Я, РУССКИЙ ДОБРОВОЛЕЦ!

Author: Михаил Горымов
Я, РУССКИЙ ДОБРОВОЛЕЦ! (Сербия, 1999 год)
31(296)
Date: 3-08-99
По сути, "события в Косово" уже закончились. Все, что происходит сейчас на Балканах: кровавые реалии НАТОвской оккупации, переговоры и согласования каких-то международных комиссий, усилия прозападных агентов развалить остатки Югославского государства изнутри, информационная истерия вокруг заселяющих брошенные курятники русских десантников, экологическая катастрофа на Дунае — это только неизбежные и потому не слишком интересные следствия той схватки, которая в течение полутора месяцев кипела не только в горах и долинах Косово, но и в роскошных кабинетах правительственных зданий Москвы, Вашингтона, Нью-Йорка, Лондона и Белграда.
Очевидно, что мы проиграли еще одну войну, а точнее, одно из бесчисленных сражений длящейся столетиями битвы. Битвы, в которой славянские народы, зажатые между безжалостным Западом и кровожадным Востоком, отстаивают право на жизнь, право на существование собственной самобытной культуры, право на бытие собственных государств.
Но ведь одно проигранное сражение — это еще не вся война. Важно другое. Несмотря на то, что российское правительство предало братьев-сербов, убаюкивая собственное население косноязычными речами Черномырдина и трескучими скороговорками Иванова, русский народ нашел в себе силы восстать против пацифистской пропаганды и выставить отряд своих бойцов на новую косовскую битву.
Пусть в боях с албанскими боевиками участвовали всего несколько десятков русских добровольцев, но именно они, а не бессмысленные броски десантников на Приштинский аэродром "спасли лицо" русского народа. Нашу с вами честь.
Сейчас эти люди возвращаются домой, в Россию. Многие приезжают израненными и безденежными. Их не встречают с цветами и оркестрами. Они никому не нужны, кроме, пожалуй, сотрудников правоохранительных органов, которые для пущей сохранности "конституционного строя" берут добровольцев на карандаш, считая их "социально опасными элементами".
Мы предлагаем вашему вниманию рассказ одного из добровольцев-ветеранов. Пусть его бесхитростные и честные слова напомнят вам о том, что Россия до сих пор жива только потому, что на ее просторах еще рождаются люди, готовые в любую минуту положить жизнь "за други своя"...
ИТАК, РЕШЕНО, я еду в Югославию, чтобы помочь братьям сербам в предстоящей войне. Страны НАТО уже целую неделю сбрасывают бомбы на эту маленькую страну, и уже неделю, как мой рюкзак собран в дорогу, но выехать я не мог из-за денег. Вернее, ввиду их полного отсутствия. Был на митинге возле американского посольства — сколько же там ходит представителей от различных партий и организаций! Тут и коммунисты, и жириновцы, и демократы, и РНЕ — и все собирают деньги в помощь братьям сербам, но вот только на билет не дает никто. Наконец, необходимая сумма найдена, вместе со мной едет Славка, с которым мы вместе воевали в Боснии. Накануне мы созванивались со всеми своими друзьями, которые тоже воевали в Боснии. Многие уже выехали, но большинство, как и мы, сидят на чемоданах, причина та же — нет денег на билет.
Вечером мы садимся в поезд, и начинается наш поход на Балканы. Мы едем не прямым поездом Москва—Белград, а в обход, через Румынию и Болгарию, потому что прямой поезд идет через Венгрию, а Венгрия — член НАТО, и нас могут снять с поезда. Через трое суток мы, наконец, въезжаем в Югославию, в купе заходят югославские полицейские и объявляют нам, что граница закрыта и всем придется возвращаться обратно. Пришлось ехать назад, в Софию. Утром идем в Югославское посольство на прием к консулу. В посольстве нас встретили, внимательно выслушали. Консул долго рассматривал наши "Войны книжицы Войска республики Сырпске", а когда Славка выложил на стол Золотую медаль "За храбрость", полученную в Боснии, растаял окончательно. "Я лично буду звонить в Белград и просить за вас!"— сказал он. Три дня проходят в томительном ожидании. Наконец из Белграда получен долгожданный ответ, и нам разрешают въехать в страну.
В Белграде к нам присоединяются Витька и Серега, наши старые и боевые товарищи, здесь же в казарме мы находим пятьдесят русских добровольцев. Через несколько дней мы оказываемся в Косово, нам выдают оружие, форму, в наших "Войных книжецах" делаются соответствующие записи, с этой минуты мы становимся военнослужащими Войска Югославии. Нас зачисляют в чету изведжачей (разведрота по-русски). В Косово самая настоящая партизанская война: в лесах действуют банды УЧК, хорошо вооруженные, организационные и натасканные натовскими инструкторами. УЧК — это USMTRIA CLIRIMTARE E КOSOVES. В переводе с албанского — "армия освобождения Косово". Общая численность банд УЧК около трехсот тысяч, численность третьей армии Войска Югославии, размещенной в Косово,— сто пятьдесят тысяч человек. Мы стоим в одном из сел. Село пустое, как и большинство в окрестностях. С началом боевых действий жители бежали отсюда, спасаясь от американской авиации, которая бомбила мирные села. Американцам была нужна гуманитарная катастрофа, и они ее делали. Большинство домов в селе разрушено и сожжено. По улицам бродят коровы и овцы. Коровы не доены, и они истошно мычат. Я стою на крыше полуразрушенного дома и в бинокль рассматриваю стоящую сразу за селом гору, поросшую лесом. За нею высятся другие такие же горы. Где-то в этом лесу притаилась банда УЧК, вчера у нас был с ними бой. Бой был трудным, противник оказался на редкость хорошо подготовленным и обученным, мы потеряли двоих убитыми, и двоих ранеными. Шиптары, так албанцы называют самих себя, в переводе на русский язык, означает "настоящие и правильные люди, разговаривающие на единственном в мире правильном языке". Так вот, эти настоящие люди готовились к войне тридцать лет. В лесах полным-полно схоронов и бункеров с запасами оружия и продовольствия. Как когда-то у бендеровцев на Западной Украине. Чуть что — они прячутся в бункера, и ты можешь сколько угодно прочесывать лес. Помимо шиптаров в УЧК множество наемников. Кого там только нет: арабы, турки, иранцы, англичане, немцы,— одним словом, всякой твари по паре. Наймы! Получают по пять тысяч марок в месяц, также действует спецназ НАТО. По ночам бандиты выходят из лесов, устраивают на дорогах засады, ставят мины, нападают на села, где расположены сербские гарнизоны. Каждое утро у нас начинается с того,что мы узнаем печальную сводку: там подорвался на мине автомобиль и погибло шесть человек, там еще четверо наших напоролись на засаду. Каждый день мы несем потери. Я отрываюсь от бинокля и смотрю во двор. Во дворе Витька — по прозвищу Адмирал, и Славка — по прозвищу Ежик, возятся с трактором "Владимирец". Витька в совдеповской армии служил в железнодорожных войсках, а Славка — в стройбате. Оба воевали в Боснии, имеют хороший боевой опыт. Неделю назад Витька вычислил приблизительный маршрут, по которому бандиты, что обосновались рядом с нами, должны выходить на дорогу, и предложил сербам устроить ночью засаду. Но сербские командиры отнеслись к этой идее с недоверием, поэтому в засаду мы ходим втроем, вернее, ездим на тракторе. Вот уже целую неделю мы по ночам караулим мусликов, но пока никого не поймали. Сегодня мужики поедут в засаду без меня, ночью я назначен в караул. Постепенно темнеет. Наконец, Витька решает, что стемнело достаточно, и они со Славкой усаживаются в трактор: "Михалыч, пока!" — кричат они мне снизу, и трактор, грохоча и чихая, выезжает со двора. Витька ведет "Владимирец", не включая фары, чтобы муслики не догадывались, что трактор едет в засаду. Где-то через полчаса Витька останавливает "Владимирец" посреди поля. Они достают спальные мешки и устраиваются под прицепом прямо на земле. Начинаются томительные часы ожидания. Время тянется медленно. Вдруг до них доносится слабый звук, потом еще и еще, сомнений нет, кто-то приближается к ним. Неужели муслик, долгожданный, которого они караулят уже целую неделю. Витька и Славка затаили дыхание и полностью обратились во слух, не упустить бы, и в следующую секунду прямо на них вываливается целая толпа шиптаров, в несколько десятков,— до них метров пятнадцать. Муслики неожиданно останавливаются, они заметили трактор, и это их озадачивает. Если бы они увидели танк или БТР, это было бы естественно, они знали бы, что им делать, но трактор посреди поля да еще с прицепом! Что он здесь делает? В следующую секунду Витька и Славка вскидывают автоматы и открывают огонь. Раздаются крики, вопли, и тут же ударила ответка. Полетели вдребезги стекла кабины "Владимирец", со скрежетом пули впиваются в прицеп. В первые секунды шиптары не поняли, откуда по ним бьют, и ударили по трактору и по прицепу, в то время как Славка и Витька лежали под прицепом.
"Сваливаем!"— кричит Витька, и они подаются назад, где на их счастье сразу же за прицепом начинается канава в метр глубиной, в нее они и скатываются. Вокруг начинают рваться гранаты, бьют пулеметы, чуть позже муслики пускают в ход гранатометы. Тем временем Славка с Витькой ползут по дну канавы, потом бегут по открытому полю, падают, снова ползут и опять бегут. Вскоре они добираются до нашего села, перепачканные в грязи, возбужденные, они поднимают с постели капитана, командира четы. "Горан, давай, поднимай чету!— кричит Витька.— Мы их сейчас накроем, они далеко не ушли. Их всего-то штук сорок, не больше!" Но Горан не рвется вступать в бой с четырьмя десятками бандитов, к тому же вооруженных гранатометами и пулеметами. Мы ждем рассвета и выходим из села утром. На месте боя догорает "Владимирец", стоит раскуроченный прицеп, горы стреляных гильз, в одном месте мы находим окровавленные тряпки и обрывки индивидуальных пакетов — кого-то здесь перевязывали.
Я БРОЖУ ПО ПУСТЫМ шиптарским домам. Дома трех-, четырех- и даже пятиэтажные. Этакий маленький дворец на одну семью. Чего там только нет: хрусталь, ковры, дорогая мебель, видеотехника. Каждая семья имела по четыре-пять автомобилей, два трактора, пару комбайнов, десяток-другой гектаров земли, штук пятнадцать коров. При этом они не платили никаких налогов, даже электричеством, газом и телефоном пользовались задарма. Я бывал в других странах и могу с уверенностью сказать, что во Франции и в Германии, даже в этих развитых странах, уровень жизни, пожалуй, так порядка на два ниже, чем был у шиптар. Я смотрю на сожженные дома, на разбитые автомобили, на остатки сладкой роскоши и не могу понять, чего этим идиотам не хватало, зачем они начали войну, зачем им надо было отделяться от Югославии, какую независимость и какую еще свободу они хотели. Свободу от роскоши и хорошей жизни? Что ж, коли так, то они ее получили — тысячи беженцев теперь бредут по дорогам в Албанию и Македонию.
Нас перебрасывают в село Глобар, в трех километрах от нас город Глоговац, хорошо видна фабрика "Рудник". В нашем селе и в окрестностях находится лагерь для беженцев. На фабрике склады с продовольствием, каждое утро шиптары идут на фабрику, где сербы бесплатно наделяют их мукой, сахаром и консервами. Тридцатого апреля утром большая толпа шиптарских женщин и детей отправились на фабрику, примерно в одиннадцать часов натовцы несли по фабрике ракето-бомбовый удар, в считанные минуты фабрика была превращена в бушующее море огня, почти все, кто был в это время на фабрике, погибли. Сейчас американские фашисты и их подельники по НАТО визжат на весь мир о каких-то этнических чистках, которые якобы проводили сербы. Все это откровенная ложь, американцы валят с больной головы на здоровую, чтобы скрыть следы своих собственных страшных преступлений.
Из города Сырбица в город Глоговац ведет дорога, в одном месте к дороге примыкает пустое село, здесь шиптары устраивают засаду, в засаду попадает грузовик с шестью солдатами. Все шестеро убиты. Через день на этом месте в засаду попадают еще восемь человек. Семеро убитых, а один взят в плен, его шиптары сажают на кол. Еще через два дня на этом месте под обстрел попадает "Нива" с тремя солдатами. На этот раз обошлось без жертв, "Ниве" удалось проскочить.
Мы получаем приказ погрузиться на машину и двигаться, в сумерках мы приближаемся к опасному участку. Едва наши машины поравнялись с домами, как по нам открывают огонь. Мы выпрыгиваем из машин и залегаем на обочине. Начинается перестрелка, она длится до наступления темноты. В темноте мы грузимся на машины и продолжаем путь. Утром в пять часов наш взвод поднимают, и мы едем обратно. Наша задача — очистить село. В машине мы обсуждаем предстоящую операцию. "Наверняка,— говорит Витька,— мы сейчас выгрузимся в трех километрах от села. Скрытно подойдем по лесу и выйдем на окраину села. Там, где лес подходит к домам почти вплотную. Потом чета пешайтийцев (рота пехоты) с парой танков, нажмут на мусликов с фронта, они побегут и напорются на нас".
Машина привозит нас к самому селу, на то место, где нас вчера обстреляли. Никаких пешайтийцев, никаких танков нет и в помине. Нас ждет майор, он будет командовать операцией. На голове каска с листьями, на груди значок военной советской академии. "Напред!"— командует майор, указывая на село,— и весь наш взвод, все восемнадцать человек прутся вперед, по открытой местности. Из села по нам открывают огонь, к счастью, с опозданием, и мы успеваем зацепиться за крайние дома. На другом конце села на возвышении стоит трехэтажный дом. Это самая высокая точка в селе, оттуда по нам и бьют. Открываем ответный огонь и продолжаем идти вперед. Майор идет вместе с нами. Я стою за углом дома, дальше двигаться нельзя, уж больно сопливое место. Метров двадцать открытого пространства, которое хорошо простреливается из трехэтажного дома. Но идти надо, эх, была ни была, делаю рывок и где-то на полдороге резко падаю. "Дзи-и-нь, дзинь"— проносится в воздухе, быстро перекатываюсь. "Дзинь-дзинь"— встают фонтаны от пуль прямо рядом с моей головой. Еще один рывок — и я под стеной, в мертвой зоне, пытаюсь перевести дух. Давно я так не бегал. Двигаюсь вдоль стены до одного из домов, выбиваю окно и впрыгиваю вовнутрь. Пересекаю комнату и выпрыгиваю в сад. Прикрываясь деревьями и кустами, добираюсь до окраины сада. Здесь прекрасная позиция, трехэтажный дом, как на ладони, открываю по нему огонь. Мы охватываем его с двух сторон, Шиптары прекращают отстреливаться, чуть позже мы врываемся в ихний дом, он пуст. Сразу за домом через пять метров начинается лес. Бандиты ушли. Витькиному возмущению нет предела: "Ну, какого хрена мы шли под огнем, какого лешего. Мы могли бы легко уничтожить эту банду, а мы вместо этого их упустили, да еще свои лбы подставляли под пули. Для чего, я вас спрашиваю, наше счастье, что эти уроды не умели стрелять, иначе они понаделали бы нам трупов".
"Адмирал!— говорю я,— как ты не поймешь: майору приказали очистить село, а уничтожать банду приказа не было. Как он может без приказа, ну, сам подумай?"
"Всю жизнь считал совдеповских генералов образцом дебилизма и тупости,— говорит Витька.— Оказывается в югославском войске есть экземпляры, которые могут с ними поспорить. Причем легко!"
По "мотороле" мы получаем приказ оставаться в этом доме и прикрывать дорогу. Все б ничего, но позиция уж больно хреновая, лес в пяти метрах от дома. Если нас атакуют, мы долго не продержимся. Смотрю по карте, что лес небольшой, всего двести метров, а дальше большое село, а за селом опять начинается лес. Ночью Витька и Славка идут в разведку. Возвращаются они под утро сильно возбужденные. "Их там как блох,— сообщает Витька. — Сотни две, не меньше. Вокруг выставлены посты и караулы". Сообщаем об этом командованию, в ответ приходит приказ десяти человекам отбыть в село Глобар, а остальным оставаться на месте. Мы остаемся ввосьмером, наши в пяти километрах, а противник рядом. Пытаемся изобразить полную беспечность, загораем, обливаемся водой из колодца. Шиптары нас не трогают, чтобы не раскрыть свою базу, а мы делаем вид, что ничего о ней не знаем. Три дня продолжается эта игра в "веришь — не веришь", ночью мы видим как в километре от нас спускаются парашютисты. Наконец, рано утром к нам подходят грузовики с пехотой, лязгая гусеницами, ползут танки. Началась операция по ликвидации банды. Мы были неправы, бандитов, оказывается, было не двести, а полторы тысячи, и размещались они не в одном селе, а держали под контролем огромный район Одбрыня. Весь этот район теперь окружен, в операции участвуют восемнадцать тысяч войск, три бригады, большое количество техники. Она длится семь дней.
Я СИЖУ НА СКАМЕЙКЕ во дворе дома и чищу свой автомат, высоко в небе появляются натовские самолеты, они идут на большой высоте. Обычно натовцы не снижаются ниже шести тысяч метров. Они, как на учениях, перестраиваются в боевой порядок и по одному начинают заходить на цель. От них отделяются яркие точки и стремительно несутся к земле. В пяти километрах от нас встают разрывы. Там село Марино, где расположен танковый батальон. Натовцы бомбят его уже месяц, но не уничтожили еще ни одного танка. Чего только танкисты ни предпринимают для спасения своих машин, куда они их только не засовывают и не запихивают. Отбомбившись, натовцы не собираются улетать, они кружат над нами. Вдруг один из них отделяется от остальных и начинает пикировать, он стремительно несется к земле. Высота шесть километров, пять, становятся четко видны его очертания, я уже могу определить его тип — это американский штурмовик А-10 "Тэндэрболт". Я бегом бросаюсь к ящику, где лежит зенитная ракета "Стрела", срываю с нее чехлы и вскидываю на плечо. Американец мчится к земле с бешеной скоростью, высота четыре тысячи, три, включаю аккумулятор и навожу на цель, звучит зуммер, и в перекрестии прицела вспыхивает зеленый огонек: цель захвачена. Американец приближается, высота две пятьсот, ну, еще чуть-чуть, еще двести метров — и он будет в зоне поражения. В эту секунду, будто бы услышав мои мысли, штурмовик выпускает две ракеты и свечкой взмывает ввысь. Ушел, гад. Я смотрю на удаляющийся самолет, стрелять бессмысленно. "Стрела" просто не догонит его, мне бы еще двести метров — и американец отлетался бы навсегда.
Я отсоединяю от "Стрелы" отработанный аккумулятор и ставлю на его место новый, после чего укладываю ее опять в ящик. Старая добрая машина, когда-то сработанная русскими умельцами на Тульском заводе. Это было давно, еще в шестидесятые годы, с тех пор она сильно устарела. Эх, была бы у меня хотя бы "Игла", но "Иглы" нет. На окраине деревни поднимаются языки пламени, там горит дом, в который попала ракета. Другая ударила во вспаханное поле и убила корову. Возле убитой стоит теленок на тоненьких ножках, он тычется в маму своей мордочкой и призывно мычит. Теленок не отходит от коровы в течение трех суток. Я смотрю на эту картину и в памяти возникает точно такая же, которую я видел в далеком детстве в школьном учебнике под названием "Фашист пролетел".
Ночью недалеко от нас подрывается грузовик, три человека погибли, четверо тяжело ранены. На следующую ночь Славка, я и еще двое сербов устраиваем на этом месте засаду. Мы лежим на обочине и напряженно вглядываемся в ночную тьму. Вообще-то глупость, ни один разведчик в мире не пойдет дважды по одному и тому же маршруту, а уж тем более не будет устраивать диверсии на одном и том же месте. Но на этой войне возможно все. Здесь все перевернуто, я бы назвал ее праздником идиотизма. Ужасно хочется спать, но спать нельзя. Вдруг до нас доносится звук, кто-то наступил на сухую ветку, потом еще и на дорогу вываливаются двое мусликов. Мы тут же открываем огонь. Один убит сразу же, другой успевает залечь и дать ответную очередь. Перестрелка длится недолго, муслик бросает автомат и кричит, что сдается. Мы осторожно выходим из укрытия, шиптар ранен в руку, в грудь навылет и в ногу. В грудь и в руку ранения не опасны, но вот в ногу — пуля ударила в голень и раздробила кость. Из раны бьет фонтан крови, ступня болтается, как на шарнире. Пожалуй, надо его добить. Но муслик жалобно кричит, умоляет о помощи, в глазах боль и мольба. Мне становится его жалко, я вскрываю один за другим медицинские пакеты и перевязываю шиптара, затем накладываю шины на поврежденную ногу. Во мне борются два противоречивых чувства: докатился — лечу муслика, я понимаю, что это враг, которого надо убить, и в то же время мне его жалко, в памяти встает образ Сергея Миранчука, русского добровольца из Одессы, попавшего в плен и зверски замученного мусульманами — уж не этот ли урод его пытал — но руки сами делают привычную работу, наконец все готово. Утром за шиптаром приходит машина и увозит его в штаб бригады на допрос.
Наступило 11 июня, в этот день нам объявили, что подписан договор о выводе войск. Мы назначаемся в прикрытие. Несколько дней мы стоим в прикрытии возле дороги, по которой проходит техника. Шиптары наглеют до предела. Каждую ночь у нас происходят перестрелки и стычки с ними. Но приходит приказ погрузиться в машины и нам. Наша бригада уходит одной из последних. Колонна движется к городу Приштина. Приштина уже занята англичанами, вся левая сторона улицы забита ихней техникой, по правой идет Югословенское войско. Англичане застегнуты на все пуговицы и крючки, у всех одинаково заломлены береты и засучены рукава, у другого подразделения, наоборот, рукава у всех опущены и все в касках. Я смотрю на них и не могу понять: то ли они настолько вышколены и вымуштрованы, то ли по жизни такие. Они с удивлением и ужасом смотрят на нашу колонну: "откуда столько техники?" Западная пропаганда уверяла, что авиация уничтожила семьдесят процентов всей техники. Мимо англичан проходят Т-72, грохочет Т-80, старые, но верные Т-55, гаубицы, самоходки, идут БМП, грузовики с пехотой, опять танки, и на каждом вьется знамя, каких только знамен здесь нет: трехцветные — югославские, босанские — с золотыми крестами, православные хоругви с ликами святых, бьются на ветру двуглавые белые орлы Царя Душана, будто бы вся история Сербии идет вместе со своим войском. Сербы уходят с гордо поднятой головой. Три месяца они ждали сухопутного вторжения НАТО, три месяца они готовились к жестокой битве, но натовцы так и не решились вступить в честный бой. Сербы сидят на броне и грозят англичанам кулаками, размахивают оружием, выкрикивают ругательства. Англичане трусливо жмутся к своим танкам и не отвечают, от них исходит страх. Они боятся, как бы кто из сербов не разрядил в них свой автомат. Сербы уходят из Косово, многократно преданные и проданные Милошевичем, его правительством, преданные и обманутые Ельциным, но придет время, и ПРАВОСЛАВНОЕ ВОЙСКО снова вернется сюда. Войско Южных славян.