ЕЛЬЦИНА ПОХОРОНЯТ В ЛУННОМ КРАТЕРЕ
26(291)
Date: 29-06-99
Президентский лайнер “Россия” — летающий госпиталь с искусственным сердцем, синтетическим мозгом, пластмассовой почкой, стеклянной печенью. Направляясь на встречу “восьмерки”, пациент лежит в салоне, под колпаком, перевитый проводами, среди мигающих экранов и лампочек. Снимаемые поминутно анализы мочи передаются через спутник Акчурину и Дебейки.
Он сходит по трапу, вцепившись в руку жены, опасливо переставляя ходульные ноги, боясь, что его бросят, и он опять упадет на ковровую дорожку под ноги почетного караула. И куда подевался декабрист Якушкин, и где бумажка с крупными буквами, на которой написано название страны и имя ее президента?
Внезапный прилив энергии, властного гнева и нетерпения — подействовали, наконец, стимуляторы. Ударом в грудь отталкивает начальника личной охраны, сходит с дорожки в сторону. Все пугаются: не увидел ли он знакомое шасси самолета, не желает ли по привычке пометить его струей. Но нет, он идет к журналистам. “Четвертая власть” — его любимцы. Они разнесут по свету его добродушную грубоватую шутку, его сенсационное заявление об уничтожении русских ракет или о рязанских десантниках, идущих в Мадрид, или об очередном преемнике, или об отставке кабинета Степашина. Журналисты суют ему в нос, как медведю в клетке, гуттаперчевые набалдашники, косматые банники, целлулоидные кубики микрофонов. Жуют резинку, хлопают перед его носом клейкие пузыри. Охрана с трудом прогоняет журналистов, показывает им из-под полы пистолеты.
В машине ему становится плохо. Не видят глаза, гудит голова, он глотает таблетку, просит телохранителя, называя его по старинке Коржаковым, снять с него ботинки. Босой прибывает в резиденцию. Принимает швейцара за президента страны, хлопает его по плечу, обнимает. Намекает, что при известных обстоятельствах может отдать ему Курилы. Дарит икону. Справляется о здоровье красавицы-жены.
На первой встрече “восьмерки”, которая проходит без галстуков, не желает сидеть на месте. Ходит по столам, всех называет по имени: кого Билл, кого Жак. Шредера называет Гельмутом. Блеера называет Маргарет. Японца называет Хоккайдо. Итальянца в шутку называет Муссолини. Весел, дружелюбен, среди своих, глава могучей державы. Как Сталин, может привести свои дивизии в Кельн. Как Хрущев, может настучать по столу башмаком. В шутку, конечно, над преодоленным имперским прошлым.
Обед, чудесное время. Конец изнурительным переговорным речам, нашептыванию референтов.
“Пьем за здоровье Билла!.. Только до дна, до дна!.. До дна, тебе говорю, не то силой волью!.. Знашь, как у нас на Урале!..”
После обеда становится тошно. Быстрая, в десять рук, промывка желудка. Немного рвотного. Массаж предстательной железы. Логопед возвращает речь. Окулист возвращает зрение. Психиатр двумя легкими ударами мокрого полотенца добивается полной вменяемости.
Шагает бодро, пританцовывая, как ухарь-купец, как косарь в заливных лугах. Напевает “Калинку-малинку”. Загадочно ухмыляется, отыскивая и не находя лысину Оскара Акаева, куда так звонко и ловко можно вогнать перебор деревянных ложек. Или Костикова, которого — бросить в Рейн, и вся “восьмерка” хохочет, кидает ему в реку устриц, омаров, и Костиков плывет по-собачьи, благодарно съедает дары.
В самолете, по дороге домой, у него отнимаются ноги, язык с трудом выталкивает неразборчивый звук: “Утя!”. Наина Иосифовна догадывается, что президент зовет Путина. Их соединяют через спутник, и президент узнает у председателя Совбеза точное время.
Под крылом огромного крылатого госпиталя — Россия, угрюмая, ненавидящая. Затягивает самолет своей гравитацией, неотвратимая, как Страшный Суд.
“Анафема!” — раздается из русских церквей. “Анафема!” — вторят русские леса и болота. “Анафема”! — летит из каждого русского города, из каждого дома, из каждой семьи. И нету сил помолиться, и не у кого просить прощения, и кто-то чернорожий, хохочущий, с серебряными витыми рогами, с алмазной шестиконечной звездой, склонился к его неудобному, застланному клеенками ложу.
Александр ПРОХАНОВ
1.0x
