ЗИМА ГОСПОДНЯ

1(476)
Date: 30-12-2002
Author: Максим Свириденков
ЗИМА ГОСПОДНЯ (Рассказ)
Зима Господня 2003-я от Рождества Христова. Планета Земля стала другой за эти зимы. И все-таки не изменилось главное. Люди все так же предают и любят, воюют и молятся, а Бог задумчиво смотрит на это с облаков.
На Земле зима Господня, а может, зима Антихриста. Вся Ичкерия засыпана снегом — белым-белым, словно перья лебедей, летящих в одной стае с ангелами. Снег не выбирает, куда ему падать: на бескрайние леса и равнины теперь уже далекой России или на предгорья этой чужой и зловещей земли. Красивые места, белый снег и война — всегдашний рок истории Кавказа. Инеем по сердцу дурные предчувствия.
Плюс к тому еще и Новый год на носу. Хороший праздник — веселый и пьяный. Только здесь, на контрольно-пропускном пункте около Аргуна, лучше бы поменьше всего веселого и пьяного. Слишком дорого на этой земле приходится платить за каждую минуту, в которую чувствуешь, что-то хоть немного похожее на счастье. Зато с излишком боли и страха. Вторую неделю в рации слышится кашляющий голос "чеха" (так здесь называют чеченцев):
— Аллах акбар! Рускый свынья, жды новогодный подаркы...
Сначала успокаиваешь себя и хочется думать, будто эти сволочи просто хотят напугать. А ты ведь парень крепкий и нервы у тебя что надо. Значит, по фигу: пусть "чехи" кричат что угодно, лишь бы не стреляли. Но ребята, пробывшие здесь хотя бы пару недель, понимают, что будут "чехи" стрелять, и хорошо если из автоматов, а не из гранатометов. Дай Бог, чтобы это случилось не сегодня. И, конечно, сегодня не случится, ведь чеченцы не дураки, чтобы нападать сразу после предупреждения. Так ты продолжаешь успокаивать себя. Только нервы все равно сдают. Нервы не железные.
Снег, который шел целые сутки, к вечеру затихает. Ветер расчищает фиолетовое небо, унося куда-то вдаль тяжелые снеговые облака. Подмораживает. Щиплет щеки и нос. Мороз сильнее. А в небе уже темно. Тревожные звезды кажутся кладбищенскими крестами. Дурное какое-то, зловещее это чеченское небо. Лучше смотреть на костер.
Горячее желтое пламя. Треск сухих веток, слушать который лучше, чем взрывы. Еловый дым. И слезятся глаза. Вспоминается детство. Такой же теплый костер и едкий дым. Но тогда были еще комары и трава, лето и игрушечный пистолет, зажатый в правой руке. Дети ведь любят играть в войнушку. А тут родители устроили вечерний пикник около леса. Заодно и семилетнего сына к походной романтике приобщить пытались. Конечно, ребенок, наслушавшись сказок о страшных зверях, прячущихся в лесах едва ли не за каждым деревом, не мог не взять с собой оружие, пусть даже и игрушечное. Чем-то же все-таки нужно защищать папу и маму от серых волков и голодных медведей. В детстве было ясно, что люди — хорошие, а звери в лесу бывают плохими, но и среди них больше хороших. И все было просто. И легко было быть смелым.
Костер на ветру разгорается ярче. Воспоминания проваливаются в небытие. Лицо вытягивается, и мешки под глазами проступают более отчетливо. Ты это знаешь уже без зеркала, потому что такие же лица у всех ребят, сидящих у костра. Ребята одеты в зябкие бушлаты защитного цвета. Бушлаты не на всех по размеру. Зато на моздокском рынке любой размерчик можно подобрать. Распродается потихоньку армия штабными кладовщиками.
А ребята здесь, на блокпосту, на земле войны, ближе жмутся к костру, чтобы не замерзнуть.
Блокпост такой же, как и почти все блокпосты на этой войне. Обыкновенная автобусная остановка, окруженная в радиусе десяти метров бетонными блоками пятиметровой высоты. В центре блокпоста горит костер. Варится суп, жарится картошка. И люди сидят, греются возле костра.
Через высокие бетонные блоки людей, сидящих у костра, не видно ни чеченцам, ни даже самой смерти. Только над блокпостом зарево. Но это все равно, потому что контрольно-пропускной пункт — не секретный объект. Его расположение знают и "чехи", и не "чехи". Главное, что снайпер тебя снять не сможет. А убить на войне могут всегда.
А костер все горит. Ребята сидят у костра. Возле каждого из них автомат. Каждому по прибытии сюда выдали "Калашник", три магазина, портупеи, патронташ. И у костра вдруг становится неуютно от того, что ты с автоматом. Случайно взглянув на оружие, уже не можешь спокойно наслаждаться теплом костра, представляя, будто это ты дома греешься у камина. Правда, у тебя дома камина и нет, но все-таки... Можно ведь просто представить, что ты сидишь в лесу у костра. На охоту, скажем, пошел или на рыбалку, а вокруг — мирная жизнь. Нет, один взгляд на "Калашник" убивает все твои иллюзии, и ты понимаешь, что вокруг — война. Ребята это тоже понимают. Стараются не думать. Разговаривают.
— Дома теперь поужинали, спят...
И начинаются бесконечные разговоры о доме. Домой охота всем. Зачем об этом говорить, бередить мысли...
Тебя совсем разморило возле теплого пламени. Сказывается усталость, долгие дни недосыпаний. Без движения сидишь у костра, подперев голову руками. Молчишь, потому что неохота двигать языком. Даже на лица не смотришь. Тянет спать. А голоса сквозь надвигающийся сон кажутся такими похожими. Превозмогая дремоту, щуришь глаза, глядя на огонь.
Ребята смотрят на пламя. Один из них достает сигарету и, едва не обжигаясь, тянет из костра полуобгоревшую ветку, прикуривает. Говорит:
— Водки бы сейчас. Не нравятся мне эти голоса "духов" в рации.
— Точно, — соглашается с ним пацан, минуту назад говоривший о том, как он хочет домой. — Здесь только и ждешь пули в голову. Еще когда наши БТРы шли через Ингушетию, местные все исподлобья смотрели. Мол, русские солдаты пришли душить свободную Ичкерию.
— А детишки чеченские, помнишь, в каждом селении кричали: "Эй, русские, как баранов вас вырежут!" Так и дал бы по этим волчатам очередью...
— А ведь ни одному из них не больше лет шести.
— Но уж лучше детишки, чем когда этот козел по рации грозится.
— Ага, подарки новогодние нам цинковыми гробами обещает. Показался бы нам этот вояка вживую, а не по рации кричал, вот тогда б мы с ним иначе поговорили. А так только настроение предпраздничное портит.
Ко второй половине ночи ребята уже вовсю рассказывают анекдоты, чтобы не заснуть. Сибиряк рассказывает анекдот про Христа. Был Иисус Христос русским по национальности. Потому что кто еще, кроме русского, будет лечить бесплатно, кормить бесплатно, учить бесплатно и сидеть за одним столом со стукачом, заранее зная, что будет предан.
Анекдот этот вызывает улыбки на лицах многих. Смеяться уже нет сил, потому что очень спать хочется. А ведь, если вдуматься, сколько в этом анекдоте наболевшего и горького. Грешно рассказывать про Господа анекдоты. А все-таки пусть на этот раз Бог простит. Слишком много общего в судьбах России, какой она была в двадцатом веке, и ее людей с судьбой Иисуса Христа.
Чем дальше ночь, тем рассказывать тяжелее, больше хочется спать. Но ребята рассказывают анекдоты все длиннее, словно каждый боится не успеть наговориться, потому что любой момент может стать последним.
Очередь рассказывать анекдот дошла до застенчивого деревенского паренька. Начал уже заплетающимся от желания спать языком:
— Решил мужик гнать самогон у себя на даче...
Не договорил, а ведь только начал. Автоматные очереди опрокинули разговор. Ночь плевала в лица свинцовым огнем. Убитые, а может, еще только раненые ребята, стали падать в костер. Но за выстрелами было почти не слышно криков. А в руках был "Калашник", который стрелял уже сам собой. И уже все по фигу. Ни боли, ни страха. (Боль и страх будут после боя.). Орешь матом, но не слышишь себя. И стреляешь, стреляешь. "Чехи" просочились группами по пять-шесть человек и с разных сторон открыли перекрестный огонь. Луна апокалипсиса глядит с высоты. Луна сделалась кровью.
Когда все закончилось, стало больно. Не только от ранений. Страшно хлюпает под ногами кровавый и грязный снег, на котором еще лежат трупы наших ребят.
И не виден погасший костер. На его месте лицом в землю паренек, всю ночь
прикуривавший от полуобгоревших веток. Наглядное доказательство того, что не все курильщики умирают от рака легких. Так смотришь на убитого, а думаешь о вреде курения или еще о чем-то не в тему. И не потому что не жалко, просто психика уже за пределами. Страшно хочется жить, руки дрожат, а тянет смеяться. Но вместо этого хрипишь:
— Мужики, вы живые? Или мы все здесь жмуриками ходим?!
Рослый паренек из Сибири, чуть морщась от боли, улыбается:
— Жив, только левая рука замерзла.
Темно. Сразу не заметили, что руки — левой — у него просто нет.
Но все смотрят на парня почти что с завистью. Сибиряк-то теперь отправится домой. "Хоть и инвалидом стал, но везучий: всего лишь левая рука", — циничная и жуткая мысль. Сколько из попавших сюда, не задумываясь, поменялись бы с этим сибиряком. Но поменяться нельзя. Живыми домой вернутся немногие.
После боя чувствуешь облегчение, но не расслабление. Остается напряжение боя и морального удовлетворения не наступает.
И дико понимать: пацаны только что сидели все живые. Вспоминали дом, прошедшее. Радовались теплому дыму, огню костра. А потом падали в этот костер, оплеванные свинцом. Умирали. Зимний костер между детством и смертью — словно какой-то символ судьбы каждого молодого пацана, попавшего на эту войну.
Люди, не жалея, рубят деревья, если людям нужно, чтобы ветки не зеленели, а пылали в костре. На этой войне люди так же поступали с такими же, как они, людьми. А вот теперь костер погас, не горит, хоть деревья, сгоревшие в нем, все равно не будут больше расти. Что будет, когда закончится эта война?..
До рассвета оставалось два часа. Хотелось плакать.
А потом ты засыпаешь в палатке мутным, неспокойным сном. Сначала тебе снится комната какой-то незнакомой чужой квартиры далеко от Аргуна в самом центре России, в Москве. Подходишь к окну. За окном непривычно много народу, несмотря на то, что еще только начинается утро. И вдруг ты видишь белую фигуру, сходящую на землю с натянутых высоковольтных проводов. Ты ясно понимаешь, что люди, наполняющие улицу, не видят этой фигуры, хоть и смотрят на искрящиеся провода. Всем им кажется, будто произошло короткое замыкание. А если б они были способны увидеть, то узнали бы в белой фигуре Христа. У него высокий лоб, большие и неизмеримо добрые глаза, на дне которых застыла боль сострадания. Христос отправляется бродить по новой России.
И уже ты не ощущаешь себя, превращаешься в сплошное зрение и видишь каждый шаг Христа.
Ты видишь, как к нему подошли двое милиционеров. Они почему-то приняли Христа за лицо кавказской национальности и стали требовать паспорт. Паспорта у него не было, тогда милиционеры повели Христа с собой в отделение. В отделении долго били, потом посадили в камеру с настоящими бандитами. Но странно, никто из бандитов не тронул Христа, словно они узнали его.
А через миг ты видишь Христа уже в совсем противоположном конце Москвы. И уже ночь.
Языческая ночь с высоты смотрит на Россию своими большими багровыми глазами. В небе каждая звезда кажется Звездой-Полынью, которая, стоит ей только упасть, сделает горькими третью часть слез.
Из аэропорта ветер доносит голоса эмигрантов. Они уезжают от старых вождей, новых русских и всегдашней нищеты.
А иностранцы в это время с восторженными лицами гуляют по Красной площади. Москва в свете луны кажется им волшебной страной.
Христос стоит в высоте наравне с ночью и смотрит вниз: на улицы российских городов с прогуливающимися по ним проститутками, на купола русских храмов.
А потом он снова шагает по улицам. И снова никто из прохожих его не узнает.
— Что же это, Господи, — восклицаешь ты. — Почему никто не узнает тебя? — и тут же понимаешь, что это происходит оттого, что в России и у простых людей в глазах бывает столько жизни и боли, как у распятого.
И вдруг ты видишь Христа в Грозном. Отчетливо видишь, как в Христа целятся два снайпера: с одной стороны — русский, с другой — чеченский. Тут ты не выдерживаешь, кричишь и просыпаешься.
Высунув голову из палатки, ты видишь белый день на земле войны. И кто может точно знать, что в этот день в Грозном или в Аргуне не сойдет с облаков Христос, и что в Христа не прицелятся два снайпера: с одной стороны — русский, с другой — чеченский?
На Земле зима Господня...