АВАРСКИЙ ДНЕВНИК

АВАРСКИЙ ДНЕВНИК
22(391)
Date: 29-05-2001
Заросли камыша прикрывают песчаную полоску побережья. Над печальным, пустынным Каспием плывет свинцовая дымка. Автомобиль несется под "сто двадцать".
Говорят, где-то на побережье находится бархан Сарикум. Это уникальная по своим характеристикам экосистема. Неизвестно как сформировавшийся здесь песчаный нанос изобилует флорой и фауной, характерной для настоящей пустыни.
Дорога резко уходит вправо. Каспийское море позади. Впереди — срединный горный Дагестан, центр силы и славы всего Северного Кавказа.
Дорога вьется вдоль пропасти, прижимаясь к огромным белым, покрытым трещинами скалам. То и дело встречаются припаркованные к обочине грузовички и кучи битого камня. Тут же, на небольших переносных верстаках, идет обработка этого мягкого материала, самой природой приспособленного для строительных целей. Загорелые рабочие прямо на месте изготавливают строительные блоки и загружают ими прибывший транспорт.
— Очень удобно, — говорит наш сопровождающий Иса, — красиво и относительно дешево. На треть дешевле стоимости обычного кирпича.
Вокруг все приобретает нечеловеческий масштаб. Краски становятся ярче, а воздух чище. Жемчужные облака западают за чудовищные, покрытые паутиной склоны. Рукотоворные ажурные столбы ЛЭП миниатюрными шпильками блестят на темных зеленых отрогах.
— Здесь сопрягаются Европа и Азия. Здесь живут аварцы, там, на севере, даргинцы. Там — лакцы. Внизу, над равниной, — кумыки. В районе, куда мы едем, еще со времен неолита развивалась и цвела особая культура. Позже там зародилась так называемая военная горская демократия. Селения Кумух, Хунзах, Чох, Согратль стали центрами этого своеобразного политического уклада.
Машина мчится чуть выше долины, представляющей из себя огромный зеленеющий сад. Это растет занесенное из рая плодоносное абрикосовое дерево.
Чем дальше мы едем, тем фантастичнее становится все окружающее. Горы вокруг приобретают очертания и формы, напоминающие о какой-то немыслимой праисторической битве гигантов. Облака на фоне ярко-синего неба поражают своими кубическими резкими абрисами, отсылают к картинам Лентулова. По дну уютного лона, пролегающего внизу ущелья, бешенно извивается серая от грязи горная река. Если прищурить глаза, она напоминает блестящую змею, ползущую между камней. Мы просим остановить автомобиль. Стоим на бетонном ограждении. Любуемся на живописный импровизированный базар, возникший на пересечении горных трасс. Смотрим сверху на КамАЗы, фуры, импровизированные тенты. Видим, как толпится народ у лотков с одеждой и продуктами. Видим свекольные пятна на черной земле. Там недавно резали барана. У самой воды — маленькая одинокая фигурка. Какой-то мужчина задумчиво курит, неотрывно наблюдая за быстрым течением темно-серой, почти черной от глины воды.
Гуниб — административный центр района. Здесь русскими в 1865 году была построена мощная крепость. Часть стены и ворота цитадели до сих пор в неплохом состоянии. Построенная когда-то для защиты от горцев крепость представляет собою живописные руины, нависающие над обширным, расположенном на крутом склоне селением. Исторические места. Чуть выше, в Верхнем Гунибе, был пленен Шамиль.
По небольшим улочкам то и дело проезжают автомобили. Тут же бродят совершенно независимые, Бог весть кому принадлежащие коровы. На площади, напоминающей военный плац, нас встречает седой Магомед. Он горячо жмет нам руки. Улыбается. Но больше всего улыбаются его глаза.
Скромное жилище коренного жителя Гуниба Магомеда на сутки стало для нас домом. Он и его семья принималм неожиданно явившихся московских гостей как родных. С деревянной терраски его дома были видны белые шапки нетающих снегов Большого Кавказа. Традиционное застолье, устроенное в честь нашего приезда, проходило в комнате с видом на эти сказочные ландшафты. Зашел сосед, уволившийся в запас полковник Российской армии. Начался добрый и неспешный разговор. Говорили о России, о Дагестане, о Гунибе.
Перечисляя ценности дагестанского народа, Магомед упомянул "ответственность перед потомками".
— То есть вы хотели сказать "перед предками", Магомед?
— Уважение к старшим — да. Но важнее ответственность перед своими потомками.
Недавно семья Магомеда перенесла страшное горе: несколько месяцев назад один из его взрослых сыновей умер от скоротечной болезни. Боль утраты еще не прошла. Магомед явно бодрится, но его жена Зухра несет на своем лице отчетливое выражение страдания. Ее строгое лицо светится тем особым благородством, которое присуще матерям, вырастившим многих детей.
Говорят, нынешние власти и общественность Дагестана собираются в Махачкале открыть памятник русской учительнице. После войны русские учителя, в основном молодые девушки, в массовом порядке посылались советской властью в горные районы. В этом была великая миссия государства по налаживанию системы образования в республике.
Судьба учительницы математики средней школы Веры Ивановны Гуниба похожа на судьбы многих. Почти все девушки-учительницы выходили замуж за местных парней, обзаводились детьми, навсегда селились в горной стране.
Вера Ивановна 41 год проработала учительницей. Ее муж — аварец. Дети прекрасно знают русский, но внешне больше похожи на отца-аварца.
Сама Вера Ивановна разговаривает на чистейшем, почти литературном русском, хотя родом из "окающей" Владимирской губернии.
— Вера Ивановна, что больше всего удивило вас, когда только-только вы прибыли в эти края?
— Поразили эти горы. Ничего подобного я до этого в жизни не видела.
Спрашиваю о ситуации последних тревожных лет. Не возникало ли претензий к русским?
— Нет. Все относятся ко мне уважительно и доброжелательно. Здесь все, слава Богу, спокойно. Ночью можно спокойно выйти и пройти из одного конца села в другой. Правда, когда началось брожение, мой сын поменял имя Андрей на Али. Так спокойнее.
Снова дорога, бесконечный горный серпантин. Дорога размыта от ночного дождя. Наш шофер Атой — по национальности кумык, проделывает немыслимые маневры на скользкой и опасной трассе. Иногда ловишь себя на том, что вцепляешься намертво в край сиденья. Так близко пропасть, так резко "ведет" машину на крутых спусках по скользкой глине. Атой совершенно спокоен, шутит по поводу своих способностей управлять автомобилем в горах.
Селение Чох. Маленькая площадь в центре села. Мечеть. Ветхое здание администрации (там же располагается и милиция). На солнышке греются старики. Мы выходим из машины. Начинаем здороваться со всеми за руку, что обязательно.
Да, в Дагестане нас поразила культура приветствия. Рукопожатие между незнакомыми людьми — вещь совершенно обыденная. Сначала рукопожатие, потом можно познакомиться и еще раз пожать друг другу руки. Традиционная этика жива в народе и не погибла даже в условиях большого города, коим является, скажем, Махачкала.
Чохцы крепко жмут друг другу руки, улыбаются. Автомобиль "Волга" не часто заезжает в эти края — на такие дороги рассчитан "джип" или "уазик". Из окна администрации приветливо выглядывает полный и немолодой милиционер. Над входом в нише для нас приятный сюрприз. Бронзовый бюст товарища Сталина. Когда мы начинаем его фотографировать, один из стариков, указывая на бюст, произносит.
— Это ответ чохцев перестройке и демократии.
Разговариваем с людьми.
— Жизнь здесь стала тяжела.
— Да, в России тоже не сахар.
Село деградирует. Для молодежи нет никакой работы. Еще двадцать лет — никого здесь не останется. А ведь Чох основан 3000 лет назад. Здесь была стоянка неолита. 700 лет назад здесь построили крепость. Через Чох проходил шелковый путь. Шесть дорог упирались в Чох. "Чох" по-аварски — остановка, стоянка.
Впервые в Дагестане от чохцев мы слышим недовольство исламизацией общества.
— Вон, видите, мечеть построили какую. Спонсоры нашлись. А школа десять лет без ремонта стоит. Доски все прогнили. Зарплата заслуженного учителя 300 рублей в месяц. Стыд и позор.
Как потом нам объяснили, культ образования и науки в Чохе был на высоте. Чох — самое светское, советское и имперское село во всем Гунибском районе.
— Из нашего села вышли сто тридцать кандидатов наук.
Разговор касается закона "О продаже земли".
— Здесь, в горах, это может привести к чему угодно. Очень мало плодородных земель. Там, в Москве, с огнем играют.
В доме аксакала нас угощают традиционным хинкалом: лапшой с сушеным бараньим мясом. Величественный старик в высокой бараньей папахе хитро улыбается.
— Слушай, моя жена совсем нерасторопная стала. Найди мне в Москве другую, хорошую...
— Нет, уважаемый. Если найду в Москве хорошую — себе возьму. А плохая вам не нужна...
Дорога ведет в Сагратль — большое село. Проезжаем мимо хутора, угнездившегося в естественной нише. У входа в жилище живописно складирован кизяк.
Поднявшись на перевал, видим черную, как сгусток угольной пыли, тучу. Она клубится над янтарной, освещенной косыми солнечными лучами горой.
Ветер блуждает по зеленым перевалам. Горная пустыня наполнена звуками: шум ветра и щебетание птиц.
Село Согратль, в отличие от Чоха, традиционно исламское. Во время восстания 1877 года русская артиллерия сожгла восставший аул. Потом уже на новом месте возник новый, в котором к 1900 году было выстроено две мечети. Эти мечети содержат в себе камни и части декора старой мечети Согратля, разрушенной в 1877 году.
С минарета нижней мечети открывается вид на селение. Древнее мусульманское кладбище белеет обветренными вертикальными плитами, утонувшими в густой изумрудной траве соседнего склона.
По солнечной пыльной улице идет высокий мужчина, одетый по-европейски.
— Ассалям алейкум, уважаемый...
— Алейкум ассалям. Как дела?
— Да вот приехали к вам из Москвы. Красивые места.
— Места красивые. Но люди уезжают отсюда. Особенно молодежь. Десять лет назад в школе учились 410 школьников, сейчас 167 школьников...
Наш собеседник оказался учителем.
На следующий день в Махачкале сидим в кабинете председателя Союза писателей Дагестана знаменитого Расула Гамзатовича Гамзатова.
На стене — огромный портрет Ленина.
Гамзатов — глубокий старик, не потерявший внимательного острого взгляда.
Неизменно шутит.
— 50 лет возглавляю Союз писателей Дагестана. Они меня терпят. Не потому, что я хороший, а потому, что боятся — придет кто-то хуже меня.
— Были плохие времена, были хорошие времена. Когда я вижу то, что сейчас творится, я думаю о том, что мой век был гораздо лучше.
ХХ век — это суровая, порой злая жена. А сейчас пришла новая, молодая жена — запудренная, накрашенная, но она проститутка. Я ищу третью жену — красивую и добрую... Что касается политики, скажу так: пока к простому человеку не будет должного внимания — ничего хорошего не будет.
В последний день пребывания в Дагестане мы стоим на балконе гостиницы. Перед нами величественный Каспий. Линия горизонта фосфоресцирует в удивительном предрассветном томлении. Проходит полчаса — и первый луч восходящего солнца летит по водам как Благая весть. Касается наших лиц и одежд. Дает доброе предзнаменование нам, Дагестану и всей России.