ПОСЛЕДНЯЯ МЕТАМОРФОЗА МУЖЧИНЫ

Author: Александр Дугин
ПОСЛЕДНЯЯ МЕТАМОРФОЗА МУЖЧИНЫ
45(362)
Date: 5-11-2000
1. Неравенство всего (в том числе и полов)
Мужчина и женщина отличаются не только анатомически или физиологически. Это два типа существ с различной, подчас полярной психической организацией.
В отличие от других животных, человек гипертрофирует различия. Тому виной человеческий рассудок. Животные в рамках одного вида мало отличаются друг от друга. Особь похожа на особь, самцы на самок, самки на самцов. Они, конечно же, отличаются, но граница между полами у животных никогда не бывает окончательно прочерченной: караси и карасихи, львы и львицы, голуби и голубки всегда остаются рыбами, зверями, птицами независимо от их пола. В отношении же того, является женщина человеком или нет, испокон веков ведутся научные и бытовые споры. Даже само слово: "женщина" ("жена") не является производным от слова "человек", в отличие от слова: "мужчина" ("муж"). "Женщина" — это не просто "самка человеческого вида", это нечто иное...
Неравенство людей проистекает именно из-за того, что наделенность рассудком делает внутривидовые различия особей (или подвидов: этносов, рас, каст, типов и т.д.) настолько огромными, что они вполне сопоставимы с различием между целыми категориями из животного мира. Есть люди-амебы и люди-стервятники, люди-обезьяны и люди-водоросли, люди-цапли и люди-жабы... Общая внешность и сходная анатомия не являются здесь, в отличие от животных, достаточным основанием для классификации. Ментальные вселенные весят намного больше. Между людьми лежат бездны. Но самая большая бездна лежит, по словам Ницше, "между мужчиной и женщиной". Хотя "многим был обещан брак"...
2. Великая боль границ
Человечество, как и весь животный мир, дифференцированно — отсюда такое разнообразие. Но ментальный мир устроен еще сложнее, в нем есть такие полюса, как бытие и небытие, субъект и объект — чуждые миру животных. Значит, и границы здесь имеют особый, невиданный смысл. Они наполнены неизбывным драматизмом, одичалой метафизической тоской, онтологической ностальгией.
Мужчина и женщина воплощают в себе именно такие духовные, метафизические полюса, пределы умной вселенной, пропитанной токами высшего духовного напряжения. Оппозиция выходит далеко за рамки природы, за подвижные и гибкие, но все же строго определенные границы животного мира.
Мужчина, его душа типологизирует бытие и субъекта — понятия, не имеющие аналогов в специфической вселенной звериных самцов. Жеребец не более и не менее субъектен, нежели кобыла. Не более и не менее онтологичен. Он ведет себя иначе, он экспансивен и дерзок (пока не выхолощен), но все оканчивается простейшим набором реакций, инстинктов — диктатом жеребячьей анатомии.
У людей же пол имеет совершенно иной смысл, иное содержание, иную причину быть.
Субъектность — это способность растворить плотность внешнего объекта, снять его внеположное наличие через уникальную операцию познания. Именно наличие субъекта делает реальным существование объекта как его противоположности. Если бы не было субъекта, то вся реальность перетекала бы сама в себя без помех и преград. Субъект — это первый и главный принцип различения, дифференциации. Он вносит в мир пропорции и границы, структуру и упорядоченность. Мужчина есть воплощение субъекта. Точнее, он должен быть воплощением субъекта по видовому предназначению. На самом же деле, это, увы, далеко не так. Данность резко контрастирует с заданием.
Женщина — объект. Но объект в рамках человеческого вида. А следовательно, она наделена особым исключительным качеством. Она не просто один из объектов, она всеобъект, Великая Мать, магическая протоплазма реальности. Она не просто самка, потому что это из нее сотканы живые и неживые миры, самцы и самки, атомы и организмы в той степени, в какой они объектны. Бескрайнее многообразие возможностей бытия сосредоточено в женщине. И все это многообразие представлено на рассмотрение, использование, снятие, игру, наслаждение, борьбу субъекту-мужчине.
Мужчина и женщина. Мыслящий и его мысль. Его всемысль. Слова "мужчина", "муж" (то есть человек) во многих языках (и в русском) однокоренные со словом "мысль". "Муж" — тот, кто думает. О чем? О женщине, о живом объекте, суммирующем соцветие окружающего бытия.
3. Венчание невидимок
Одним из фундаментальных качеств нормального мужчины является невидимость. Это свойство субъекта. Субъект есть тот, кто смотрит, а не тот, на кого смотрят. Тот, кто понимает, а не тот, кого понимают. Мужчина, строго говоря, не имеет права смотреться в зеркало, фотографироваться, быть изображенным на портретах. В традиционной мифологии и волшебных сказках есть множество сюжетов, посвященных невидимкам. Все они тем или иным образом связаны с метафизикой субъекта и структурой мужского начала.
Человек, обретающий способность быть невидимым, становится настоящим мужчиной. Объектный, материально-женственный аспект его сводится к нулю, испаряется. Он концентрируется в агрессивную подвижную волевую стихию, в порыв ветра, в золотой дождь Зевса, в прозрачный сгусток умного напряжения, проницающий многообразные женские миры и узлы живой материи без преград, без сопротивления, без помех.
Невидимка обретает свою невидимость через особый предмет — чаще всего шапку или кольцо. И шапка и кольцо — атрибуты царской власти, и, вместе с тем, атрибуты брака. О том, что таинство помазания на царство (или иные формы королевской инициации) и ритуалы брачных церемоний очень похожи, много писали историки религий. Достаточно вспомнить, что свадьба и возведение на престол называется одним и тем же словом "венчание". "Венец" — это и есть шапка. Обычно круглая, как и кольцо (царское или обручальное).
В древности существовал обычай прятать царских детей в темные погреба, чуланы, не освещенные солнцем. Это рудименты более древних культов, когда цари вообще скрывались от народов и племен, так как их могущество и невидимость считались магическими синонимами.
Царь в традиционном представлении и есть высший субъект, мужчина и человек по преимуществу. В той степени, в которой мужчина (даже самый захудалый) является субъектом (то есть собственно, мужчиной), в той степени он обладает царским достоинством. Во время православного брака ему напоминают об этом короной-венцом.
Алхимическая традиция, которая постоянно обращается к царскому символизму, для характеристики мужского начала, "герметического огня", знает и такое выражение: "невидимый деятель", agent invisible. Это и есть субъект познания, тайнодействие мужской души, непреклонный луч, раскрывающий замысел вещей через снятие их давящего наличия.
Невидимость и есть мужественность... Что может быть более невыразительным и однообразным, чем солдатская или офицерская униформа?! Всегда одинаковая, деиндивидуализированная, защитного цвета (чтобы носящий ее не выделялся, сливался со средой и природой, то есть был "невидимым"). Но именно человек в униформе столь фасцинирует женщин (естественно, нормальных женщин), вызывая горячую непреодолимую дрожь, пробуждая глубинные пласты материи делания. Сами же женщины предпочитают одеваться разнообразно, изобретательно, неординарно, ярко, броско. Они хотят быть как можно более видными, видимыми, привлекательными, чтобы попасть в зону внимания тех, кто, напротив, стремится быть неузнанным и незаметным.
Даже в современном искореженном мире женское сердце не может оставаться равнодушным к человеку в скромной военной форме. Так Мать-Сыра-Земля покрывается весенней роскошью убранств, чтобы привлечь к себе животворное огненно-влажное внимание однообразно невозмутимого, холодного неба.
4. Паралитик вечности
Мужчина как субъект должен быть неподвижен. Он — полюс, из которого все вытекает и к которому все возвращается. Он всепредок и всепотомок, всеотец и всесын. Он носит в своей глубине ось мироздания, его душа крепко связана с истоком вещей. Вокруг него вращается мир. Поэтому он спокоен, жесток и равнодушен. Холоден для извивов преходящей внешней стихии, изображающей драму там, где налицо просто недостаток ума. Плоские трагедии идиотов, хаос недоумков, динамика ментальных уродцев не интересуют сознание мужчины, не способны вовлечь его в хаос поверхностной истории. Это сфера базара и женщин. Причем некачественных, малопривлекательных женщин. Женщин, неудержимо влекомых к темным путям обезьяны...
Так же неподвижен был Илья Муромец — русский богатырь, русский архетип. Он покидает центральное место только тогда, когда беспорядок периферии, хаос предавших свою миссию и свой тип мужчин грозит тотальным развалом всего священного круга Святой Руси. Колесо бытия слетает со своей оси, и тот, кто стоит в центре этого колеса, вынужден заняться починкой всей колесницы. Илья Муромец "сиднем сидел" в Золотом веке, когда культ полюса, культ мужчины соблюдался всем ансамблем двуногих. Его заставил сойти с места лишь темный век, начало русской "кали-юги".
Индуистская традиция ту же идею неподвижности мужчины описывает странной формулой: "паралитик вечности". Таков космический мужчина индусов, Пуруша. Он не может ходить, но может смотреть. Его пара — Пракрити, напротив, слепа и тупа, но имеет сильные и сочные конечности. Она берет Пурушу на покатые соблазнительные плечи, и он указывает ей путь. Так движется странная пара космических первогигантов по сложным лабиринтам пульсирующего бытия. Когда даме надоедает таскать на себе "паралитика", она сбрасывает его, и мир впадает в праисторический хаос... Неосторожный, необдуманный поступок.
Иногда неподвижность мужчины-субъекта описывается как состояние сна. Настоящий мужчина — всегда спящий. Поэтому он неподвижен и невидим. Бодрствование с его неизбежным плебейским наполнением слишком унизительно для господина. Ему необязательно ощупывать и наблюдать материальные предметы, существа, события, которыми намертво засорены пространства дня. Во сне он распоряжается тонкими душами вещей, их "внутренними женщинами", субтильными двойниками. Власть сна гораздо выше власти бодрствования. Настоящий мужчина постоянно спит. Как метафизический медведь в берлоге духа. Он пробуждается только в крайних случаях. Тогда он становится берсеркером и яростно наказывает онтологических лилипутов, нарушивших мерный сон господина вещей.
Отсюда легенды о спящем императоре, скрытом царе, о тайной пещере, где пребывает чудесным образом избежавший смерти властелин.
5. Сам себе свадьба
К сожалению, сегодня гордое слово "мужчина" ассоциируется с "самцом человеческим": агрессивным (или пытающимся быть таковым), бодливым и упрямым двуногим каприкорном. Такой "ближневосточный" типаж, навязчивый и однообразный, давно вытеснил более адекватное представление о мужчине-субъекте, о его роли, его стиле.
Самец активен от отчаяния, от необратимой вброшенности в закрытый со всех сторон мир материи. Так в бессилии царапают стены камер буйные пациенты. Рождение самца — колоссальный подвох, бритвенная ирония бытия, издевательство высших развоплощенных существ над оживленными зоомашинами. Самец не знает, что ему делать с психологическими и анатомическими избытками. Он слепо пытается хоть как-то их применить, куда-то поместить, каким-то образом пристроить. Но коварные и засасывающие миры раскинувшейся вокруг плоти деловито приходуют активиста, нарезают пластинками, ловко приспосабливают к колыхательным процессам не имеющей своей собственной жизни материи. Весь "самцовый патриархат" есть не что иное, как слепое обслуживание "нижней матери". И чем больше жен, наложниц, любовниц, тем слабее мужское начало наивно торжествующего простака. Вместо судьбы крылатого путешественника — жалкий удел мельничного жернова, обреченного на прокорм ненасытных матрон, повязанных тайным заговором "кукушкиных слезок", страшной "мужененавистнической" клятвой ордена амазонок.
Мужчина-субъект никогда не делает ни одного шага в сторону женщины-объекта. Он никогда не дарит подарков, не покупает, не уговаривает, не ухаживает, не говорит комплиментов, не клянется в любви. Того факта, что он есть, уже достаточно. Более, чем достаточно. Избыточно. Он сам себе свадьба, сам себе кортеж, сам себе медовый месяц, сам себе бракоразводный процесс. Рассекающий луч его умной воли с одинаковым интересам открывает все то, что попадается в зону его внимания. Если это будет математическая теорема, будет решаться она; если женщина, он примет ее, лишив наивности и иллюзии автономного самобытия; если некая враждебная масса, он постарается превратить потеющее шевеление злобный орды в готический ансамбль охлажденных трупов. Все должно быть лишено темного довеска непроницаемой бессмысленности, в которую воплощается сатанизм, врожденно присущий нижнему миру. И с чем бы ни столкнулся подлинный мужчина, все будет подвергнуто одному и тому же познавательному действию. Это непрерывное таинство брака, жестокая работа световой мысли, циклическая эксплорация геометрических пространств бытия, колец существования.
Если сравнивать мужчину-субъекта с мужчиной-самцом, то первый вполне может сойти за женщину. Во всяком случае он не самец ни в каком смысле. Чтобы составить себе представление об этом поле в его нормальном архетипе, следует представить себе отношение гомосексуалиста к женщинам. Это — половина его психологического настроя. Фундаментальная разница заключается в том, что такую же брезгливую неприязнь ему внушают и мужчины (в психофизиологическом смысле).
Фактически мужчина-субъект — это андрогин, сверхполое существо, осуществившее в самом себе как совершившийся безотзывный факт таинство внутреннего брака. В этом браке могут поучаствовать и иные существа, мужчины и женщины. Так как солнечный андрогин един, единственен. Двухголовый "ребис", король невидимой республики снов, повелитель душ и растений, пастух малых и больших, многоногих и двуногих зверей.
Когда мужчина-самец чувствует вблизи холодное дыхание андрогина, его эротическая система парализуется так, что не поможет никакая виагра. А если мертвые нервы плоти будут настаивать, его рука сама — часто помимо воли — сожмет холостящую бритву. Секрет скопчества в контакте с истинно мужским началом. Понять, что такое мужчина-субъект и не оскопиться, невозможно.
6. Катастрофа мужчин
От типологии к конкретике. Как обстоит дело в современном мире? Ужасающе. Все пропорции перевернуты, полы перемешаны, идентификации эротических архетипов утрачены.
Все началось с того, что женщина была приравнена к человеку. Это стало возможным только потому, что было безвозвратно утрачено представление о мужчине как о сверхчеловеке. Это не значит, что женщина поднялась на ступеньку, наоборот: все опустились на несколько ступенек — причем качественных — вниз.
Место воина в униформе занял разодетый животасто-волосатый торгаш — похотливая обезьяна Леванта, где в баснословно короткие сроки воняют тела и продукты. Мосластые человекоскоты стали вытеснять мужчин-субъектов андрогинного типа — неподвижных, королевски спокойных, патрициански дремлющих в отношении бытовых технологических переустройств. Распустились плотоядные матроны. Стали дичать, расслабляться жадные и безмозглые девицы. Порядок — как продукт мужской северной души — был нарушен. Хоровод нижних типажей — налетчиков, отравителей, доносчиков, водомеров, соблазнителей, тщеславцев, а потом и писателей с полутора извилинами — захлестнул антропологический пейзаж. Уже в Древней Греции число вырожденцев достигает критической черты, и если бы не Христианство, цивилизация была бы заселена одними первертами.
Постепенно зеркало вошло в обиход мужчины. Он стал видимым и бодрым, позволил писать с себя портреты, еще позже фотографировать и сниматься (причем без маски!).
Структура мужской души надломилась, пошатнулась, треснула. Колоссальную подмену типа осуществили старатели подземных завалов человеческого или околочеловеческого мира. Пласт за пластом подрывные антимужские элементы выкорчевывали вектора полярной культуры, задвигали и оклеветывали золотую фигуру андрогина. Это — многовековой поход против Ума, против тонкого луча сознания, заговор против субъекта, растянутое во времени гигантское цареубийство в масштабе онтологии, отложенная месть покоренных некогда объектных стихий, отвергнувших спасительный путь интеллектуальных метаморфоз, философского брачного катарсиса.
Масштаб кризиса убедительно и наглядно описан в "Метафизике Пола" Юлиуса Эволы. За иллюстрациями и подробностями следует обращаться к этому труду, а также к его "Йоге Могущества".
Вырождение и упадок записаны в логике развертывания исторического процесса, неукоснительно уносящего нас от изначальной полноты к финальной нищете. В истории полов это проявилось в деградации мужского начала. В распаде мускулинных солярных сгустков воли на разрозненные фрагменты, комбинирующие в себе зоосуррогаты и обрывки мысли.
Катастрофу мужчины как типа можно понять, обосновать, описать, но нельзя оправдать и признать. Нельзя принять. Глубинные токи бытия препятствуют этому.
Что-то не так в этой обусловленной логикой циклов растянутой кастрации... Что-то не так в неизбежно предписанном законами проявления триумфе лунной подрывной стихии...
7. Каменный гость
Этика мужской души состоит в верности архетипу, в отказе от признания высшей правомочности за тем, что объективно случилось.
Юлиус Эвола в программной книге "Восстание против современного мира" (La rivolta contro il mondo moderno) предлагает свою реконструкцию этапов борьбы солнечных мужчин против рока энтропии.
Вначале мужской тип всецело доминирует. Это Золотой век. Время мужских богов. Он длится долго, так как стоит в некотором смысле вне времени.
Затем наступает царство матерей, Серебряный век. Это период доминации белых дам, женского жречества. Первая его половина духовна. Но ближе к концу жрицы-валькирии вырождаются до мужененавистнических амазонских цивилизаций.
И тогда царственное мужское начало вынуждено облечься в форму восстания и бунта. Это — Бронзовый век, время героев, время узурпации, время волевого, насильственного захвата планетарной власти в области религии и государства тайным орденом мужчин. Изначальная олимпийская чистота здесь утрачена. Справедливость и бесстрастность заменена агрессивной, жесткой, пассионарной, порывистой натурой. Это время Геракла — полубога-получеловека.
Далее следует наш век. Век железный. Герои вырождаются в нем до торговцев, а лунный вампиризм хаотических дам сполна мстит противоположной стороне, изнутри разлагая остаточные элементы патриархата.
Сам Эвола, хладнокровно констатируя трагизм ситуации, вместе с другими драматическими денди нашего столетия, "черными баронами" и "закоренелыми аристократами" остается, вопреки всему, верен субтильной магии мужского начала. Но, увы, то, что удалось ему, превратилось в кич у его последователей. Мужчиной невозможно стать. Им надо родиться, и все усилия мордатых чернорубашечных мальчиков и хилых кабинетных фаллократов в пенсне только усугубят фатальную ситуацию самозваных "эволаистов". Эвола есть, эволаистов нет.
В мифологической реконструкции Эволы интересно то, что мужское начало в его стремлении к реваншу способно на рискованные метаморфозы, ставящие на опасную грань высшую метафизическую стратегию мужской идеи. Боги спускаются к людям, чтобы передать героям эстафету борьбы с роком истории.
Но время героев также неумолимо подходит к концу. И за пределом бронзового века, в апогее Кали-юги — века железного — встает новый вопрос: какой будет последняя метаморфоза мужчины?
Он не может быть тем, кем он был в начале. Он безвозвратно изгнан из своего царства, детронирован. Если он примется изображать олимпийца — живо очутится в Шарантоне или Кащенко.
Приблизительно так же будет с тем, кто возомнит себя героем. Это будет дурачок, наемник или посмешище. К чему герои? К чему поэты? К чему пророки in duerftige Zeit...
Но нельзя и просто так сдаваться. Упругая воля древнего солнечного андрогина подчас неожиданно начинает шевелиться даже в современных мужчинах, в этих полуавтоматах-полуспаниэлях, в тщедушных (или лживо мускулистых) рабах фиктивного эгалитарного люкса. Какая же форма должна быть избрана? Какой рискованный вираж древняя сила изберет в наше время, когда кризисы входят друг с другом в головокружительный резонанс и насмешливый пост-модерн с необычайной легкостью выхолащивает смысл из искусно оглупленных ансамблей, еще вчера бывших значимыми и глубокими?
Назревает новая, невиданная, неслыханная авантюра мужчины. Ее контуры едва-едва заметны...
Дон Жуан решительно оскоплен разноцветной химией глянцевых реклам, клонирован серийными резиновыми чучелами. Мужские придатки к офису, "Опелю" и секретарше смотрят в зеркала и видят в них своих пятнистых предков по женской линии в пятидесятом колене. И лишь за стеной, за стеклянной анфиладой клеток, сквозь писк машинных сигнализаций и ленивый ропот потерянного, вечно озабоченного эмаскулированного большинства доносятся угрожающе гулкие звуки.
Прислушаемся. Это шаги. Тяжелая поступь. Не просто тяжелая. Невыразимо тяжелая. Тяжелее земли, плотнее плазмы.
И внезапная догадка пронзает наш мозг: это ОН. Конечно же, ОН. Кому же быть еще?
Суровая статуя ожила. Гигантский, величиной с небоскреб, Командор медленно сдвигается с места.
Каменный гость. Гранитный первопредок, вернувшийся, чтобы покарать.
Из камня его кожаный плащ. Из камня острые резцы. Из камня большие неуклюжие руки.
Ими схватит за шиворот он распустившуюся дрянь, присвоившую имя и функции мужчины, и аккуратно сожмет, потерев и посчитав хрустящие косточки.
Вязкая жижа забьет изнутри диск-жокея, глухо ахнет толпа с фастфудом, будет экстренно прервана вечерника в гей-клубе, штаб-квартиру экстремистской партии затопят соседи сверху, сама собой отключится электронная система голосования в парламенте.
Это будет напоминать странный архаический миф с очень плохим концом.
Если нет жизни, если нет власти, если нет даже перспективы серьезной драматической битвы с заведомо предуготовленным поражением, нам остается лишь месть — всему и всем, патологическая, противоестественная, ледяная, нечеловеческая и безрассудная месть.
Рождение новой мана-персоны, из камня, небытия, безжизненных пластов невероятной сверхгравитационной тяжести — веса конца времен.
Последняя метаморфоза мужчины.