“СКОРАЯ”, УСПЕЙ!

Author: Александр Брежнев
“СКОРАЯ”, УСПЕЙ!
7(272)
Date: 16-02-99
Желтая, с красными полосками машина “Скорой” напряженно мигала синим огнем маячка и отчаянно выла сиреной, тщетно порываясь вырваться на Садовое кольцо под красный светофор. Мимо безразлично проносились иномарки — никому и в голову не приходило уступить дорогу. Гаишник у светофора, упрямо не слыша надрывного воя сирены, разбирался с нарушителем. Водитель “Скорой” — Николай Иванович — привычно ругался, что для Москвы это обычная история — никому нет дела до чужой беды. Никому, кроме “Скорой помощи”...
НАКОНЕЦ ЗАГОРАЕТСЯ “ЗЕЛЕНЫЙ” и “мерседес-бенц-специализированный” устремился туда, где случилась беда. У человека горлом пошла кровь. Бригада — четыре человека. Врач, два фельдшера и водитель — дружный и спаянный коллектив. Много лет работают вместе, понимают друг друга с полкивка. Салон напичкан разной умной аппаратурой — русской и импортной. Аппаратуры, бинтов, запасных перчаток, простыней, медикаментов хоть и много, но размещены они в машине в завидном порядке. Все под рукой, и при этом в салоне остается простор, ничего не болтается, не падает и, главное, не мешает работать. Около моей правой руки маленький оранжевый ящичек, в котором помещалось много медицинских принадлежностей, как солдат в строю — и все в порядке, досягаемости для врача, все на виду. Мне бы понадобился для них, по меньшей мере, шкаф. Около другой руки — большая радиостанция, с ее помощью можно связаться с “базой” — родной подстанцией из любого района. У каждого члена бригады в кармане маленькая “моторолла”. Связь в ”Скорой” неплохая, хотя бывают и с ней проблемы — много в Москве каменных мешков, где не пробивается никакой сигнал.
Промелькнули за окном забор, ворота, охранник и заснеженный дворик. Приехали на место. Быстро, но без суеты, подхватив оранжевый ящичек, бригада зашагала к подъезду. Помогать оказалось некому: больной своим ходом отправился в находящуюся неподалеку больницу — травма была совсем не опасная. Просто женщина, звонившая на 03, преувеличила драматизм ситуации. “Такое часто бывает, — философски объясняет фельдшер Алексей Вавулков. – Вообще-то мы, девятая бригада, работаем обычно по самым тяжелым случаям. “Девятка” — специализированная бригада реанимации. Наш профиль — автопроисшествия, тяжелые ранения, травмы, сердечные приступы. В последнее время таких вызовов становится все больше. Времена настали неспокойные, стреляют часто, режут, бьют, разбиваются на дорогах. Работы хватает”.
Через окно реанимобиля возникает особый взгляд на мир. Политические и экономические кризисы здесь отражаются не газетными рейтингами партий и вождей, не курсом доллара и марки, а кровью, травмами, инфарктами и самоубийствами. Каждый кризис, каждый резкий скачок доллара или рухнувшая финансовая пирамида вбрасывают в город огромные дозы человеческой беды и боли. Люди вешаются и травятся от безысходности, стреляют друг в друга и увечат из-за вороха зеленых бумажек, а то и из-за червонца на опохмел. “Скорая”, как никто другой, знает правду об истинной цене всех российских “реформ”.
Еще одно проявление кризиса — в полном безразличии людей друг к другу — часто бывает, никто не вызовет “Скорую” к истекающему кровью на улице человеку. Никто не уступит мчащемуся реанемобилю дорогу в пробке. И когда “скорая” наконец приедет, помощь уже не требуется.
Если нарастает напряженность в стране, ссорятся политики, взлетает доллар — значит, больше будет работы у “девятки”, больше сожгут они бензина, нервов, одноразовых шприцев и бинтов. На предприятиях от нищеты станут экономить на технике безопасности — и кого-то ударит током, оторвет ногу, проткнет железным стержнем. Плоды всех наших реформ, махинаций и споров, глупости и злобы круглые сутки, месяц за месяцем, год за годом собирает со всех закоулков столицы “девятка” и подобные ей бригады. Откачивают, спасают одних и сразу же едут за следующими.
В центре Москвы эту непрерывную битву за человеческую жизнь ведет Центральная подстанция “Скорой помощи”. Трудится на подстанции больше трехсот шестидесяти человек по сменам. В самом сердце, посреди второго этажа — диспетчерская. Здесь миловидная девушка-диспетчер ответит на вызов, узнает в чем дело и решит какую бригаду, из числа свободных, к вам выслать. Объявит в микрофон номер нужной бригады, подготовит карту вызова и положит в окошко. Все происходит довольно быстро, телефон звонит часто, но суматохи в диспетчерской нет, вполне справляются два человека — девушка и молодой человек. В диспетчерской, как и везде, где я побывал на подстанции — чистота, порядок и даже уют. Светло, тихо гудят три компьютера, напевает в магнитофоне про “Владимирский централь и ветер северный” Круг. Сюда стекается местное общество — пока свободные от работы фельдшеры, медсестры и братья, врачи. Сплетничают, обмениваются новостями. Два фельдшера — женщины недавно вернулись от жены генерала Рохлина — ей было плохо. Кто-то рассказывает анекдот про “контрольное” изнасилование, шутят над тем, как меняется смысл фразы “…плохо, парализовало”, если пропустили запятую. Кто-то курит в конце коридора, кто-то звонит домой, говорит, что у него “все нормально”. На маленькой кухоньке на плитах разогревают пищу. По другую сторону коридора в большой комнате, составив в ряд несколько кресел, дремлют в ожидании вызова те, кого срубил сон. Глядят усталыми глазами в телевизор — там кого-то режут на улице китайские подростки.
Руководит работой подстанции заведующий Леон Меликович Акопов, невысокого роста, с умными и добрыми глазами, выглядит чуть устало и озабоченно. Журналисту, однако, обо всем говорит бодро и успокоительно: “Все у нас нормально, справляемся”. Хвалит своих подчиненных, технику и машины. Деньги здесь людям платят, хоть и не большие, но, по словам заведующего, день в день. Врач с максимальным стажем работы на “Скорой” получает чуть больше тысячи рублей, а фельдшер — шестьсот. Прожить в Москве на такие деньги сложно, тем более нельзя прокормить семью.
Центральная подстанция — самая крупная в Москве и в России. Здесь базируются 27 бригад “Скорой помощи” — 14 линейных и 13 специализированных. Это — громадное хозяйство, сотни людей, аппаратура и тому подобное. “Руководить жизнедеятельностью такого гиганта очень сложно, — сетует Леон Меликович. — С одной стороны лучше было бы создавать побольше маленьких подстанций — проще управлять, ближе добираться до больных. Но с другой — только на базе таких громадных подстанций, как Центральная, можно организовать специализированные бригады”.
Центральная подстанция — самая первая в Москве. Здесь возникла и стала разрасться московская “Скорая помощь”. Созданная в 1919 году, подстанция приняла первый свой вызов 15 октября 1919 года. Скоро Центральная отметит свой 80-летний юбилей.
Центральная подстанция оснащена лучше всех в России. Тут Леон Меликович добрым словом вспоминает Газпром, подаривший Москве три года назад 30 новых реанимационных “мерседесов”, — они достались Центральной.
Центральная подстанция частенько помогает соседям. Ее бригады, особенно специализированные, выезжают на окраины столицы, в Подмосковье и даже в соседние области, когда там не могут справиться своими силами.
Всего в столице сейчас уже больше пятидесяти подстанций “Скорой помощи”, и их продолжают строить. Эта мощная система в прямом смысле принимает на себя боль и ужас мегаполиса с именем Москва.
..."Девятка" едет на базу, как здесь говорят, — “домой”. Вавулков, фельдшер с пятилетним стажем, говорит, что сильно достали шутники с ложными вызовами. Бригада мечется где-то в дебрях, куда ее вызвал какой-нибудь придурок, поигравшийся с телефоном, а в это время кому-то действительно нужна реанимация. Бывают неприятности, когда на место ДТП или перестрелки бригада приезжает раньше милиции, — потом долго таскают в качестве очевидцев. Получается, что между сутками дежурства вместо отдыха приходится целыми днями сидеть в милиции. Еще бывает, пострадавшие отказываются от помощи. Обычно так себя ведут самоубийцы, раненные в разборках и наркоманы. Таких приходится спасать силой, к таким обычно посылают бригады, где врач и фельдшера — мужчины.
Заверещала рация. Диспетчер Центральной передает девятой вызов: “Девочка, один год, инородное тело в носу”. Машина, не доехав до базы, круто разворачивается и едет по указанному адресу. Водитель — Николай Иванович Куделин, за рулем с 70-го года, с 81-го работает в этой бригаде.
Свернув с проспекта в проулки, ловко проезжает дворами, находит нужный дом. Бывает, говорит, подолгу приходится кружить в поисках дома, откуда был вызов.
Приехали. Маленькая и миленькая девчушка по имени Лиза, кушая изюм, засунула себе в нос крупную изюминку. Мама не смогла вытянуть это “инородное тело” сама и, испугавшись за свое чадо, вызвала “Скорую”. Девочку вместе с мамой сажают в машину и везут в больницу к ЛОРу. Бригаде снова не пришлось применить свое мастерство. “Ну и слава Богу!” — думаю я. По дороге снова застряли в пробке. Водитель рассказывает, как осенью в пробке чуть “не потеряли” — жаргон “скорой” — больного, случайно выстрелившего в себя милицейского опера. Простояли больше сорока минут.
Отвезли Лизу в больницу. Возвращаемся “домой”. Спрашиваю, как выглядит реанимация. Наверное, в несущейся на безумной скорости по шоссе машине совершается этот бой за человеческую жизнь. Сергей Михайлович Терехов — фельдшер, объясняет мне, что нельзя проводить реанимацию на ходу — машину трясет и производить точные выверенные реанимационные действия невозможно. Слишком велик риск ошибиться. На любом резком повороте можно просто упасть на больного. Если положение становится критическим, останавливают машину и начинают реанимацию прямо на месте — в машине есть все необходимое. “Так что самое плохое — это когда реанимобиль стоит посреди улицы, — объясняет Терехов. — Это значит — дела совсем плохи. И там, за стеклами, бригада в одиночку борется за человеческую жизнь”.
Девятая бригада относится к НИИ им. Склифосовского, за ним и закреплена. Поэтому с выезда вернулись туда. Институт вплотную прилегает к Центральной подстанции. Слышавший много легенд о “Склифе”, я ожидал увидеть громадное здание, освещенное жуткими синими огнями. На самом деле институт с виду ничем особенным не примечателен. Аккуратно прибранные дорожки с ровными сугробчиками по обочинам подводят к крыльцу. Внутри — охрана на входе и длинный коридор с дверями на обе стороны. Ничто не говорит о предназначении заведения. Только напротив некоторых дверей на скамеечках сидят люди. У них на лицах сочетание страха, скорби, боли и надежды. За этими дверями решается судьба близких и дорогих им людей. На дверях написано: “травматология”, “хирургия”, “токсикология” и так далее — во всю длину коридора. Время от времени к крыльцу подлетает “Скорая” и “Склиф” принимает нового пациента.
По левую сторону — другие двери. В одну из них и сворачивают члены бригады, тут их комната отдыха. Телевизор, электроплитка, телефон, три кровати. Здесь они ожидают нового вызова. График работы у фельдшера — до девяти суточных дежурств в месяц. У фельдшеров “девятки” дежурств получается 11, а то и больше. Они работают и на Центральной, и в Склифосовского. Отпуск — 33 рабочих дня.
Под аккомпанемент телевизора, тихо бурчащего у окна, рассказывают истории о “Скорой”, угощают горячим чаем. Зимняя ночь, за окном мерцают звезды, а за стенкой — реанимация, борьба жизни и смерти. Настроение мистическое. Слушаю историю фельдшера о наших днях, чудесно напоминающую древнюю легенду об Исиде и Осирисе. Несколько лет назад в столице бандиты расстреляли депутата городской Думы. На нем не осталось живого места, один только кишечник был прострелен в четырех местах. “Скорая” приехала вовремя и в “Склифе” женщина-хирург, что называется, собрала мужика по частям, подарила ему жизнь. Через некоторое время вся “Скорая” узнала, что выздоровевший депутат женился на своей спасительнице-хирурге.
Наш врач Олег Вячеславович Качнов — реаниматолог-анестезиолог. Работает в “Склифе” уже 30 лет, 10 лет фельдшером и 20 — врачом. В отпуске не был пять лет. На своем веку повидал много всякого, рассказывает неохотно. Летал как-то в 91-м году в Карабах — “вытаскивал” одного командира соединения. Вообще замечает сезонную периодичность характера пострадавших. Летом — больше утопленников и неудачливых ныряльщиков, ломающих шеи, зимой — аварии на дорогах, поскользнувшиеся, пораженные сосульками, по праздникам — поножовщина.
Новую форму взамен привычных белых халатов выдали в прошлом году. Синяя с белыми надписями “Скорая помощь 03” и шеврон на рукаве. Есть зимний и летний вариант. В принципе все ее хвалят — удобно, тепло. Хотя есть, конечно, и свои изъяны. Плохо вентилируется — летом в ней жарковато, а в зимних штанах вообще нельзя находиться больше пяти минут — “все закипает”. Еще сетуют, что к форме не выдается обувь — своя обувка больно быстро снашивается. Алексей показывает в доказательство свои раздолбанные башмаки.
Вызов! Одеваемся, выходим. На Хорошевском шоссе избит мальчик, 14 лет.
Машина летит по опустевшим ночным улицам. Скорость — важнейшее качество “Скорой помощи”. Сергей говорит, что у руководства была идея для скорости и оперативности оснастить “Скорую” вертолетами, были даже опытные образцы, они хорошо себя показали при автопроисшествиях на МКАД, но в самом городе совершенно неэффективны — им негде приземляться. Так идея с вертолетами и заглохла. “Пока надежда только на эти машины”, — он гордо хлопает рукой по обшивке салона, и автомобиль, словно поняв, о чем речь, утвердительно кивает, качнувшись на ухабе.
На подъезде запутались во дворах — на домах не видно номеров, спрашиваем дорогу у прохожих. Наконец добрались. Бригада ныряет в подъезд, мелькнув на крыльце синими комбинезонами и куртками.
Взбираемся на четвертый этаж. Доктор проклинает высокие этажи без лифта. Входим в квартиру. На диване — паренек. Зовут Саша. Его избили на улице какие-то пьяные подонки. Избили просто так…
Олег Вячеславович осторожно щупает живот паренька, спрашивает, где болит, как может, успокаивает его и мать, суетливо бегающую рядом. Маленькая сестренка Саши не понимает происходящего и весело снует между “дядями айболитами”, рисует им что-то фломастером на тетрадном листике.
Сотрясение мозга и тупая травма живота — ставит предварительный диагноз врач. Нужна госпитализация.
Садимся в машину. Сашу укладывают на койку в салоне, вокруг него Сергей, Алексей и мама, навзрыд рассказывающая, что с трудом смогла остановить сыну кровь. Алексей включает в салоне освещение — для объемности, чтобы мальчика не стошнило. При свете поражает лицо матери: пожилое, уже в морщинах, усталое лицо, оно словно с какой-то библейской картины. Накатившиеся слезы, боль, любовь к сыну, лежащему перед ней в полузабытьи, слабому и беззащитному, тревога и страх. Ужас перед безумным миром, огнями и комьями тьмы, проносящимися за окном реанимационной машины.
Ночью нет пробок, в считанные минуты достигаем больницы. Дело сделано. “Девятка” возвращается, по пути пьют любимый всей бригадой квас.
В комнатке в ”Склифе” разогревают ужин, без лишней медлительности с ним расправляются, чтобы новый вызов не прервал трапезы.
Всего за сутки бывает от трех до девяти вызовов. На эту смену выпало шесть — средний показатель…
В кабинете у Леона Меликовича случайно заметил икону на полке, заполненной книгами по медицине. Казалось бы, нет более атеистической науки, чем медицина, неужели она уживается с религией?
"Уживается, — говорит заведующий. — И еще как. У нас хватает верующих. И врачей, и фельдшеров. Уж кому кому, а медикам “Скорой помощи” точно необходима поддержка Бога”.
...Уже утром, шагая от метро к дому, я краем глаза увидел прорывающуюся сквозь уличные пробки “скорую”. И вдруг душу пронзило острое ощущение хрупкости нашего мира. Я вспомнил ночь, проведенную с бригадой, выезды. Их каждодневную борьбу за самое дорогое, что есть у человека – за его жизнь...