ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В МОСКВУ!

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В МОСКВУ!
Поздним вечером 12 октября 2003 года в переходе под Пушкинской площадью меня остановил милиционер. В свои тридцать с небольшим, наверное, лет невысокий и коренастый прапорщик с круглой головой уже походил на своего мэра, "лучшего мэра всех времен и народов". Я покорно остановился под ощупывающим взглядом злобных глазок, напоминавших две капли серой осенней грязи на начавшем заплывать нездоровым розоватым жирком круглом лице. В них тлел вопрос: "Сколько же с тебя можно слупить?"— а пухлые пальцы перелистывали мой паспорт.
— Не москвич? — наткнувшись на прописку, глазки под набрякшими веками плотоядно вспыхнули. — Когда прибыл в Москву? Неделю назад, — получив желанный ответ, глазки оторвались от вложенного между страничками билета и уперлись в меня, уверенные, что добыча уже не уйдет. — Регистрация есть?
Регистрации у меня не было. Мы приехали в Москву на Всероссийский конгресс кардиологов и после выступления на нем должны были через три дня уехать домой (ловлю себя на мысли, что сейчас мне хочется написать, да и будет это точнее — "убраться из Москвы восвояси"), но мой старший товарищ и учитель тяжело заболел, попал в реанимацию, а потом — в хирургию, и я, естественно, не мог оставить его одного в чужом городе. Сдав билет, я остался в Москве, еще не зная, сколько мне здесь придется пробыть, о чем и рассказал похожему на "лучшего в мире мэра" стражу порядка, показал ему квитанции — но снисхождения не добился.
— Через три дня пребывания в Москве гражданин должен зарегистрироваться. Будем разбираться в отделении,— он спрятал мой паспорт в карман и, уверенный, что я никуда не денусь, отвернулся, небрежным жестом останавливая следующую жертву. Она оказалась москвичом с пропиской в Тушино, и прапорщик с видимым сожалением вынужден был ее отпустить. Я попытался узнать, когда будут разбираться со мной, но мэрообразный страж порядка, продолжая, видимо, переживать свою неудачу, обозленно буркнул, не поворачивая головы:
— Когда надо, — продолжая выискивать добычу среди нечастых прохожих. Я огляделся — задержавший меня прапорщик был в переходе не один: пара похожих на него, как две капли воды, с такими же круглыми головами типов в серой форме стояла, ощупывая всех проходящих мимо маленькими, слякотными глазками, возле входа в метро, другая пара проверяла и отбирала документы возле лестницы, ведущей к зданию "Известий". Еще один, похожий на страдающего чесоткой молодого хорька с сержантскими погонами, озабоченно оглядываясь по сторонам, сновал между ними. Время от времени возле него останавливались какие-то люди примерно его возраста, здоровались за руку и, перекинувшись парой слов, тут же торопливо, без оглядки, уходили, почти убегали, как будто куда-то опаздывая.
“Как много у него знакомых”, — подумал я, наблюдая, в ожидании своей участи, за ночной жизнью подземного перехода... Примерно через час нас было отловлено уже пятеро — граждан России второго сорта, недочеловеков, унтерменшей, задержанных за самовольное вдыхание воздуха в столице демократической России и обязанных ответить за это по всей строгости здешних законов. Хорек в сержантских погонах подошел к мэрообразному прапорщику, о чем-то переговорил с ним, взял наши паспорта и, почесывая под мышкой, направился к нам.
— Ну, что, б.., граждане? Будем решать, чтобы и вам, и нам, б.., было хорошо?— его тонкие губы под болотного цвета усиками разъехались в хищной улыбке. — По сто баксов с рыла — и свободны.
— Какие еще баксы?! Я свободный человек и в своей стра...— взвился было один из нас, похожий на слесаря Гошу в исполнении Алексея Баталова из фильма "Москва слезам не верит", только в очках, но закончить он не успел — выросшие как из-под земли громилы в серых комбинезонах опустили ему на голову свои дубинки, щелкнули наручниками на вывернутых до хруста запястьях и поволокли куда-то в сторону. Надо отдать им должное — сработали они четко и по-своему даже красиво, с шиком, как в бесконечных сериалах о столичных "служителях порядка", — долго, наверное, тренировались, да и ежедневная практика на беззащитных людях дает себя знать. И я представил себе, что ждет начитавшегося, наверное, центральных газет (вот уж, воистину, — если хотите быть здоровы, не читайте центральных газет!) "Гошу", вспомнив рассказ одного из своих пациентов. Тот, кроме газет, очень любил смотреть телевизор, а потому прекрасно знал свои права...
— Когда меня отделали дубинками, как отбивную, и бросили в совершенно темный подвал... Извините, — пациент закашлялся, оставляя на белом носовом платке сливающиеся ярко-красные пятна, — был здоровым мужиком, а теперь... Отдал я им всё, что было, голым-босым оттуда выбрался — и благодарил судьбу, что живой остался, потому что понял в том подвале: они могут сделать со мной всё, что захотят: сгину я, пропаду — и никто никогда меня не найдет...— закрыв глаза, пациент встряхнул головой, как будто отгоняя жуткие воспоминания... Мне его рассказ вспомнился вовремя, потому что хорек, не переставая почесываться, повернулся ко мне.
— Ну, что, б..., будем платить?
Наверное, если бы были у меня эти сто баксов, я бы их и отдал,— даже не наверное, а наверняка, — но у меня их не было, и мне не оставалось ничего другого, как ответить:
— У меня таких денег нет.
Я приготовился к худшему, но хорек, похоже, совсем не ожидал такого ответа.
— Как нет? Ты, б..., по Москве идешь, лох!
Среди множества новых московских правил, рожденных в кипящей от идей круглой голове "лучшего мэра", может быть, есть и такое, которое запрещает ходить по городу без ста потребных милиции долларов, но я о нем не знал, а сказать об этом милиционеру постеснялся, помня к тому же, что "незнание закона не освобождает от ответственности". Без всякой надежды на успех я стал рассказывать хорьку историю своего пребывания в Москве, но убедил его не мой рассказ, а что-то другое — очевидно, среди прочих профессиональных навыков, развиваемых в мэрской милиции, есть и умение с первого взгляда определять степень платежеспособности жертвы. Дальше был торг, похожий на игру кошки с мышкой, но когда я сбил цену до пятисот рублей и собирался сбить еще, хорек начал терять терпение.
— Тебе, б..., в отделении всё равно три минималки платить, — он посмотрел на подходящий к нам наряд, и я, не дожидаясь, пока мне заломят руки и утащат неизвестно куда, торопливо согласился.
— Хорошо, сержант, пятьсот так пятьсот, — прикидывая, у кого можно будет занять деньги в чужом городе, я развернул фиолетовую бумажку и протянул хорьку, — держи.
— Ты чего, б..., совсем ох...ел?! — отскочив назад, он перестал чесаться и испуганно оглянулся по сторонам. — Кто так делает, б...? Выйди наверх, б..., потом снова спустись, а денежку сложи между пальцами и, когда подойдешь ко мне, б..., то как бы за руку поздороваешься, понял, б...?
Поднявшись на Тверскую, я на пару минут остановился возле перехода, провожая взглядом мчащиеся мимо машины — красивые, стремительные и уверенные в себе, — наверное, о таких же, пришло мне в голову, мечтают, собирая с нас дань, московские хорьки в погонах. Кстати, я сделал маленькое открытие, стоившее мне пятиста рублей (денег жаль, конечно, но ведь каждое открытие, любое знание чего-нибудь да стоят). Любым открытием хочется с кем-то поделиться, и я набрал в легкие пропитанный бензиновой гарью и еще чем-то отвратительно-кислым московский воздух, чтобы крикнуть: “Граждане, когда вы видите, как московский милиционер здоровается за руку с прохожим, знайте, что он в этот момент получает деньги, которые вымогал с беззащитного перед ним человека!” Но вовремя сообразил, что тогда расплачиваться мне будет уже нечем, и спустился вниз.
Хорек и мэрообразный прапорщик стояли рядом. Увидев меня, они, как по команде, закивали мне и сделали несколько шагов навстречу.
— Привет, дорогой, как поживаешь? — хорек протянул мне руку, так искренне улыбаясь, что я, пораженный его актерским мастерством, на мгновение поверил, что встретил старого друга.
— Привет, — я почувствовал, как мои губы сами собой разъезжаются в улыбке, когда мы отвечаем на приветствие симпатичного нам человека, но напряженный взгляд мэрообразного, не спускавшего взгляда с моей ладони, быстро привел меня в чувство. Проследив, как я, поздоровавшись с хорьком, переложил деньги в его лапу, он разочарованно вздохнул, но промолчал, а хорек, вручив мне паспорт, весело пожелал:
— Больше не попадайся!— и они направились по переходу на поиск новых жертв.
Да уж постараюсь, ответил я про себя, торопливо заходя, почти вбегая в метро. Всё было ясно, как Божий день, и можно было, казалось, даже радоваться, что так обошлось, но что-то еще мешало перевернуть страницу, и это что-то было таким огромным и страшным, что по сравнению с ним произошедшее со мной казалось просто неприятной мелочью, вряд ли достойной внимания. Я не сразу разобрался, в чем здесь дело, и только к утру понял, что милиция обобрала меня в том самом подземном переходе, где несколько лет назад была взорвана бомба и погибло много людей. Писали, что она была принесена в сумке, которая какое-то время лежала возле стены, и на нее никто не обращал внимания, что взрыв можно было предотвратить, по крайней мере — вывести людей... Теперь понятно, что московской милиции было не до того — она делала деньги.
Подожди, — остановил я сам себя, — в милиции много честных и порядочных людей, и ты их знаешь, нельзя мазать всю милицию одной черной краской... Но, получается, тогда есть две милиции: одна — идущая, защищая нас, под бандитские пули, и другая — обирающая нас, уютно устроившаяся за спиной первой, присвоившая себе ее жертвы и героизм и нагло спекулирующая на них. Не надо их смешивать между собой! Наверное, две эти милиции ненавидят друг друга, но почему вторая вообще существует? И почему всё московское начальство с "лучшим мэром" заодно горой стоят за регистрацию приезжих, которая организована так, чтобы создать человеку максимальные неудобства при ее получении? Не потому ли, что это — источник наживы для всей, как теперь принято говорить, "вертикали власти"? Если сержанты "мэрской" милиции отстегивают прапорщикам, то разве есть у нас уверенность, что прапорщики не платят капитанам, и так далее — до тех пор, пока отобранные у нас и сложенные в конверты деньги не опускаются генералами в карманы "лучшего мэра" и его окружения? Кто-то, наверное, получает больше, кто-то — меньше, но регистрация кормит их всех: нас, иногородних, в Москве несколько миллионов, поборов хватит на всех! — и все довольны, но есть у регистрации и другая сторона. Для всех, кроме, похоже, властей этого города, она печальна и заключается в том, что порядок в Москве охранять некому, потому что те, кто должны по своей должности этим заниматься, заняты только сбором дани и ничем более. Так что добро пожаловать в Москву, господа террористы!
Р.S. 9 декабря две самки (язык не поворачивается назвать их женщинами) взорвали бомбу на перекрестке Тверской и Моховой. По радио передали, что две чеченки с большой сумкой шли к Думе, спрашивая у встречных, где же она, но ошиблись, считая дома, и не дошли до нее пятьдесят метров... Вопрос: сколько денег на своем пути они заплатили "мэрской" милиции? И сколько из этой суммы причиталось бы лично "лучшему мэру всех времен и народов"?
Павел ТУРБИН