РУССКАЯ КНИГА МЕРТВЫХ

8(431)
Date: 19-02-2002
Author: Людмила Лаврова
РУССКАЯ КНИГА МЕРТВЫХ (То, что ты открыл — это не книга, а дверь. Пророчество и предостережение Юрия Козлова)
"Сегодня часто говорят о силе общественного мнения, я покажу вам, как его можно создать, если хорошо знаешь секретные механизмы власти.
Но прежде чем управлять народом, его нужно ошеломить, посеять сомнения удивительными противоречиями, ослепить его различными обещаниями и незаметно столкнуть с правильного пути.
Один из великих секретов сегодняшнего дня — суметь овладеть народными предрассудками и страстями так, чтобы привести к смешению принципов, которое сделает невозможным любое соглашение между теми, кто говорит на одном языке и имеет общие интересы".
"Диалог Макиавелли и Монтескье в аду".
Сразу хочу отвести любые ассоциации заглавия статьи с заглавием известной мемуарной работы Э. Лимонова. В лимоновском смысле у каждого из нас — свой мартиролог...
Мне же важно было обозначить здесь указание на метафизические глубины того мифа, который созидается прозаиком Юрием Козловым из плоти нынешней реальности, прорастая символами и аллюзиями во времена дохристианские, проецируя в будущее такие тенденции и коллизии, какие сегодня вообще пока не проявлены. Именно потому, что опирается на исторические культурные пласты, пророчество Козлова в его последних романах не оставляет впечатления мрачной фантазии мизантропического философского ума, транслирующего, подобно Оруэллу в своей антиутопии, личные и коллективные страхи западного индивидуума.
Более того, с выходом в свет почти одновременно этих двух романов — "Проситель" и "Реформатор" (издательство " Центрполиграф", Москва) — можно, пожалуй, с уверенностью говорить о некоем оправдании современной русской словесности перед своей собственной классической традицией, которая, впрочем, для большинства так называемой творческой интеллигенции стала сегодня анахронизмом. “Реклама к тому времени сделалась "тотальной". Она занималась уже не столько товарами и услугами, сколько организацией, регламентацией, непосредственным управлением процессом человеческой жизни. Реклама в виде блоков новостей, клипов, сериалов, музыкальных и прочих программ, включая весьма интеллектуальные и интересные, адаптировала, препарировала реальные события, превращала их в заданную телевизионную версию, которая, материализовавшись на экране, становилась единственной и правильной. В данном случае версия была такова: мясо новых животных стерильно и абсолютно безопасно для человека, а если где-то в мире случаются эпидемии, то они никак не связаны с употреблением в пищу этого мяса.
Отныне на каждый удар судьбы человечество отвечало ударной же рекламной компанией, в результате которой удар представал чем угодно, точнее тем, чем было нужно: досадной случайностью, спланированным заговором, а то и ... достижением, благом. Причинно-следственная связь вещей размыкалась легко, как бутафорская цепь. Человечество, таким образом, окончательно вырвалось "из-под ига Божьего Промысла", как писали тогда передовые мыслители, обрело виртуальное (в том смысле, что между жизнью и смертью господствовала новая телевизионная версия реальности) бессмертие. Жизнь конкретного человека теперь протекала внутри этой версии, но никак не внутри Божьего Промысла. Помнится, Савва как-то заметил, что (может быть) это и есть тот самый третий путь, который так долго ищут социологи и политологи — ни жизнь, ни смерть, но клип!“
Фрагмент из романа Юрия КОЗЛОВА “Реформатор”
Не забыть жесткие слова итальянского публициста Джульетто Кьеза в моем интервью с ним в середине 90-х годов:
"В последнее время я отмечаю появление тех, кто постепенно, с трудом начинает мыслить критически. Они пока в меньшинстве. Большинство же интеллектуально мимикрирует. Раньше эти люди с энтузиазмом аплодировали разрушению Союза, теперь же говорят: мы всегда были за Союз. Не желают признать, какая совершилась трагедия, и они ей способствовали. С моральной точки зрения подобное поведение служит прямым доказательством: эти люди — ничто. Как следствие, творческое бессилие. Прошло восемь лет, а за небольшим исключением ими не написано ни одной достойной строчки по поводу катастрофы, случившейся со страной. Самое величайшее предательство России отражает тот факт, что литераторы, кинорежиссеры, театральные деятели не смогли произвести ничего такого, что наводило бы на размышления, заставляло бы переживать и осмысливать происходящее с Россией. Полный провал, даже не политический, не моральный — творческий."
Именно так — провал. И капитуляция. Перед настоящим и будущим. Конъюнктурное извращение прошлого. Неспособность осмыслить не только социальные процессы, но и травмы, изменения в психологии человека, причины и следствия смены ориентиров в системе ценностей и жизненных целей. А главное — художественное бессилие, умело маскируемое порою даже изощренной игрой приемов, паразитированием на творчестве великих предшественников, развязным стебом. Вся эта массовая и "не для всех" продукция, заполнившая прилавки, экран и галереи, получающая даже премии и усиленно навязываемая СМИ, в сущности, муляж, имитация творческой деятельности. Там нет подлинной страсти, "драйва", "гибели всерьез"… Мы, современники и свидетели жуткого представления: на фоне недосягаемых Пушкина и Лермонтова, Достоевского, Толстого, Чехова, Платонова кривляется, витийствует, заклинает, хохмачествует толпа карликов — карманный бомонд безнационального криминала, жирующего на крови и слезах России.
После публикации несколько лет назад философского романа "Колодец пророков" от Юрия Козлова был ожидаем прорыв не столько даже к дальнейшему исследованию и воплощению тончайших мутаций души человека за минувшее катастрофическое десятилетие (прозаик блестяще делал это от книги к книге — "Имущество движимое и недвижимое", "Геополитический романс", "Одиночество вещей"), сколько к выявлению средствами романа сдвигов в социуме, технологий управления общественным сознанием, средой обитания людей, временем и в конечном счете самой историей России и человечества.
"Проситель" прочитывается, как пролог к грандиозному замыслу "Реформатора", где действие уже не вращается вокруг судьбы какого-то одного главного персонажа, а свободно сквозит из прошлого в будущее и обратно, охватывая целые страны и эпохи. Если "Проситель" — обнаженное танго одинокой неприкаянной души, неустанно кружащей вокруг вопроса о смысле человеческого существования в мире, где царственно правят Деньги, то "Реформатор" — трагическая трехголосная фреска, обретающая почти эпические интонации в откровениях о конце гуманистического миропорядка. О власти торжествующих демонов.
А пока механизм власти денег — вот, что пыта
ется понять герой "Просителя", маленький нелепый человечек, писатель-фантаст Руслан Берендеев, своей фамилией символично отсылающий память читателя в заповедную глушь теперь уже легендарных заволжских лесов. Почти сказочный случай и приводит его к богатству, в круг международных дельцов, где Берендеев — чужак, да к тому же еще опасный, так как не до конца утратил в себе человеческое. Только смерть может быть ему спасением из этой действительности, где "деньги" — это сила, "лишающая мир логики, уводящая от наказания виновного, заставляющая страдать невинного, разрушающая все мыслимые причинно-следственные связи, вынуждающая ползать на брюхе праведного, торжествовать порочного, демонтирующая государства, иссушающая недра, сгоняющая людей с лица земли, плюющая в души законопослушным, ликвидирующая как класс стариков и детей"… И Берендеев сам "заказывает" и оплачивает себе смерть, поступая вполне по законам своего нового окружения.
В "Реформаторе" смерть предполагается "заказать" целой стране, вернее тому, что от нее осталось в результате десятилетий сознательных реформаторских вивисекций.
Эта страна — Россия…
Сегодня никто, как Козлов, так глубоко не проник в психологию современного "реформаторства", не осененного ни искренней верой, ни любовью, не опирающегося на исторические традиции, презирающего свой народ, жалких "пластилиновых уродцев", которых можно лепить по любой прихоти или сминать в бесформенное ничто… "В часе восьмом, — продолжил Савва, — искусство утрачивает всемирную отзывчивость, боль и сострадание, уходит в электронные, виртуальные технологии, встает на путь предельного упрощения, я бы сказал, скотинизации человеческих эмоций. Живую жизнь, искреннюю ноту приходится выковыривать из этого искусства, как... из руды золотые крупинки. Одним словом, как из дерьма. Смысл искусства — изображение художественными средствами пусть иногда обманной, но истины, пророчащей о самой себе. То есть самой же и отвечающей на вопрос — обманная она или нет. Но сейчас пророчества не имеют смысла, поскольку истина, в принципе, никого не интересует, как отсутствующая — примерно такая же, как Бог, — категория. Жизнь без истины, — убежденно произнес Савва, — собственно, и есть идеал свободы. Вот и получается, — понизил голос, — что свобода — это божество, не имеющее ни перед кем никаких обязательств, но в жертву которому приносится ... все".
"Ты хочешь сказать, что раз истина никого не интересует, то и искусство тоже никого не интересует?" — уточнил Никита.
"В лучшем случае интересуют технология, спецэффекты, с помощью которых сделан тот или иной клип, снята та или иная сцена, — ответил Савва. — Искусство превратилось в странный гибрид, внутри которого отнюдь не мирно сосуществуют живое и мертвое. Причем живое угасает, теряет силы, мертвое же бурно, уродливо развивается, используя в качестве строительного материала... фрагменты живого. Знаешь, почему у нас сейчас такое искусство? — спросил Савва и, не дожидаясь, пока Никита ответит, продолжил: — Потому что из него... как из накуренной комнаты, где сквернословит разная шпана, вышел Бог. Он вообще, — продолжил, подумав, Савва, — если где-то когда-то и обозначал свое присутствие, то только в произведениях искусства, высочайших, так сказать, творениях человеческого духа. Ну а если сейчас таковых не наблюдается... где Бог?"
Фрагмент из романа Юрия КОЗЛОВА “Реформатор”
Жизнь, вырванная "из-под ига Божьего Промысла", вот идеальная "строительная площадка" для демонов-реформаторов, "матерых профессионалов", которым владение мастерством, бесконечное совершенствование в приемах и методах перекраивания реальности "заменяет собственно бытие", точнее, сопутствующую бытию рефлексию. И вполне логично, что венцом реформаторских усилий в отсутствие Бога, "растертого в рыночную пыль", становится "Белковый цирк", где демонстрируется все "о человеке, для человека" — "из человека", или еще — "долгий, долгий поезд — Жизнь", куда, по замыслу, размещается умертвленное (особым способом, без гниения) человечество. Это ли не апофеоз истинного бессмертия в реформаторском понимании, торжество идеи порядка и материи, лишенной пресловутой души!
Главным героем романа "Реформатор" является, по сути, неканоническая "троица" — отец и два сына Русаковы, Никита и Савва, своеобразно воплощающие "коллективное бессознательное" российского народа, реализующее себя через власть, пространство и время, через сложный синтез извечных русских мифов о "социальной справедливости", "добром царе" и "сильной руке".
Повествование здесь выстраивается причудливой цепочкой захватывающих, отточенных по мысли диалогов, обретающих, временами, характер сатирического памфлета, насыщенных остроумными, емкими определениями и символами. Диалоги эти ведутся "внутри" "троицы" с полемическим перевесом "злого духа" — Саввы, как части болезненно-расщепленной души Никиты.
Одоление искушений подобного "духа" оплачивается самой дорогой ценой, и Никита, прозревая и ужасаясь содеянному Саввой, делает свой выбор…
В "сценариях", предлагаемых для России Саввой реформ, можно обнаружить, пожалуй, самое главное их деструктивное качество — демонстративный иррационализм, зафиксировавший фатальный разрыв между элитами и обществом. Новый политический класс нынешней России нарастающе ощущает свою самодостаточность, замыкаясь в своем особом мире, где полический капитал, возникший вначале как капитал доверия, стремительно превращается в такие ресурсы, как недвижимость и акции предприятий, связи и контакты за рубежом… Обмен человеческого доверия на ресурсы личного благосостояния — не просто хищническое присвоение общенародной собственности, это растрата среды обитания и жизни людей не только сегодняшних, но и будущих поколений.
Иррациональность "реформаторского творчества", помеченного безумием Саввы, блестяще раскрыта Юрием Козловым, шаг за шагом показывающего удаление, отпадение деяний этого персонажа от Благодати, без чего невозможно и неоправданно человеческое пребывание на земле. В конце книги "проект человек" для Саввы, примерившего на себя божественную роль, исчерпан и завершен. И придуманная им последняя "технология" — "вечно длящаяся" в нетленных материальных телах смерть уже абсолютна, тотальна, без надежды на Воскресение — прямой вызов Создателю и приговор себе. “Дверь в помещение отворилась.
Негр и китаец ввели Малину.
Некоторое время Савва молча рассматривал ее.
Затем выхватил из кармана шприц-пистолет, вонзил прекрасной индианке в плечо.
Та вздрогнула, замерла, точнее, заживо застыла. Малина совершенно точно не была мертвой, но в то же время ее нельзя было считать живой.
— Я говорил тебе, что разработал новый вирус, консервирующий человека заживо. Теперь мне нет нужды работать скальпелем. Теперь я могу... останавливать мгновение... не важно, прекрасно оно или нет. Взгляни, как она хороша! — кивнул на Малину.. — Убийца, не успевшая выполнить задание... Но тут возможны варианты... — с нечеловеческой быстротой выхватил сразу два шприца-пистолета, одновременно вонзил их в негра и китайца. — Смотри, как быстро меняются сюжеты, — схватил за руку Никиту. — Теперь эта композиция называется... да хоть бы "Разоблаченный заговор"...
— Переиграть невозможно? — спросил Никита, не веря своим глазам. — Это... навсегда?
— Увы, — развел руками Савва. — Жизнь — товар, не подлежащий возврату и обмену. Сейчас — нет. Но, может быть, когда-нибудь... Не знаю. Я начал использовать эту технологию только вчера... Ты спрашивал, зачем мы едем в Россию? — обнял за плечи Никиту Ивановича. — Я заключил с Ремиром договор на создание величайшей в истории человечества композиции: "Явление Христа народу-II". Ремир устал от своего народа. Все население России замрет, — глаза Саввы блестели (как будто это он когда-то, а не Ремир, выиграл блеск глаз), руки тряслись, — как вот сейчас они, — кивнул на Малину, китайца и негра, — в ожидании пришествия Господа. — Неужели, — с тревогой посмотрел на Никиту, — он не явится? Нет, — рассмеялся Савва, — он не сможет уклониться. Мою фреску можно будет увидеть даже из космоса. Это будет покруче, чем Iong, Iong train...
— А если не явится? — спросил Никита Иванович.
— Тогда я придумаю какую-нибудь новую композицию, — пожал плечами Савва. — Творчество бесконечно. Более того, — понизил голос, — творчество, собственно, и есть... бесконечность”.
Фрагмент из романа Юрия КОЗЛОВА “Реформатор”
У нас в России пророков не признают, о чем достаточно ясно свидетельствует известная поговорка… Но в отношении творчества Юрия Козлова есть и другие объяснения. Одно из них он сам "напророчил" в своем романе, предложив "теорию опережающего забвения": забвение бежит впереди человека, пытающегося сказать что-то очень важное и необходимое людям. Он только готовится "что-то предпринять, совершить, обнародовать, а уже как будто есть решение, что никто не обратит на это внимания, не отреагирует, не заметит", навязывается, превозносится, отмечается все максимально в данный момент человечеству ненужное. Замалчивается же, объявляется изначально несостоятельным все максимально нужное, что могло бы изменить жизнь человечества к лучшему. И шансов вырваться нет, "если ты попытаешься озвучить нечто противоречащее общепринятому…" "Полоса опережающего забвения — отстойник для невписывающихся в общую схему умов".
Живая иллюстрация к предложенной теории — прочитанная мною года три назад рецензия в "Независимой газете" на роман Юрия Козлова "Колодец пророков". "Надо же — умилялся тамошний критик — просто выдающаяся проза." И проговорился: если бы, мол, Юрий Козлов не принадлежал к "стану патриотов", пресса бы его книгу так "раскрутила", что получился бы настоящий, "культовый" автор.
В первых откликах на "Просителя" уже прозвучало покровительственно-снисходительное: "почвенник", "пошло..." И вырисовывается очевидная и постыдная связь — зависимость: раз " не наш", почему посмел? Туда его, в "полосу опережающего забвения!…
Так вот… Есть мнение: либеральные реформы, несмотря на Чубайса с замерзающими младенцами, вымирающими стариками и прочее, прочее… — это путь в рыночный рай и мировую цивилизацию на сатанинском "долгом, долгом поезде — Жизнь". Кто не согласен — "в полосу опережающего забвения". У нас свобода и демократия, господа!
Людмила ЛАВРОВА. Неужели, Юрий, даже осознав происходящее, большинство не сможет поломать навязанную манипуляциями гибельную систему "реформаторских игр"?
Юрий КОЗЛОВ. Человек до тех пор и жив, пока надеется... И потом — большинство-то как раз еще не осознало происходящее на наших глазах с планетой, со всей цивилизацией, не разобралось, что люди сегодня — расходный материал. Над нами паутина, чтобы человек не поднялся и окончательно стал биомассой.... На рациональном уровне не могу объяснить, почему системы власти, созданные людьми, несут такую несправедливость, зависимость и беспредел...
Против этого в глобальном масштабе уже виден протест, хотя, наверное, и для антиглобалистов готовы ловушки...
Во всяком случае, их порыв чист и желание справедливости понятно. В человечестве — непреодолимый раскол. Однако, конец один... Для Церкви эти вопросы давно решены. А ответы, которые ныне мы ищем, они давно есть в священных книгах. Похоже, единственная светлая точка, которая останется во мраке завершающих дней — это Церковь.
Смотрите, человек на материальном плане усложняется, я имею в виду все эти клоны, выращивание запасных органов, а в духовном плане происходит прогрессирующий процесс упрощения. Все уже стало товаром. Видимо, следующей новинкой рынка постепенно станет сама жизнь, ее продление. Вот, что будет валютой.
Л.Л. Прогноз убийственный. Дегуманизация — это коренной мировоззренческий поворот. Вероятно, проблема добра и зла станет неактуальной. Возникает человечество нового качества?
Ю.К. Привычная схема: государство и общество — сообщающиеся сосуды, и уровень зла в них был примерно одинаков в любой системе.
Со стороны государства исходило зло, но государство брало на себя ответственность за будущее своих граждан. Теперь иная ситуация — зло растеклось по всей нашей жизни. Дело за каждым конкретным человеком, за его личным выбором. Я в "Реформаторе" старался об этом сказать.