ОПЫТ ТРЕТЬЕГО ПУТИ

Author: Николай Анисин
ОПЫТ ТРЕТЬЕГО ПУТИ
52(369)
Date: 26-12-2000
СОВРЕМЕННЫЙ ИРАН для русских — неизвестная страна.
Не придворного Лившица, а Иванова с Петровым спросим об укладе жизни в Иране, о его политике — внутренней и внешней, об отношении иранского народа к русскому, о потенциале сотрудничества Ирана и России. И что они скажут? Почти ничего или нечто, от действительности весьма далекое.
Иран — наш сосед: вот — устье Волги, вот через Каспий — иранская граница. По территории Иран больше Франции, Германии, Великобритании и Италии вместе взятых. У Ирана тьма природных богатств. Но мы знаем о нем приблизительно столько же, сколько о далеком африканском королевстве Свазиленд или карликовой, лишенной всяких сырьевых богатств Андорре.
На исходе ХХ века Иран выпал из русского информационного поля. Такого не было ни в пору персидских походов Стеньки Разина, ни во времена Ермолова и Грибоедова, не было такого ни при последних российских царях, ни при первых советских вождях.
До 1917 года в Иране находился русский воинский корпус. Русский капитал имел там концессии. Русские чиновники всю погоду при шахском дворе не делали, но нередко меняли иранских министров по своему усмотрению. Географически близкий к Российской империи, Иран был близок ей и экономически, и политически.
Смута в России оборвала все прежние русско-иранские связи. Пока у нас шла гражданская война, в Иране резко возросло влияние Англии. И по договору 1921 года РСФСР отказалась и от военного присутствия в Иране, и от концессий, и от права на имущество, принадлежавшее Российской империи и ее подданным.
Англии не удалось установить свой протекторат над Ираном. Он сохранил суверенитет и во враждебное СССР государство не превратился. Советско-иранские отношения в 20-30-е годы остались добрососедскими. И в августе 41-го, оказавшись под угрозой германского вторжения, Иран согласился на введение на его территорию не только английских войск, но и частей нашей Красной Армии. В 42-м, когда через Иран хлынут в СССР поток грузов по ленд-лизу, туда под предлогом защиты коммуникаций был введен и воинский контингент США.
По окончании Второй мировой войны все иностранные войска покинули Иран, но он в последующие двадцать лет не перестал быть ареной противоборства советских и американских интересов.
Шах Мухаммед Рези Пехлеви, возведенный на иранский престол в 41-м, политически ориентировался на США. Референтом шаха с чрезвычайными финансово-экономическими полномочиями был американец. Иранскую жандармерию возглавлял так же американец. Иран закупал американскую военную технику, и в его армии служили 18 тысяч американских советников. Но вместе с тем шах не чурался сотрудничества с СССР, прежде всего технического. При содействии советских специалистов в Иране строились металлургический комбинат, машиностроительный завод, газопровод и гидрокомплекс. Во время визита шаха в Москву в ноябре 74-го было достигнуто соглашение о совместном строительстве ряда крупных объектов в Иране и СССР, а годом позже был подписан договор о поставке иранского газа в западную Европу через советскую территорию.
Таким образом, режим шаха Пехлеви в "холодной войне" между СССР и США как бы сохранял нейтралитет. Но этот нейтралитет был явно в пользу Америки. С СССР Иран вел выгодные для него дела, под диктовку США жил. Жил так, как это было выгодно Америке. Советские вожди, разумеется, хотели, чтобы все обстояло наоборот. Советские спецслужбы работали над тем, чтобы политику в Иране поменять. И шансы на то у них, казалось, были.
Иранские реформы, начавшиеся в 60-х, точь-в-точь напоминали российские реформы 90-х, и так же, как у нас, привели к расколу общества. Одни купались в роскоши, другие голодали. Богатых было жалкое меньшинство, бедных — подавляющее большинство. Недовольство властью в стране нарастало из года в год. А поскольку оно по характеру было прежде всего социальным, то возглавить вроде бы его должны были "левые" — прокоммунистические, просоветские силы. Но когда в конце 78-го-начале 79-го народное недовольство прорвалось на улицы Тегерана и других иранских городов, то оказалось, что тысячные толпы, которые, оставляя горы трупов, шли на штурм бастионов власти, готовы внимать только тому, кто говорил: "Америка хуже Англии, Англия хуже Советского Союза, и Советы хуже обеих! Но сейчас вся мерзость воплотилась в Америке. Пусть президент США знает, что наш народа ненавидит его больше всех. Все наши беды исходят из Америки, от Израиля, что рядом, и Израиля, что в Америке".
Слова эти принадлежали лидеру иранского духовенства имаму Хомейни. Он в 65-м был выслан из Ирана, но тексты его обращений из изгнания страна слушала в мечетях почти полтора десятка лет. И когда в 79-м Хомейни ступил на родную землю, его встречали от 4 до 6 миллионов человек.
Иранская революция была антиамериканской, антикапиталистической. Но она не была и социалистической. А какой?
КАК ТОЛЬКО В ИРАНЕ приступили к созданию нового послереволюционного государства, Хоймени провозгласил: "Вся нация — начальники и подчиненные, сотрудники учреждений и торговцы, религиозные деятели и студенты, работодатели и рабочие — все будут братьями и равноправными. Совершенно очевидно, что между ними будет господствовать братство, не будет существовать конфликтов по поводу постов, рангов, богатства и т. п.; имущество всех и каждого будет чистосердечно предоставлено в распоряжение всех и каждого".
Хомейни предложил стране выбрать третий путь — не капиталистический и не социалистический. А именно: предложил построить общество на основе мусульманской этики, уважения личности и праведно нажитой собственности. В этом обществе не должно быть пропасти между доходами богатого меньшинства и бедного большинства, и каждый гражданин в нем должен иметь возможность для умеренно-разумного удовлетворения своих материальных потребностей.
Иран принял идеи Хомейни. Исламская республика состоялась. Это означало конец всего былого диктата Америки над иранской жизнью. Это же закрывало и пути для влияния на Иран атеистического Советского Союза. Но поскольку Исламская революция, не дав никакого выигрыша СССР, ударила по США, то советская пропаганда, в отличие от американской, рассказывала о ней без злопыхательства. События в Иране преподносились у нас либо в нейтральном тоне, либо в слегка ироничном: вот какая экзотическая революция, вот какой утопический проект общества ее лидеры пытаются осуществить.
Факт рождения Исламской Республики в Иране не укладывался в привычные схемы марксизма-ленинизма и трактовать его советскому Агитпропу было трудно. Но можно. Невозможным оказалось объяснить: почему не предсказанное Марксом и Лениным для современной эпохи религиозное государство не рассыпалось ни за год, ни за пять лет? Почему это государство, распустив прежнюю шахскую армию и только-только начав создавать свою, устояло в полномасштабной войне с Ираком, регулярная армия которого имела и первоклассное советское оружие, и опытных военных советников из СССР?
Лучший способ уйти от ответов на идеологически крамольные вопросы — исключить их появление. И советский Агитпроп в 80-е годы просто-напросто свел информацию о происходящем в Иране к минимуму: нам эта страна не любопытна.
После крушения СССР в 91-м пропагандистская машина в России стала совершенно иной. Но количество информации об исламской республике Иран у нас отнюдь не изменилось.
Новый российский Агитпроп должен был доказать нам: надо забыть о проклятом советском прошлом, и жизнь строить как на цивилизованном Западе. В рамках этой доктрины журналистам-международникам следовало демонстрировать достижения и ценности США, Израиля, капстран Европы и изображать прозябание бывших союзников СССР — Кубы, Ирака и Северной Кореи. Не возбранялось им при всем том писать и говорить скупые добрые слова о Китае, медленно, но успешно трансформирующем свою социалистическую экономику в капиталистическую, и некоторых арабских странах, чьи интересы прочно интегрированы с Западом. Иран же в доктрину российского Агитропа не вмещался, ибо, во-первых, в нем не пахло коммунизмом, которым можно было постращать граждан России, а, во-вторых, Иран отвергал все те идеи и тот образ жизни Запада, которые нам надо было привить. Так чего ради туда посылать журналистов из России?
До сего дня ни ОРТ, ни РТР, ни НТВ, ни ТВ-центр не открыли своих корпунктов в Иране. Нет там и российских радиожурналистов и газетчиков — ни из государственных, ни из частных изданий.
Наше представление об Иране формируется на основе переведенных на русский сообщений западных СМИ и сводится оно к следующему:
— Исламская республика Иран — это страна, где насаждаются средневековые нравы и обычаи, несовместимые с правами и свободами личности;
— Иран — это полицейское государство, где царит полнейший произвол исламского духовенства;
— Иран — это общество, где вынашиваются планы международного терроризма в целях насильственного распространения религиозного экстремизма.
Что в этих постулатах — правда, что — ложь?
Я был в Иране всего неделю. Наблюдал то, что может наблюдать обыкновенный турист, имел короткие беседы с коллегами-журналистами и с некоторыми чиновниками. Всего этого явно недостаточно, чтобы понять происходящее в стране. И я могу высказать лишь свои личные впечатления от увиденного и услышанного.
ИРАНСКАЯ СТОЛИЦА Тегеран — сплошной хаос. Но хаос удивительно самоуправляемый.
В жутком потоке транспорта на тегеранских улицах водители, наверное, меньше всего помнят о правилах дорожного движения. Авто, мопеды и мотоциклы прут на "красный", мчат по встречной полосе, заруливают налево с правого ряда и наоборот. Гудят клаксоны, скрипят тормоза. Но аварий я не видел ни в час пик, ни в обычное время.
Инспекторы дорожного движения в столице Ирана есть. Но их за целый день езды по городу иногда невозможно обнаружить. Движение на улицах Тегерана регулирует доброжелательность водителей друг к другу: первым уступает тот, кто может уступить, и все благополучно разъезжаются.
Чистейший хаос царит и в тегеранской торговле. Купить товар в магазине тебе предложат по одной цене, а продать могут — по другой, на треть меньше. Нет у тебя иранских реалов — возьмут за покупку доллары. Не оказалось в магазине изделия нужного тебе размера, посиди, попей чаю, через десять-пятнадцать минут откуда-то доставят, что нужно. Представителей надзирающих за торговлей инстанций ищи и дней с огнем не найдешь.
Людей с автоматами я за неделю видел дважды — у российского посольства и у музея драгоценностей Ирана, безоружную полицию один раз — на пятничной молитве на площади Имама Хомейни в г. Исфахане. Улицы тегеранских городов не патрулируются, полицейских постов нет ни у аэропортов, ни у станций метро. Но иностранец в двенадцатимиллионом Тегеране может чувствовать себя в полной безопасности. Выходи среди ночи из гостиницы, останавливай первую попавшуюся машину, давай один доллар — и тебя без всяких проблем отвезут, куда скажешь. Приходи днем в парк или в сквер около драмтеатра, пей "Колу" и отдыхай — никто тебя не потревожит. Загляни вечером в чайхану, закажи кальян с ароматизированным табаком и, покуривая, спокойно беседуй с соседями по столику на любую тему.
Запретных политических тем для разговора у иранцев, похоже, нет. Вот ты садишься в машину, чтобы с улицы Фирдоуш доехать до улицы Фатими, и шофер, узнав, что ты из России и догадываясь, что ты, наверное, видел повсюду портреты лидера революции и основателя Исламской республики имама Хомейни, молвит тебе на ломаном английском: "шах — хорошо, Хомейни — плохо. Народ любил шаха". Ты спрашиваешь шофера словами и жестами: "Что же тогда народ дал пинка шаху?" Шофер крутит пальцем у виска: народ не понимал, что делал. Когда же ты задаешь шоферу вопрос: "А что хорошего было при шахе?", его глаза загораются: "Водка — один доллар, виски — пять, леди не носили черных шалей".
Твоему собеседнику в чайхане — профессору и доктору наук, конечно же, известно, что в Конституции Ирана ставится задача достичь единства всего исламского мира. Но ты слышишь от него: "Арабы — мусульмане. Но они — дикие люди. Иранец по уровню культуры отличается от араба, как русский от чукчи. Дружить нам с арабами трудно еще и потому, что для нас, иранцев, главное — душа, а для них — живот, сиюминутная выгода".
И шофер, любитель погуливанить, и профессор-националист говорят тебе то, что расходится с официальной государственной идеологией. Но они говорят это незнакомцы — иностранцу, нисколько не опасаясь неприятностей за свое инакомыслие. Иметь собственное мнение в Иране, судя по всему, не страшно. Не страшно, вероятно, потому, что там нет системы внешних ограничений личной жизни граждан. Своеобразие иранского общества держится на неких внутренних табу, которые большинством граждан приняты-одобрены и которые это большинство не считают нужным преступать.
В ИРАНЕ запрещена продажа алкоголя. И предложения купить бутылочку спиртного нелегально я не получил в Тегеране и Исфахане ни от торговцев, по нескольку лет обитавших на московских рынках, ни от таксистов, никогда не бывавших в России, ни от студентов, ни от зрелых мужей, с которыми толковал в чайханах и на улицах.
У женщин в Иране — такое же избирательное право, как и у мужчин. Студенток в иранских вузах не меньше, чем студентов. В редакциях государственных и частных СМИ в Тегеране женщин примерно столько же, сколько и мужчин. Но нельзя увидеть в иранских городах женщину с непокрытой головой и с обнаженными руками и ногами. Не увидать там и женщин, без сопровождения мужчины приходящих в чайхану и обнимающихся-целующихся со своими спутниками. Но не увидать там и женщин, которым бы делались внушения за отступление от принятых норм поведения. Нормы эти исполняются как нечто, само собой разумеющееся.
При последнем шахе в Иране полно было публичных домов и казино. Теперь их нет. И тоскующих по сим заведениям мне встретить не удалось.
Введение запретов на алкоголь, бытовую фривольность, проституцию и азартные игры вряд ли прошло безболезненно. Но теперь посторонним взглядом абсолютно не заметить того, чтобы иранское общество этими запретами тяготилось. Стало быть, нынешний образ жизни в Иране — это выбор народа, а не некой захватившей власть мракобесной группы-силы, как изображают СМИ на Западе.
Второй расхожий миф западной пропаганды — государство в Иране построено на попрании демократии и произволе духовенства. Что здесь от лукавого?
В Исламской республике Иран есть президент и парламент. Их прямым тайным голосованием на конкурентной основе избирают все граждане. Президент вносит на утверждение в парламент кандидатуры министров. Дадут депутаты добро тому или иному кандидату, он получит министерский портфель, откажут в доверии — не получит. Иранский парламент имеет право отправлять в отставку не только отдельных министров и все правительство в целом, но и президента. А это значит, что Иран по форме является парламентской республикой, которой, как и любой другой такой республике, присуща всевозможная политическая грызня. Но она в иранском государстве не может быть столь комичной и масштабной, как, например, грызня в США, которую мы наблюдаем по завершении там президентских выборов. Не может политгрызня в Иране и быть хронической, как, скажем, в Италии. Иран — исламская республика. И этот статус страны избавляет ее и от затяжных потешных политбоев, и от постоянных политических лихорадок.
Над противоборством разных интересов и амбиций в иранском государстве стоит духовный Лидер. Он не зависит ни от одной социально-экономической группировки, ни от одной политической силы. Его избирает Совет экспертов — совет людей с наивысшим в обществе нравственным авторитетом. Лидер Ирана не дает указаний президенту, правительству и парламенту, как им надо работать. Они самостоятельны в своей деятельности. Но лидер вправе отменить любое решение любого института власти, если оно противоречит высшим духовным ценностям.
Государственная политика Ирана формируется теми, кому вручил власть народ. Формируется она, исходя из бренной земной реальности. Но вместе с тем иранская политика — это политика, которая делается с оглядкой на небеса.
Со времени исламской революции в Иране минуло двадцать с лишним лет. И все эти годы — и тогда, когда лидером государства был имам Хомейни, и теперь, когда им является имам Хоменаи, иранская политика не расходится с теми идеалами, которые были провозглашены в ходе революции.
В Иране нет равенства былого советского социализма. У иранцев из разных слоев разного качества жилье, разного класса автомобили, они по-разному одеваются и разные суммы денег тратят на содержание своих семей. Но в Иране нет и неравенства современного российского капитализма, то есть нет пропасти между доходами богатого меньшинства и бедного меньшинства.
ЗА СЕМЬ ДНЕЙ В ИРАНЕ я лишь однажды видел суперроскошный "мерседес" — на нем привезли в отель "Лален" председателя парламента Италии, и "мерседес" этот имел государственные номера. В потоке машин на тегеранских улицах тьма-тьмущая "лейканов" и "прайдов" (аналогов наших "волг" и ВАЗ-99), немало на этих улицах автомобилей, которые производят на иранских заводах совместно с японскими и французскими фирмами. Но дорогих иностранных машин в Тегеране в десятки раз меньше, чем в Москве. В нашей столице нищие с протянутой рукой — на каждом людном углу, в столице иранской просящий подаяние — это экзотика.
Население России сокращается в год почти на миллион человек. Население Ирана за двадцать послереволюционных лет увеличилось с 32 до 65 миллионов человек. Молодая иранская семья, в отличие от русской, не боится за будущее своих детей. Не боится потому, что в Иране каждому гражданину, как и замышлялось в пору революции, гарантирована доля богатства страны.
У нас прошла приватизация, озолотившая меньшинство и обездолившая большинство, в Иране проведена национализация, создавшая условия для роста благосостояния всех.
В Москве на один доллар можно купить 3,5 литра бензина, в Тегеране — 25 литров. Билет на самолет из Москвы в Питер стоит 60 долларов, а за перелет на такое же примерно расстояние из Тегерана в бывшую иранскую столицу Исфахан надо заплатить всего 12 долларов. В приличной московской стоматологической клинике за пломбу берут 30 долларов, в лучшей тегеранской — 5 долларов. Учитель же в Тегеране, как мне сказали, получает 250-300 долларов.
Разница в ценах на жизненно важные товары и услуги в Иране и России есть прежде всего разница в использовании национального богатства. В России оно переводится в лимузины, особняки и загрансчета избранных, в Иране — питает достояние граждан и собственное производство.
Все лавки и магазины в Тегеране и Исфахане завалены ширпотребом. Разумеется, отечественным. Иранская обувь по качеству вряд ли уступает итальянской, а иранские пальто и куртки из кожи выглядят предпочтительнее турецких. Но поскольку в Иране дешевле энергоносители и сырье и ничтожные проценты за кредиты, то бедному русскому делать там покупки — одно удовольствие.
Иран вкалывает во все тяжкие — движение в городах не стихает до глубокой ночи. Иран упорно учится — в музеях толпы школьников, на студенческих скамьях — тесно. Иран — самодостаточная страна, погруженная в собственные дела и проблемы. И все утверждения о вынашивании Ираном планов агрессивной экспансии, с точки зрения русского туриста, выглядят абсолютно нелепо. Но Иран сегодня как страна с бурно развивающейся экономикой явно не желает остаться в самоизоляции. Ирану нужны рынки сбыта уже не только для сырья, но для его массового и вполне конкурентоспособного ширпотреба, нужны ему и поставщики высоких технологий. И идеальным партнером ему в том и другом может стать Россия.
Многие из тех иранцев, с которыми я знакомился в Тегеране и Исфахане, говорили мне по-английски фразу: "Иран — хорошо, Россия — хорошо". Русские не оставили недобрых зарубок в исторической памяти иранцев. Рядовому иранцу очевидно, что ныне русские оказались унижены диктатом Америки, и что Америка такой же враг для России, как и для Ирана. Очевидно иранцам и то, что Россия еще окончательно не утратила свою былую индустриальную, научную и военную мощь. С помощью русских Иран строит атомную станцию, русская же помощь не лишней будет Ирану и при создании им авиапромышленности и прочих наукоемких отраслей, при перевооружении его армии. Интерес к всестороннему сотрудничеству с Россией есть и у рядовых, и у чиновных иранцев. Если такое сотрудничество удастся, то оно выгодно нам будет не только экономически.
Россия сегодня робко пытается формировать свою собственную независимую политику — внутреннюю и внешнюю. А что при этом значит для нее пример Ирана, который за все последние годы ни перед кем не прогинался и не заискивал? Можно, оказывается, в современном мире жить своим умом и можно преуспевать. Наладим мы масштабное сотрудничество с Ираном — убавится у нашей государственной и хозяйственной элиты робости.