ПЕРХОТЬ

Author: Геннадий Вохмянин
ПЕРХОТЬ
21(338)
Date: 24-05-2000
ГОДА ТРИ-ЧЕТЫРЕ НАЗАД два сановных господина встретились в вестибюле московской гостиницы "Москва" и заказали две чашечки бурды под названием "растворимый кофе" и по пятьдесят граммов коньяку, что им обошлось больше, чем в сто долларов.
— Но это же грабеж! — возмутился один из господ и поспешил поделиться своим недоумением с читателями популярной городской газеты. Куда мы попали, брюзжал заезжий гость, что вы тут понастроили, как можно жить в атмосфере вселенского воровства и обдираловки? Нас грабят в центре столицы при полном попустительстве милиции! Караул!!!
Стенаний было много, все замечания по существу, гость мог бы привести в тысячу раз больше жалоб и возмущаться куда громче. Но праведный, казалось бы, гнев был обращен не по адресу.
В театре на премьере публика требует автора пьесы. В гостинице "Москва" обобрали одного из авторов ситуации, в которой оказалась ельцинская Россия, — бывшего главного редактора "Огонька" Коротича, после путча-91 сытно устроившегося в Америке. Он, как один из сопостановщиков спектакля, разыгрываемого в России, наблюдал за происходящим с того, заморского берега.
Он счастливый человек, Виталий Алексеевич Коротич, у него железобетонная психика, ни малейшего угрызения совести за то, что же натворил "Огонек" и он лично как главный редактор. Вышедшие недавно его мемуары "От первого лица" написаны рекордсменом по самовлюбленности. Не может он не упомянуть, что в начале 1989 года самой большой чикагской газете захотелось, чтобы именно он написал для них репортаж об инаугурации президента Джорджа Буша, что он признавался Западом журналистом года, что у него не счесть международных регалий. В чем-то он похож на своего земляка Л.И.Брежнева: тот любил коллекционировать ордена и медали, этот — значки и дипломы, врученные ему лично. И невдомек ему, что награждали его не за то, что хорошо пишет, а — берите выше! — за то, что хорошо разрушает.
Коллег по цеху Коротич не жалует: "Советская Россия" — примитивнейшая из партийных газет", главный редактор "Правды" Афанасьев (простите, Виктор Григорьевич!) — "мудак".
Но это все семечки по сравнению с тем, что обласканный на Западе автор напрочь открещивается от собственного чада. Для верующего, каким прикидывается Коротич, это изо всех грехов грех, который, сколько ни кайся, отпущению не подлежит. Нагрешил он со единоверцы, а в страдающих оказалась вся держава на несколько поколений вперед.
Кто зачинал ЭТОТ режим? Гаврила Попов, Собчак и примкнувший к ним Коротич. Кто потом брызгал слюной на ЭТОТ же режим? Гаврила Попов, Собчак и примкнувший к ним Коротич. Отцы-зачинатели яростно открещиваются от собственного чада, не желают иметь с ним ничего общего! Одно из двух: или зачинали по недосмотру, или в ПИКАНТНЫЙ момент находились в состоянии прострации, не ведали, что творят, или же и то и другое вместе взятое! Наши отцы-зачинатели, грешники из грешников, ходят в одеянии праведников: видите ли, родили-то они ТО, да получилось НЕ ТО, потому что ТО попало НЕ в ТЕ руки.
Ой ли? Не вы ли делали из провинциального секретаря обкома фигуру федерального масштаба, не вы ли раскручивали его изо всех сил, не вы ли подсаживали его на трон, не вы ли фактическими были кукловодами? И — о, ужас! — кукла вышла из повиновения, решила стать самостоятельной фигурой, отхаркнулась от своих ведущих и пустилась в самостоятельное плавание без руля и без ветрил. Слепец-Коротич прозреет, прольет крокодиловы слезы тогда, когда о нем — О НЕМ!!! — новая власть даже не вспомнит, хапнув величайшие заслуги Виталия Алексеевича по части вселенского развала некогда великой державы.
Бодливой корове Бог рог не дает — это про Виталия Алексеевича. Это ведь счастье, что не оказался он даже не на обочине власти, а то уж полютовал бы всласть. Разглагольствуя пуще всех о гласности, свободе слова, он ведь авторитарен, нетерпим к инакомыслящим. Оскорбительны его высказывания в адрес тех, кто уже в могиле: В.Г.Афанасьева, А.В.Софронова.
О ПОСЛЕДНЕМ нельзя не сказать особо. Анатолий Владимирович руководил "Огоньком" тридцать лет и три года. В 52-м был в жуткой обиде на А.Фадеева за "ссылку" в "Огонек": казалось ему, лауреату Сталинских премий, что достойный для него пост — быть правой рукой Фадеева в Союзе писателей. Лишь много лет спустя осознал провидческую правоту писательского генсека.
"Огонек" — это не просто журнал, это и 52 книжечки стихов, прозы, публицистики карманного формата, это и 24 тома собраний сочинений мировой и отечественной классики тиражом в 300-500 тысяч экземпляров. Собрания сочинений (с превосходными, надо признать, иллюстрациями) почти ста авторов при жутком дефиците бумаги, картона, перегрузке производственных мощностей — да за один этот подвиг Анатолию Владимировичу Софронову надо в ножки поклониться!
Показная смелость Коротича объяснялась просто: ногами открывал дверь в кабинет архитектора перестройки, верноподданнически выполнял социальный заказ по развалу страны. Легко было быть храбрым, имея такого тяжеловеса в защитниках! У Софронова таких покровителей не было, да отважному они и не нужны. Он одним из первых разглядел в Илье Глазунове великого художника и, невзирая на запреты ЦК, пропагандировал его творчество, попросил проиллюстрировать сборник своих стихов и поэм.
Мало кто знает, что каждый новый номер "Огонька", точнее, первые двести экземпляров, печатались на лучшей, финской, бумаге, рассылались в именных конвертах членам Политбюро и секретариата ЦК еще до поступления в продажу. На Старой площади к Глазунову относились неоднозначно — и вдруг получали в "Огоньке" цветные репродукции его работ — поступок, за который можно было и кресла редакторского лишиться. Софронов рисковал, многажды висел на волоске, когда его подлавливали на микроскопических промахах.
Коротич ставит в вину Софронову небольшой тираж журнала, хотя дорастал он и до полутора миллионов. Куцая память у Виталия Алексеевича, подзабыл, что были лимиты на тираж, выше — не моги. Разрешение на подписку на "Огонек" считалось поощрением, так было в Москве, так было и в Киеве — только вина ли это Софронова?
В книге Коротича сквозная мысль: все, что он делал, — по воле Бога. Думается, не Бог толкал его на пакости мелкие и крупные по отношению к своему предшественнику. Потребовалось экс-главному полететь в разгар сезона на юг — отказали ему в брони на авиабилет. Кощунственно отреагировал коротичский "Огонек" на смерть Анатолия Владимировича: редколлегия постановила: не быть на похоронах венку от журнала. Только заведующая корректорской отважилась пойти в Дом литераторов на церемонию прощания. Все побоялись: а вдруг ОН спознает про ослушников? Это, Виталий Алексеевич, по-божески?
Мало того, он еще обвинил Софронова в графоманстве. Прислушаемся ко Времени: звучат по сю пору песни на слова Анатолия Владимировича "Ростов-город, Ростов-Дон", "Едут, едут по Берлину наши казаки", "Шумел сурово брянский лес", кинокомедия "Стряпуха" никак не уйдет с телеэкрана — и это графоманство? Пытаюсь вспомнить творения члена Союза писателей Коротича, но писатель и член Союза писателей — одна большая разница. Бумаги извел много, издавался много — типичный графоман, коль даже строчки не запомнилось. Памятно другое: за труд по оболганию США под названием "Лицо ненависти" получил Коротич Госпремию, а после августа-91 драпанул в обгаженные самим Штаты. А как культурно это обставил, дескать, пришла пора уступать дорогу молодым. Самолично, значит, передал эстафету Льву Гущину.
Пакостником он оказался и на этот раз, крупнокалиберным. Кто работал в печати, знает, что газета иль журнал, который возглавлял, становится родным дитятей, передать которое можно только близкому по духу и мироощущению человеку, иначе — хана, журнал зачахнет или превратится в такое дерьмо, подержав которое, не отмоешься.
Коротич уступил место молодому Гущину, который, говорится в книге "От первого лица", был сущий нуль как редактор и нечист на руку: по материалам "Огонька" издавал за рубежом книжку за книжкой, не поставив в известность своего начальника Коротича, получая баснословные гонорары. Гущин оказался деятель не промах, создавал всяческие липовые фонды, получавшие льготы, ковал деньгу, в помощниках по этой части у него ходил зав. отделом писем В.Юмашев: "Редакция и трудовой коллектив... обобраны... аудиторы нарыли много мелкой, мелочной грязи — растрат на личные цели, незаконных расходов в небольших, достаточно неприятных размерах. И везде фигурировали два человека, втихаря устраивавшие свои дела: мой зам и заведующий отделом писем... Мой заместитель почти гордился тем, что ничего не смыслит в вопросах культуры (сейчас Гущин возглавляет "Литературную газету"), но был вхож куда надо и при том умел делать деньги... Мой заместитель был победоносной серой мышкой на все времена, обладая универсальными уменьями, применимыми, где угодно". С подачи Коротича этот, по его мнению, далекий от культуры деятель, вор и хапуга, заменил дистиллированно чистого Виталия Алексеевича на посту главного редактора. "Гущин угробил "Огонек" в рекордные сроки. Зато... каждый номер журнала открывался его, Гущина, портретом, да все в разных костюмах, да все в разных галстуках".
"Огонек" угробил не Гущин, угробил бы его и Коротич, останься в нем после 19 августа 91-го года. "Огонек" был обречен временем, он был знаменем разрушителей и разрушительства, помогал ВСЕ, ВСЕ, ВСЕ снести до основания. Время кувалд не могло продолжаться вечно, рано или поздно на смену человеку с кувалдой должен был прийти человек с мастерком, созидатель. А профессиональные руинотворцы, как показывает опыт истории, созидателями не становятся. Коротич-2000 плачется: он не востребован новой властью, не получает никаких деловых предложений. А кому нужен одряхлевший пес, что он умеет, кроме как шкодить? И, собственно, по какому праву кто-то должен заниматься трудоустройством экс-редактора "Огонька"? Не вышел Коротич из номенклатурных времен, не освободился от тех сладостных пут, когда ему на блюдечке предлагали: "Виталий Алексеевич, не угодно ли вам занять такой-то пост?" Вы же сами, своею собственной рукой разрушили номенклатурность, вот и пожалуйте на биржу труда, авось возьмут в чернорабочие на триста рублей в месяц. Ах, на триста долларов не прожить, а тут триста рубликов, да за кого вы меня принимаете? Я вам, можно сказать, дорогу к новой жизни проложил, а вы меня в нищенскую сумму оцениваете?!
При Коротиче вышло много постыдных номеров "Огонька". Едва ли не самый мерзостный — с портретами на обложке самых гонимых Советской властью поэтов и с их россказнями, как же бедственно живется им, таким притесняемым: уж за каждой их строчкой в подзорную трубу наблюдают и с Лубянки, и из Кремля, и уж стукачей вокруг них не считано. (Говорят, мания преследования — из разновидностей психзаболевания. В таком случае, что делать с Евтушенко? Был он в Штатах, запросто пришел в гости к министру юстиции Роберту Кеннеди, тот его потащил в ванную, включил воду на полную катушку и шепотом прямо в ухо поведал. Что поведал — не суть важно, а вот то, что агенты КГБ, следящие за Евтушенко, вычислили, что он будет у министра юстиции, нашпиговали его квартиру "жучками", вынудили беседу вести в ванной под аккомпанемент журчащих струй, — это, пожалуй, из области клиники.)
На каких лохов это рассчитано? Что, читатель не знал, что Евтушенко самый печатаемый поэт? Что мало по тиражности уступает ему А.Вознесенский, получивший Госпремию, единственный член Союза писателей, добравшийся на атомоходе "Ленин" до Северного полюса? Можно ли назвать бедствующим поэта-песенника, чей ежемесячный гонорар — ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ тысяч рублей в месяц? За год он мог купить ДВАДЦАТЬ ВОСЕМЬ "волг" — всем бы так преследоваться и бедствовать! (По свидетельству Коротича, этот поэт при Ельцине остался бос и гол, вынужден был переехать на дачу, а квартиру сдавать, чтоб было на что-то жить. Снова крокодиловы слезы льете, Виталий Алексеевич! Вы расчищали дорогу перед ельцинским режимом, значит, это и вы оставили поэта без средств к существованию, зачем же делать вид, что вы ни при чем?)
СУТЬ ФЕНОМЕНА деятелей типа Коротича предельно точно сформулировал Собчак, назвав свою книгу "Хождение во власть". Раньше куда ходили? В кино, в театр, в гости, а этих занесло во власть. Зашли, потерлись, наследили, переломали все, что под руку попалось, крушили направо и налево, получили под зад и вышли из власти. Пытаюсь найти логику в откровениях Коротича, большого спеца по части исторического пуканья: "... заканчивался 1991 год и начинался 92-й, из дому сообщали, что Россия делает семимильные шаги в новую жизнь. Для начала мое государство еще раз продемонстрировало свое наплевательское отношение к собственным гражданам, и ко мне в том числе. Новые чиновники не могли позволить себе бедствовать, и все наши сбережения были ими с такой небрежностью превращены в труху".
"Время шло, и в Россию никто, кроме родственников, меня не звал. Это облегчало продление американских контрактов, почему бы и нет?" "Возможно, в России мне надо было бы и поактивнее предлагаться, рассказывать, чего я достиг в Америке и чему научился. Но зачем? Все равно моя страна не собиралась нести ровным счетом никаких обязательств в отношении меня и моей семьи (жене и мне начислили стандартные издевательские трехсотрублевые пенсии, пожелав экономно пользоваться ими для благополучной жизни.)" "Я стал куда более независим от своего государства, узнал пределы такой независимости и сумел разместиться в них, возвратившись на Родину".
Все правильно, медвежья болезнь прошла, русский народ отходчив, что ему мараться о какого-то Коротича, когда и так невпроворот дел. А он возмущается: "Востребуейте меня!" В его понимании — дайте ему порулить, он же из Америки таким образованным приехал. Сначала нагородил черт-те чего, гоня телегу перед лошадью, теперь проникся американскими порядками, узрел, куда направлять. Если ты уже такой обученный, так запрягайся, подставляй плечо, востребуйся в труде. Не-е-е-т, ему должность, кабинету подавай, тысячу курьеров, трибуну, дай ему возможность изрекать, повелевать, вести. Да кто ты такой, милый? Что ты умеешь?
В пятьдесят с небольшим он ринулся в старцы, уступив дорогу молодому по возрасту заму, сдался на милость победителей, юркнув в американскую эмиграцию. Оказался не боец, заурядный отщепенец. Должно быть, его просто корежило от злости, бешенства и ощущения собственного бессилия: цену окружения первого президента России он знал с точностью до цента — ничтожество на ничтожестве, им общественную ссальню доверить нельзя, в дерьме утопят, а тут — на первых ролях! Да он же, Коротич, по сравнению с ними — титан, а вынужден подрабатывать на преподавательском поприще. Он-то, державший в страхе партийно-государственную элиту (РАЗОБЛАЧУ!!!), вершитель судеб одной шестой земного шара, вынужден снимать паршивую двухкомнатную квартирку, нет ему ни "кремлевки", ни почтения, ни беспредельной власти. А ведь еще недавно он заставил вздрогнуть всю страну, заявив на всесоюзной партконференции, что четверо делегатов — ворье. Неопровержимых доказательств не нашлось, так это мелочи жизни, главное, привлек к себе внимание всего мира. Нарушил презумпцию невиновности — подумаешь, велика важность! Страшный человек Коротич...
Плачется Коротич: определили ему пенсион всего в триста рубликов, как раз на чашку кофе и пятьдесят граммов коньяку в гостинице "Москва". А откуда взять больше, если Коротич и К° разрушили в стране производство?
Почему Коротич так ненавидит Софронова? Да потому, что они антиподы. Софронов никогда бы не превратил "Огонек" в орудие, расстреливающее СССР, он был одним из самых больших патриотов. Благо Родины ставил превыше всего. Решительно пресекал даже попытку посягательства на мощь и единство советского народа. Главное — это, а не человеческие слабости Софронова. Он любил и был любим, принося на алтарь любви даже карьеру. Влюбился он в свою же сотрудницу и не скрывал своего счастья, не таился, полагая, что сокрытие любви — преступление, не мужское занятие.
Не знал он, что Любовь неизлечимо больна. Анатолий Владимирович поднял на ноги — нет, не только страну, но и всю планету в поисках самых лучших лекарств, привозил самых лучших лекарей, но все запоздало. Прощание с покойной проходило во Дворце культуры "Правды", что по законам номенклатурной этики было нарушением общепринятых норм — простая литсотрудница не имела права возлежать на месте прощания с главными редакторами или, на худой конец, членами редколлегии. Софронов презрел все условности, пробил все разрешения — он и в скорбный час оказался настоящим мужчиной, думал не о мишуре, а о том, как достойно проводить свою любовь в последний путь, вел себя МУЖЕМ, хотя и не выходил с ней из врат ЗАГСа. Вызов? Да нет, норма поведения.
Судных дней у Софронова на Старой площади было немало. Припомнили ему и похороны любимой женщины, сочли, что вел себя не по-партийному, нескромно-вызывающе. Ответил Анатолий Владимирович по-софроновски: написал исповедь "Поэму прощания", издал ее с портретом ушедшей — работы Ильи Глазунова. Горе его было неизбывно. По "Поэме прощания" шел спектакль, Софронов присутствовал в переполненном зале ОДИН, не замечая никого и ничего.
Был он богат, с каждого спектакля по его пьесам шел авторский процент со сборов. Не по скаредности случались проколы, недоплачивал партвзносы с пустяшных сумм, сразу шили громкое персональное дело: утаивает от партии, экономит на самом святом — на партии. Это Софронов-то, тративший третью часть гонорара на помощь провинциальным театрам и актерам, скаредничал по копейке? На волоске висел, но не падал, не срывался. Был он в дружеских отношениях с Медуновым, верил в его неподкупность и честность, пытался отвести от него беду, остался в друзьях и после того, как Сергея Федоровича вывели из ЦК партии. Выдержал Софронов испытание и бедой Медунова. И этим навлек на себя державный гнев Горбачева, который еще со Ставрополья затаил обиду: почему "Огонек" славит Кубань, а молчит о достижениях его края? Кто ж виноват, что дела на Кубани шли много лучше, чем у Михал Сергеича?
...Еще цитата из Коротича: "Я всегда боролся за свое право избирать собственную судьбу. И делаю выбор только после того, как пойму его и продумаю. Я еще многое умею, могу, и надеюсь, что какое-то время у меня еще есть”.
Коротич признался, что лучше всего ему работается во враждебной обстановке. В Америке была обстановка родная. Не по душе, подай враждебную. Такая для него — в России...