УЖАС В ГОРОДЕ

Author: Анатолий АФАНАСЬЕВ
УЖАС В ГОРОДЕ (Фрагмент романа)
11(276)
Date: 16-03-99
ИЗВЕСТНЫЙ ЖУРНАЛИСТ Геня Спиридонов поехал в Федулинск по наводке корешана с телевидения, Осика Вахрушина, автора и ведущего популярной передачи “Лицом к рынку”. Смысл передачи заключался в том, что все ее участники так или иначе что-то покупали и продавали, и при этом никто не оставался в убытке. Самый главный везунчик, как во всех подобных шоу, получал какой-нибудь необыкновенный, заветный приз. В последней субботней передаче девушка из провинции выиграла целый вагон гигиенических прокладок “тампакс”, которые можно было использовать также в качестве контрацептивов. Ее партнеру, пожилому, седовласому шахтеру, прибывшему на передачу прямиком из пикета, повезло еще больше: счастливчик стал обладателем бесплатного пропуска во все стриптиз-базы Москвы, включая знаменитый “Элегант-отель” на Рублевском шоссе, где развлекались исключительно члены правительства, банкиры, депутаты Государственной Думы и лидеры мафиозных кланов. К сожалению, пропуск действовал лишь в течение одной ночи. На многозначительно-сочувственный намек ведущего, дескать, не надорвется ли пупок, — победитель солидно ответил: “Придется попотеть, но в забое бывало покруче”, — чем вызвал бурю восторга в публике.
С Осиком они попили пивка в Доме журналистов, потом, как водится, перешли в ресторан, и там закосевший Спиридонов пожаловался другу, что ему до зарезу нужно состряпать какую-нибудь сенсацию, но не туфту, а чтобы действительно зацепила читателя за живое. Дело в том, что знаменитый “Демократический вестник”, славящийся своей независимостью, в очередной раз переходил из рук в руки: на днях межнациональный банк “Москоу-корпорейшн” перекупил его у прежнего хозяина, холдингового концерна “Сидоров, Шмуц и Ко”. В газете ожидалась крупная перетряска — новая метла, известно, чисто метет. Спиридонов собирался подстраховаться, хотя ему лично увольнение вроде бы не грозило. Он был известен своей неподкупной лояльностью к режиму, но ведь никогда не угадаешь, в какую сторону подует ветер. Лучший способ страховки для журналиста — напомнить читателю о себе каким-нибудь крупным разоблачением, но ничего путного, как на грех, не подворачивалось.
Осик откликнулся с пониманием.
— Не там ищешь, коллега, — заметил он снисходительно, нагребая столовой ложкой черную икру на ноздреватую свежую булку. На самом деле все эти заказные убийства, разборки, взрывы, растление младенцев и вообще всякая катастрофика давно навязли у людей в зубах. Их перекормили этим до блевотины.
— Любопытно, — иронически буркнул Спиридонов. — И что же, по-твоему, читатель жаждет получить взамен?
— Сказку... Да, да, красивую социальную сказку. Ты покажи быдлу кусочек благодати, посули, что у него, у быдла, есть шанс приобщиться, — и оно тебя мгновенно возлюбит. Памятник поставит при жизни. Классик не шутил, когда сказал: тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман. Скажи придурку правду — он тебя возненавидит, наври с три короба — прославит, как благодетеля. Так мир устроен, Генюшка, не нам его менять. На этот психологический феномен опирается, как каменный столб, любая идеология, от капиталистической до неохристианской.
— Конкретно, — Спиридонов, нервничая, опрокинул стопку “абсолюта”. Он не любил нравоучений. — Что ты предлагаешь конкретно?
Осик не заметил раздражения друга.
— У моей передачи рейтинг все время растет, а ей уже шестой год. В чем секрет? Объясняю популярно. Чем человек бомжистее, тем больше ему хочется схавать чего-нибудь на халяву. Я даю ему такую возможность. В моем шоу никто никогда не проигрывает, понимаешь? В сущности, это земная модель рая. Вся задача только в том, чтобы туда попасть. А уж если попал... Знаешь, когда меня эта идея озарила, я начал себя уважать. Вот он и есть — возвышенный обман, можешь потрогать руками.
Спиридонов, слушая похвальбу приятеля, совсем закручинился и в забытьи осушил очередную стопку. Самое обидное, что проклятый телевизионный кукушонок, по всей вероятности, абсолютно прав. Пора, пора менять амплуа неистового разоблачителя, борца за справедливость на роль доброго дядюшки-дарителя. Но как? Газета — не экран, и слова, напечатанные на бумаге, не сунешь читателю в зубы, как “сникерс”.
— Теперь возьмем твою проблему, — будто подслушав его мысли продолжал Осик. — Недавно у нас побывала забавная девчушка из Федулинска. Такой заштатный подмосковный городишко, гнилой и никому не нужный. Население что-то около ста тысяч. В основном — ученая братия, бывшие оборонщики, а уж это, сам знаешь, совки из совков, ржавые гвозди. Публика совершенно никчемная, их уже не переделаешь. Девчушка мне, однако, понравилась, и я ее сперва, как положено, оприходовал в кабинете на предмет невинности. И вот между делом она рассказала кое-что любопытное про этот Федулинск. Якобы там до того разумно устроена жизнь, что нет никаких волнений, беспорядков, голодовок и даже преступлений. То есть тишь и гладь, и божья благодать. Все довольны всем, каждый день, как праздник.
— Такого не может быть!
— Допустим, не может, — согласился Осик. — Допустим, это плод больного девичьего воображения. Тем более, она мне показалась какой-то немного заторможенной. И раздевалась как-то медленно. Никаких вопросов не задавала. Зато уж как начала щебетать, еле остановил... Хорошо, пусть бред, но что тебе мешает съездить и посмотреть? Я дам ее адрес. Потолкуешь с ней, оглядишься. Если хоть сотая доля ее фантазий правда, то ведь это и есть суперсенсация. Что-то приукрасишь, отретушируешь... Генушка, это же клад!..
Утром на похмельную голову Геня Спиридонов вяло перебрал два-три сюжета, которые мог бы предложить в номер: четырнадцатилетняя спидоносица, заразившая за вечер десятерых мужчин; депутат, застреленный в объятиях чернокожего любовника; взрыв на Сущевке, снесший половину девятиэтажного дома — двадцать трупов и сколько-то раненых; авария на окружном шоссе, пьяный водитель “мерседеса” врезался в автобусную остановку, четыре покойника, а на виновнике происшествия ни царапины — и прочее такое, рутина — действительно скулы сводит от скуки, притом товарец, разумеется, не первой свежести, за вечерними теленовостями не угонишься.
И тут всплыл в памяти вчерашний разговор с Осиком: собственно, почему бы и нет?
Недолго думая, Геня позвонил в редакцию и предупредил, что уезжает в срочную командировку, вернется поздно вечером. Заодно узнал у всеведущей секретарши “главного” новости: кадровая чистка не началась, но в редакции тихо, как на кладбище, слухи самые ужасные, сотрудники не вылезают из кабинетов, и на всякий случай никто ни с кем не здоровается.
Через час Спиридонов сел в электричку на Ярославском вокзале, еще через полтора часа ступил на дощатую платформу горда Федулинска. День будничный, электричка шла полупустая, и Геня в дороге немного подремал, хотя поминутно отрывали от сна крикливые, настырные поездные торгаши, подсовывающие под нос всякую дрянь, от залежалых, никому не нужных бульварных романов, до ситцевых трусов китайского производства. И все за смешную цену.
В Федулинске его приятно поразило отсутствие кислых запахов и нелепой сутолоки, присущей всем подмосковным станциям, а также то, что все надписи, указатели и даже рекламные щиты были сделаны почему-то на русском языке. И воздух здесь был такой, словно, отъехав на шестьдесят километров от Москвы, он очутился на морском побережье.
У стенда с расписанием Спиридонов выяснил, что последняя электричка на Москву уходила в первом часу, и здесь же познакомился с первым федулинским аборигеном, красномордым алконавтом лет шестидесяти в брезентовой робе, который мирно сидел на скамеечке, и, держа в одной руке красный гладиолус, сосал пластиковую бутылку “пепси”. Для наметанного взгляда Спиридонова сцена совершенно противоестественная, он подошел поближе:
— Привет, землячок! Зачем лакаешь такую гадость? Не лучше ли пивком оттянуться, а? Я бы и сам не прочь.
Мужчина понюхал гладиолус и обратил на него какой-то странный, болезненно-невинный взор.
— Что вы, господин! Раньше десяти никак нельзя.
Спиридонов поглядел на часы: без пятнадцати час.
— А почему раньше нельзя?
В глазах аборигена ответное удивление.
— Как почему? Медицина, брат. Кто рано пить начинает, долго не живет.
— А гладиолус зачем?
— Как зачем? Для красоты, для чего же еще...
В задумчивости Спиридонов вышел на привокзальную площадь.
Федулинск, как и другие подобные города, наспех обустроенные в 50-е-60-е годы для нужд огромными темпами развивающейся промышленности, являл собой самый несуразный тип градостроительства. Огромные площади, занятые суперсовременными производственными сооружениями, и хаотичные жилые комплексы, где рядом с двухэтажными бараками, слепленными из фанеры и клея, уживались штампованные шлакоблочные девяти- и двенадцатиэтажные здания, вдобавок — чудесным образом втиснувшаяся в центр деревенька Федулка, по которой тоскливо бродили привидения недоенных коров и где голосисто орали несуществующие петухи. Высокая водонапорная башня неподалеку от центрального универмага напоминала почему-то перерезанную пуповину невесть куда отвалившегося бетонного младенца. В таком городе бесполезно искать намека на стройную архитектурную мысль, и человека с развитым чувством гармонии вся эта немыслимая чехарда могла запросто свести с ума, но только не Геню Спиридонова.
С первых шагов по тенистым улочкам его охватило смутное томление, словно после долгих странствий он вернулся туда, где бывал и раньше, — в снах ли, в иных воплощениях?
Люди, попадавшиеся навстречу, хотя и неброско одетые, оставляли приятное впечатление, будто все разом вышли на прогулку, и большинство из них, и молодые, и пожилые, окидывали его приветливыми взглядами и улыбались, как бы ожидая, что он непременно с ними заговорит. На улицах, как и в Москве, полно иномарок, откуда выглядывали дурашливые рожи молодняка с подстриженными затылками, торговали многочисленные шопики, дважды интеллигентные молодые люди попытались всучить ему блестящую коробку с импортным утюгом, настырно убеждая, что ему повезло, и товар он получит в виде приза — то есть, повсюду текла обычная коммерческая жизнь, но все же было в привычном круговороте что-то фальшивое, напоминающее опять же какое-то давно забытое сновидение. Некая несообразность витала в воздухе и отдельные штрихи не складывались в понятную, цельную картину. Алкаш с гладиолусом на станции, похмеляющийся “пепси”; девушка в шопике, у которой он купил пачку “кэмела”, а она догнала его с кассовым чеком в руке; два явно обкуренных бычка, с которыми он, зазевавшись, столкнулся на тротуаре, а они, вместо того, чтобы пихнуть его посильнее, смущенно пробормотали: “извините, сударь!”; “жигуленок”, пропустивший его на переходе, — что все сие означает? Где он очутился? В Париже, в Ницце, или в занюханном, закопченном, нищем подмосковном городе?
Одна деталь особенно его поразила. Он остановился у газетного развала, чтобы купить утренний номер “Демократического вестника” со своей статьей, и вдруг среди пачек газет разглядел детский трупик. Протер глаза, не померещилось ли? Нет, действительно голый трупик, пухлые ножки неестественно вывернуты, ко лбу прилипла белая прядка и глазки прикрыты потемневшими веками.
— Это что такое?! — спросил Спиридонов, ткнув пальцем, еле ворочая языком от ужаса. Продавец, молоденький мужчина с одухотворенным лицом педика, поспешно прикрыл трупик картонной коробкой.
— Извините, господин, перевозка где-то запропастилась.
Не взяв сдачу и еле доплетясь до ближайшей скамейки, Спиридонов жадно закурил. Рядом расположилась тощая, пожилая дама в нарядном летнем платье с одним полуоторванным рукавом. Не успел он отдышаться, как дама завела с ним разговор.
— Простите великодушно, юноша, — похоже, в Федулинске было принято любой разговор начинать с извинений.
— Не сочтите за хамство, не выбрасывайте, пожалуйста, чинарик.
— Вы хотите курить?
— Честно говоря, очень хочу. Поиздержалась, знаете ли, а до пенсии еще одиннадцать дней. Да ее и не платят седьмой месяц.
Спиридонов охотно угостил ее сигаретой. Пораженная его щедростью, дама залепетала слова благодарности, он ее прервал довольно грубо.
— Ладно, ладно, чего там... Скажите лучше, вы местная?
— Даже не сомневайтесь. Мы все тут местные. У нас приезжих не бывает, — рискуя обжечься, дама обгородила сигарету ладошками, чтобы не упустить ни капли дыма.
— Как же не бывает? Я сам только полчаса назад приехал.
Дама ответила ему взглядом, в котором он различил то же самое болезненно-просветленное, пустоватое выражение, как у алкаша и у девушки, догнавшей его с чеком.
— Полчаса, господин, где они? Фьить — и нету. Теперь вы наш земляк, коренной федулинец. По-другому не бывает. По-другому нельзя.
Сумасшедшая, догадался Спиридонов. Они все тут немного чокнутые. Но как такое может быть? Первый холодок страха нежно коснулся его лопаток.
Он поинтересовался, как пройти на улицу Энгельса, где проживала Люся Ларина, чей адрес записал ему Осик на ресторанной салфетке. Дама подробно объяснила:
— Пойдете прямо до водонапорной башни, потом налево, по улице Хруничева, потом опять налево, до Центра реабилитации. Вы сразу его узнаете, такое красивое здание из красного кирпича. Дальше все время прямо и прямо, пока не упретесь в проезд Урицкого. Там Энгельса рядом, только она уже не Энгельса, а вторая Худяковская. Ее недавно переименовали. Все, как говорится, возвращается.
— Что за Центр реабилитации? — профессионально уточнил Спиридонов. — Больница, что ли?
Дама хитро улыбнулась.
— Сами увидите. Вы сегодня туда обязательно попадете.
— Вы полагаете?
— Тут и полагать нечего. По-другому не бывает.
Стараясь не оглядываться на газетный развал, Спиридонов бодро зашагал в указанном направлении. За минувшее десятилетие, пока Россия отвоевывала независимость у бывших союзных республик, а позже у собственных окраин, матерый журналист Спиридонов нагляделся всякого, вряд ли его мог напугать мертвый младенец. Смутило вопиющее противоречие нелепостей, обрушившихся со всех сторон. Нелепые разговоры, нелепая поза трупика, неадекватное поведение аборигенов — не мираж ли все это? Или хуже того, грозные симптомы умственного сбоя, расщепление сознания, профессионального заболевания независимых журналистов, многих из них преждевременно сведшего в могилу. Да что далеко ходить. Не далее как месяц назад Гордей Баклушев, начальник отдела информации в “Демократическом вестнике”, начинавший свою блистательную карьеру еще при Яковлеве, несгибаемый защитник прав человека, личный советник президента, вдруг явился на работу в одних трусах, с начисто выскобленным, как у кришнаита, черепом, с серебряным амулетом на груди, и объявил ошарашенной секретарше и сожительнице Лизе, что у него ночью было прозрение и что он создан для счастья, как птица для полета. Едва бедная секретарша набрала номер “скорой помощи”, как Гордей подскочил к раскрытому окну и с радостным воплем: “До встречи на Брайтон-бич, дорогая!” — выпрыгнул с десятого этажа.
Вот еще одна странность, которую мимоходом отметил Спиридонов: на улице не видно милиционеров, хотя при демократии их развелось как собак нерезаных, и умнейшие из нынешних идеологов рассматривали этот факт как бесспорный признак духовного оздоровления общества, о чем и Спиридонов не раз писал в своих статьях. Добродушный облик могучего мента с каучуковой дубинкой и автоматом стал как бы одним из символов всеобщего преуспеяния и свободы. Но за целый час блуждания по городу он не встретил ни одного. Как это понимать?
До улицы Энгельса-Худяковской он добрался без всяких приключений. Поднялся на третий этаж блочного дома и позвонил в дверь квартиры, обитой коричневым дермантином. Отворила, не спрося кто пришел, худенькая девушка с милой, заспанной мордашкой — и молча на него уставилась. Зная нравы провинциальной молодежи, Спиридонов строго спросил:
— Одна дома?
— Ага.
— Родители где?
— Ушли на прививку, а вы кто?
Спиридонов прошел в квартиру, отодвинув девушку локтем. Улыбнулся ей таинственно-призывной улыбкой, от которой московские балдели, как кошки от валерьянки.
— Принимай гостя, Люся. Из Москвы я, от Осика Вахрушина. Не забыла про такого?
— Ой! — девушка радостно всплеснула руками. — Да что вы говорите? Проходите же в комнату, чего мы тут стоим.
В горнице ему понравилось: чисто, уютно, много подушек и ковриков, добротная мебель шестидесятых годов. Девушка поспешно расстегнула халатик, но Спиридонов ее остановил:
— Погоди, Люся, не суетись. Я не за этим приехал.
— Не за этим? — девушка смутилась. — А за чем же?
Любуясь ее нежным, смышленым личиком, как у лисенка, Спиридонов рассказал, что он журналист и хочет написать статью про Федулинск. Люсю, по совету Осика, он выбрал в свои, говоря по-русски, гиды и чичеронне. План такой: прогулка по городу, осмотр достопримечательностей, затем обед в ресторане за его счет, а дальше видно будет.
Девушка слушала внимательно, головку склонила на бочок, но что-то ее беспокоило.
— Сперва ведь надо зарегистрироваться, Геннадий Викторович... Я позвоню, да? — и потянулась к телефону.
— Что значит зарегистрироваться? Куда ты собираешься звонить?
— В префектуру, куда же еще.
— Зачем?
Поглядела на него удивленно.
— Иначе нельзя... Накажут. Да и какая разница? Вас же все равно на станции сфотографировали.
Спиридонов задумался, машинально закурив. Несуразности накапливались, и ему это не нравилось. Мелькнула догадка, что на суверенном федулинском пространстве некая сила организовала свободную зону со своей системой управления и контроля, но как это возможно осуществить под самым носом у бдительной столицы? Люся замерла на стуле в позе смиренного ожидания.
— Говоришь, родители на прививку ушли? — спросил Спиридонов. — Что еще за прививка?
— Еженедельная профилактика, — девушка смотрела на него со все возрастающим недоумением. — Сегодня четверг, верно? Прививают возрастную группу от сорока до пятидесяти.
— Делают уколы?
— Иногда уколы, иногда собеседования с врачом. Извините, Геннадий Викторович, вы словно с луны свалились.
— И где это происходит? В больнице?
— Зачем в больнице? В пунктах оздоровления.
— Ты тоже туда ходишь?
— Позавчера была, — девушка с гордостью продемонстрировала ему руку, испещренную синими точками, как бывает у наркоманов.
Спиридонов почувствовал желание выпить.
— У тебя водка есть?
Люся метнулась на кухню и через минуту вернулась с початой бутылкой и двумя чашками. Глазенки возбужденно блестели.
Выпив вместе с девушкой, Спиридонов продолжил расспросы.
— Родители у тебя работают?
— Раньше работали, пока завод не закрыли.
— На что же вы живете?
— Как на что? Талоны же нам дают. А водки вообще сколько хочешь. Мы хорошо живем. Раньше плохо жили, когда Масюта правил, коммуняка проклятый. Чуть голодом всех не уморил. Правильно сделали, что его укокошили.
— А теперь кто у вас голова?
Нежное личико Люсино осветилось вдохновенной улыбкой.
— Как кто? Монастырский Герасим Андреевич, благодетель наш. Спаси его Христос. Уж он-то в два счета навел порядок... Может, мне все же раздеться? Предки скоро явятся.
У Спиридонова в башке клинило, как при высоком давлении. Пришлось еще принять чарку. Люся от него не отставала.
— Скажи, дитя, ты со мной не шутишь? Не вешаешь дяденьке лапшу на уши?
— В каком смысле?
Чистый, ясный взгляд без всякого намека на интеллект. У кошки бывают такие глаза, особенно перед грозой.
— Регистрироваться я должен где?
— Как где? В центральном бюро эмигрантов. Там вам сразу сделают прививку.
— В Москву я могу от тебя позвонить?
— Конечно, можете, — хитрая, всезнающая гримаска. — Только вас не соединят.
— Почему?
— Как почему? В Москву звонят по спецдопуску, откуда он у меня.
— Значит, получается, звонить нельзя, а поехать на телепередачу можно? Что-то тут не вяжется.
— Можно поехать куда угодно, — терпеливо растолковала Люся. — У нас свободный город. Как вы не понимаете, Геннадий Викторович? У нас никто ничего не запрещает, потому что права человека превыше всего, — в ее голосе неожиданно зазвучали стальные нотки, хотя взгляд по-прежнему безмятежно лучился. — Вам любой ребенок объяснит. Ехай куда хочешь, звони хоть в Нью-Йорк, но, конечно, после особой прививки. Это для нашей же пользы, чтобы не заболеть. Некоторые боятся ее делать, а я рискнула. Теперь не жалею ничуточки. Знаете, что мне подарили на передаче?
— Что?
— Заговорщически улыбаясь, достала из шкафа пластиковую коробочку, украшенную живописными сценками из мультиков о Микки-Маусе.
— Вот, нажмите кнопочку.
Спиридонов послушался, крышка коробочки отскочила — и оттуда вылетел огромный, коричневый член со всеми полагающимися причиндалами. Эффект был потрясающий, Геня испуганно отшатнулся. Девушка залилась звонким, мелодичным смехом.
— Чудо, да?! Настоящее чудо!
— Неплохая вещица, — пробормотал Спиридонов, чувствуя легкое недомогание в области печени. — А что это за особая прививка?
— Ну, когда надолго засыпаешь...
Окончание в № 12