы позавидовать Галине Ивановне: та недрогнувшей рукой отписывала: в помощи хирурга и пульмонолога больная не нуждалась. По ее мнению, не было ни неподвижного легкого, ни двухстороннего экссудативного плеврита, ни плевропневмонии.
Лежа беспомощно в пироговской палате, я осваивала совершенно недоступные для понятия здорового человека истины. Например, как из срочной — ну экстренной! — операции сделать плановую. Оказалось, элементарно просто: тебе чего-то капают. Иногда глюкозу, иногда витамины. А после витаминчика, какой же ты экстренный? Срабатывает почти на все сто.
Мне повезло: я увидела исключение. Рядом со мной, не просыпаясь почти сутки, спала женщина. Я ей позавидовала: спать в такой ситуации, что же ей кольнули? Потом ее все-таки добудились. Пригласили в кабинет и "выкатили" сумму. Не стесняясь.
Женщина оказалась замом генерального нефтяной-строительной компании, так гласила врученная мне визитка. Одолев бесконечную череду больниц, я стала понимать, что мое финансовое положение волнует эскулапов больше, чем мои диагнозы. Диагноз зам. генерального звенел не юбилейными рублями: ее раскручивали по полной. Но женщина оказалась еще более ушлой.
Выбравшись из клизменной, она по мобильному матюгальнику кликнула личного шофера и персонального врача. Под покровом ночи ее умчали в неизвестном направлении. Как она потом объяснила: в госпиталь, где делали такие же операции. Кульминация достигла апогея за двадцать минут до операции. Замдиректора при всех показала кукиш врачу и сказала: "В три раза переплачу, но тебе вымогателю, ни копейки не дам!" Потом она отъехала со своим личным шофером. У советских, в самом деле, собственная гордость.
История с антибиотиками — особая тема. "Вы таких лекарств не найдете! — разглагольствовали в отделении. — И потом вам срочно! Платите!".
Денег не было. Ну, совсем не до них было, когда профессор Наумова отвозила меня на "скорой": завернули во что могли — и все. "Давайте помогу, — подвернулся бойкий молодой человечек. — Я вам обозначенную сумму, а вы шестьдесят два процента сверху. По общему согласию!" Я стала понимать Раскольникова: может, он был прав, когда глушил ростовщицу. Минут через сорок довольная медсестра принесла в палату зелененькие флаконы метрогила и загрузила их на тумбочку. Ночью они исчезли. "Платите еще, — подсказали мне, — тут совершенно случайно у женщины из другого отделения флаконы остались. Мы переговорим!" Метрогил снова водрузился на тумбочке. С позиции приобретенного опыта я на ночь спрятала его в тумбочку и оградила другой стеклотарой: если полезут, зазвенит. Получив 4 июля копию истории болезни, я лицезрела в ней знакомые этикетки: путешествующий по тумбочкам препарат на меня списывали. Без зазрения совести.
В мой первый заезд в Пироговку меня встретили медсестры в несвежих халатах. В процедурном кабинете, где делали обезболивающее, стояло грязное ведро. "Окна они, что ли, мыли?" — подумала я, глядя на столбенеющую за окном декабрьскую стужу. "Да дайте мне каталку, — упрашивал гражданок в несвежих халатах помятый мужчина. — Я иду, а он лежит". "Пить надо меньше, — философски обосновали бабоньки. — Не пил бы, не лежал". "Дык я за две минуты, одна нога здесь, другая там!" "Не положено каталку отдавать!"
Хирурга долго не было. Мимо сновали двое в перепачканной кровью одежде. "Мужчина, ну, что вы мечетесь? — выглянув из своей стеклянной будки, сказала фельдшерица. — He видите, вы кровь по полу разбрызгиваете. Сядьте и сидите, неугомонный какой!".
После появления хирурга осчастливленные, правда, еще не пациенты, потянулись сдавать анализы. Выполнив свой долг, я взглянула на часы. "Дык я же говорил, — бубнил тот же мужик. — Я иду, а он лежит, я его знаю, он из персонала". Вокруг каталки толпилось не менее двадцати халатов. Лица по-прежнему были сонные. Единственное, что их, наверно, волновало, кто будет докладывать начальству: тот, кто лежал на каталке, был абсолютно мертв. На все сто процентов.
Попав единожды в Пироговку, я осознала: не желай попадать сюда ни врагу, ни другу. Пролежав здесь 8 дней без обезболивающих и лекарств первой необходимости, выслушав по десятому разу монолог, что в дополнительном лечении — как будто оно было! — я не нуждаюсь, я ушла из Пироговки в реанимацию кардиоцентра. В любом случае, врач-кардиолог, которого предупредить не успели, просто взял и выполнил свой долг. Или должностную инструкцию. Спасибо ему. Честные врачи еще попадаются.
Самара
1.0x
