24.00 – 1.00
50(315)
Date: 14-12-99
Он привык к опасности, боли и смерти. Они окружали его на протяжении всех шестидесяти с лишним лет, которые Сталин прожил на земле. Чувство страха давно уже притупилась. Смертельная опасность, в которой он оказался, не была для него лично чем-то особенным. Ничуть не меньше он рисковал, когда ввязался в жестокую схватку за верховную власть в стране, после смерти Ленина. Полная риска борьба с Троцким и Бухариным. Обмен беспощадными ударами из-за угла. А до этого — страшный семнадцатый год, бросок большевиков во власть. И еще раньше — долгая подпольная борьба с царизмом...
Тогда тоже, кажется, стоял октябрь. Только в родном Гори было гораздо теплее, чем сейчас в холодной Москве. Совсем еще молодой, он вез оружие своим товарищам в Тифлис. Остановился на ночь в доме своего старого знакомого. "Знакомый" оказался предателем и не поленился сбегать в участок. Шесть жандармов приехали в село, чтобы взять его прямо в постели.
Среди ночи Сосо проснулся, как от удара, от жуткого предчувствия опасности. Прислушался. Так чутко он не слушал ничего в жизни, кроме тишины той ночи в небольшом грузинском селении. Услышал приглушенные голоса и шарканье сапог в остывшей в ночной прохладе пыли, лязг оружия. Быстро, но бесшумно оделся. Тихо поднялся на чердак, прихватив оружие тифлисских товарищей. Затаился, дождался, когда четверо из шести полицейских, взломав дверь и разбив стекла окон, ворвались в комнату. В тот же миг бросился вниз с чердака. Подмял под себя застигнутого врасплох жандарма, стоявшего под окном. Ударил его наотмашь рукояткой пистолета. Вскочил в седло. На топот копыт из дома затрещали выстрелы. Пули засвистели совсем рядом. От страха свело судорогой ноги. Бог его знает, как Сосо не выпал тогда из седла...
"Я и сейчас не выпаду, — думал Сталин. — Сейчас уже не так страшно, как тогда. Страшно не за себя..."
Он принял ответственность за страну. Ему нельзя бежать, скрываться, стреляться. Надо остаться и принять судьбу страны и этих кремлевских соборов.
Мокрый снег пошел за окном. На асфальте внизу это все превращалось в мешанину, подобную той, что варилась сейчас в голове властителя крупнейшего в мире государства, погибающего под ударами врага. В прошлую ночь он видел во сне багровое красное Солнце. Светило превращалось в сердце. Пульсировало над горизонтом. Разбрасывало по земле и по небу кровь. Солнце опустилось, но не ушло за горизонт, а растворилось в земле. Земля стала твердой и горячей…
Опять нахлынули ощущения, только что пережитые в Соборе. Призраки у алтаря, таинственная служба и тепло в нетопленом уже десятки лет храме. Тепло чувствовалось до сих пор. Значит, это не было бредом, не было следствием жуткой усталости, которую переживал он уже многие годы. Это чудо. Впервые он почувствовал себя русским. Русь, громадная империя, им и его товарищами разрушенная до основания и воссозданная вновь, Русь признала его, он это понял. Он почувствовал себя частью русского пространства, ощутил морозы Севера, испепеляющую среднеазиатскую жару...
Задумавшись, Сталин не расслышал стука. В дверях показался охранник. Он доложил, что по приказу Сталина нашли и вызвали в Кремль Жукова.
В кабинет вошел, мягко ступая по красному ковру, Жуков. Он выглядел усталым. Примятая форма — видимо, он дремал где-то по дороге в машине — контрастировала с гладко выбритым лицом и начищенными до блеска сапогами. Жуков только что прибыл с улицы Кирова, где размещался Генштаб.
— Докладывайте, — коротко бросил Сталин.
Жуков заговорил.
В его голосе не было ни капли отчаяния. Металлические нотки жизнеутверждающе разлились по темному кабинету. В течение всего дня и вечера он не покладал рук. Метался по фронту, по опустевшей столице. Создавал оборону, формировал бригады ополченцев, собирал остатки резервов, бросал их в бой. Колдовал над военными картами, вглядывался в изгибы рек, контуры дорог и городов, искал малейшую возможность превратить какой-нибудь овраг, лес, ручей в непреодолимый рубеж, способный остановить, затормозить лавину прорвавшихся к Москве нацистов. Стремился, как древний титан, уперевшись собственной грудью, плечами, лбом, удержать фронт.
— На волоколамском направлении, товарищ Сталин, сформирована 16-я армия. На место прорыва противника поставлен сводный полк курсантов военных училищ. На можайском направлении в районе Бородино на пути 40-го мотокорпуса вермахта развернуты части 32-й стрелковой дивизии. Сейчас там идет тяжелейший бой. На малоярославецком направлении — держится 312-я стрелковая дивизия. В места прорывов противника брошены подольские курсанты. Сил на этом направлении недостаточно. Пртивник может выйти к Протве, поэтому на его пути в районе Наро-Фоминска мы формируем 33-ю армию… За истекшие сутки в Москве и ближнем Подмосковье собрано сто тысяч ополченцев. Сформированы бригады почти во всех районах столицы. Часть этих бригад уже перебрасывается на фронт для пополнения действующих армий…
Деловитость и спокойствие полководца подтверждали уверенность Сталина. Стоя у карты, Жуков казался древним героем, только мужицкие лицо и грубые руки делали его непохожим на витязя со старых картин.
Генерал так быстро принимал контрмеры, что, казалось, он предвидит каждый ход противника. Везде, где на карте появлялись угрожающие стрелы врага, его рука находила силы и средства для противодействия. Везде он хладнокровно оценивал ситуацию, находил спасение, и на пути бронированных немецких колонн возникали ополченцы, курсанты, солдаты, рвы, укрепления и рубежи.
— Все эти меры позволят нам на несколько суток удержать немцев и нанести им максимальные потери, — распрямившись, Жуков взглянул на Сталина и широкой ладонью вытер пот со лба. — У нас есть возможность отстоять Москву. Необходимы решительность, воля и сила.
— Решительность и воля у нас есть, — ответил Сталин, — но где же взять силы? Мы сейчас бросили в бой все свои последние резервы. Через пять-шесть дней у нас уже не будет сил. У нас уже и сейчас их нет.
— Силы есть. Удалось ускорить переброску войск из Сибири и Дальнего востока на запад страны. Сегодня первые эшелоны с сибирскими дивизиями достигли Владимира и Рязани. Здесь они выгружаются и в ближайшее время будут доставлены под Москву, на самые сложные участки. Мы стянули серьезные резервы автотранспорта, которые позволят ускорить доставку личного состава и техники на фронт. В ближайшую неделю Западный фронт получит четырнадцать стрелковых дивизий, шестнадцать танковых бригад, сорок артполков и другие части. Все это — отлично подготовленные, вооруженные и оснащенные соединения со свежими силами, бодрые и стойкие...
Жуков продолжал говорить, а Сталин видел, как по рязанской земле движутся на запад сибирские колонны. Белые полушубки, шапки, валенки. Сотни тысяч — с оружием, танками, самолетами и "Катюшами".
Будто из самих недр России выходила эта несметная, необоримая сила. Белое воинство красных бойцов двигалось на Запад.
— Впоследствии, в течение месяца, с прибытием новых войск с востока, — продолжал Жуков, — мы скрытно для противника сформируем к северу от Москвы 1-ю ударную и 20-ю армии. Юго-восточнее столицы — 10-ю, 61-ю армии и 1-й гвардейский кавалерийский корпус. Несколько свежих армий будут выдвинуты и на другие фронты. В этих боях противник будет измотан до крайности. К началу зимы мы сможем организовать контрнаступление…
Сталин видел их, закованных в броню, неостановимых, как восход солнца. Видел, как его воины врываются в Польшу, берут Кенигсберг и Будапешт, сокрушают Берлин. Настает русская эпоха. Он, Сталин, положит за это свою жизнь. Не нужно ни дворцов, ни злата, ни так называемого личного счастья. Лишь благо этого царствия. А с ним и он не умрет, будет жить, пока жива Россия.
Между тем Жуков продолжал:
— Товарищ Верховный главнокомандующий, солдаты и офицеры Красной Армии повсеместно проявляют массовый героизм. Система поощрений и наград отстает от сложившейся на фронте ситуации. Верховный Совет не успевает оформлять ордена и медали. Есть необходимость дать военным советам фронтов, флотов и отдельных армий право самостоятельно награждать героев от имени Президиума Верховного Совета. Медали и ордена — единственное, чем мы можем поощрять сейчас личный состав сражающихся армий.
— Хорошо, соответствующее постановление будет принято. Давайте теперь подумаем, Георгий Константинович, о наших дальнейших действиях. Отбросим Гитлера от Москвы, выкинем его из СССР. Что потом?
На столе зашуршали карты стран Восточной Европы. Пока еще не знакомые театры военных действий, диковинные названия городов и земель. Туда нацеливались отточенные острия красных стрел фронтов и армий. На картах появлялись и сражались еще не сформированные армии, еще не призванные и не обученные бойцы и командиры, еще не изобретенные и не сделанные танки и самолеты. Уже готовился Парад Победы в Москве. А дальше — Империя. Красная и русская. От края и до края, до самых звезд — Держава. Железная поступь советских дивизий сотрясает весь мир, до океана. Несокрушимые группировки войск устанавливают справедливый порядок жизни на полях Германии, в пустынях юга, джунглях Африки и горах Афганистана.
Сталин достал бутылку коньяка и хрустальные рюмки. Протянул одну рюмку генералу. Молча налил ему и себе.
— За победу! — сказал Сталин.
1.0x
