ВЕРИТЬ И ЗНАТЬ

Author: Андрей Воронцов
ВЕРИТЬ И ЗНАТЬ
36(249)
Date: 08-09-98
НЕТ НИ ОДНОЙ человеческой истины, которую нельзя было бы ошельмовать и высмеять, кроме одной: жизнь немыслима без веры. Можно дойти до последней точки, до полнейшего отрицания всего, утверждать, что небеса — это ад, а ад — это небеса, но, чтобы жить с этими истинами дальше, надо в них верить. И вот здесь-то отец лжи постоянно проигрывает: человек может заложить ему душу, но верить в ад как в царство добра и света не станет, ибо высшие истины, в отличие от низких, и обоснование имеют высшее — символ веры.
Люди искали его за много веков до того, как прозвучали поразительные слова Никейского символа: “Верую во единого Бога Отца Вседержителя, Творца Небу и Земли, видимым же всем и невидимым...” Народы, вышедшие из единого арийского корня, представляли себе символ веры чем-то вроде Голубиной книги, небесного эталона жизни. Когда евреи еще поклонялись кровожадному Ваалу и золотому тельцу, в “Авесте” уже было сказано: “Исповедую себя поклонником Господа Всеведующего... Клятвой обязуюсь вершить добрую мысль, клятвой обязуюсь вершить доброе слово, клятвой обязуюсь вершить доброе деяние”. Деятельное добро виделось ариям, пришедшим в Иран с берегов Днепра и Дона, как всепобеждающая сила: “Кто сеет хлеб, тот сеет праведность... Когда хлеб готов для обмолота, то дэвов (бесов) прошибает пот. Когда подготавливают мельницу для помола зерна, то дэвы теряют терпение. Когда муку подготавливают для квашни, то дэвы стонут. Когда тесто подготавливают для выпечки, то дэвы орут от ужаса”.
Этой вере далеко еще до веры в Христа, искупившего Своей кровью наши грехи, но насколько превосходит она те жалкие осколки веры, которые мы теперь называем убеждениями! Что такое эти убеждения? Зачем они?
Индивидуальные убеждения, внедренные в массы в качестве господствующих идей, живут не дольше жизни одного поколения (если они признаны большинством, то, конечно, дольше). Подсознательно авторы идей не могут этого не чувствовать. Отсюда и лозунги: “Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме”. Сказано в 1961 году. Смена поколений, как принято считать, происходит через каждые 30 лет. Прибавим к 1961 еще 30 — получится 1991. К этому году, как известно, не только основ коммунизма не построили (планировалось, вообще-то, на десять лет раньше), но и отказались от каких-то конкретных сроков. И именно в этом году было разрушено первое в мире социалистическое государство. Совпадение или нет — пусть решают историки или политологи, а мы отметим, что убеждения, трансформированные в идеи, есть подступы к вере, а не вера. Точнее, убеждения должны быть производным от веры, а не наоборот. Путь к вере через убеждения усеян такими рытвинами, что на них можно растрясти всю жизнь.
Ибо, что такое развал Советского Союза, как не кризис убеждений? В 1985 году мы, интеллигенты всех мастей, и левые, и правые, и никакие, с увлечением слушали говорливого Горбачева. В его словах мелькало нечто, отвечавшее выстраданным нами убеждениям. Даже антиалкогольная кампания встречала понимание у многих отнюдь не безразличных к рюмке людей... Люди с убеждениями поверили, что они есть и у Горбачева. И какового же было их потрясение, когда стало ясно через несколько лет, что словесное недержание генсека было обратно пропорционально наличию у него идей. Как, изумились многие, значит, можно сыграть в убеждения? Да так, чтобы мы поверили? Увы, увы, нельзя прикинуться верующим перед верующими, но изобразить из себя человека с убеждениями перед так называемыми идейными людьми — не так уж и трудно. Отчего так?
Да оттого, что, ценя свои убеждения, мы полагаем, что они столь же трудно доставались и другим, умеющим их воспроизводить за нами. Это самая большая интеллигентская ошибка. Таких умельцев оказалось куда как много. С голодным блеском в бегающих глазах, который мы принимали за тоску по идеалам, вдохновенно бледнеющие при слове “доллар”, они до поры до времени прятались за спиной Горбачева, а потом и Ельцина. И вот они, рука об руку с дельцами уголовного мира, взошли на вершину власти, поделили между собой государства, как пирог, а в оправдание себе привели все наши кухонные истины!
В некоторых деятелях первой демократической воли еще был заметен налет смердяковщины: Бурбулис, сводящий ладони и закатывающий птичьи глаза, Гайдар, сложной мимикой придающий круглому лоснящемуся лицу сократовское выражение. Непридуманный анекдот: Ярошенко спрашивает Гайдара: “А что будешь делать, если уйдешь из журнала “Коммунист”?” “Надену шинель Грушницкого”, — важно отвечает Гайдар. Шинель Грушницкого! Я так и вижу ее на пухлых плечах Гайдара. Это вам не гоголевская шинель, уважаемые! Это необъятная шинель казенного сукна, которая покрывает все, даже могилы, ежели перефразировать Ремарка.
Как быстро они пали, “кумиры” конца восьмидесятых! Где многоречивый господин Собчак? Почему он отказывался испробовать свои ораторские способности на следователе? Получил сердечный приступ на допросе... Все это неспроста. Есть ли хотя бы один член правителства Гайдара, не обвиненный прессой в воровстве, мошенничестве или мздоимстве? Чубайс, Полторанин, Шумейко, Ярошенко, Авен, Нечаев, Вавилов, Днепров, Иваненко, Баранников, Грачев, Кобец, наконец, сам Гайдар... “Романтики”...
Но вынести окончательный приговор власть имущим мешает один вопрос: какова их подлинная цель? Во что они верят? В золотого тельца? Для политика маловато. Власть слаще золотого тельца, хотя одно другому не мешает. Власть, помноженная на деньги, рождает еще большую власть. Деньги, помноженные на власть, рождают еще больше деньги. Но деньги и власть являются целью лишь до поры до времени. Власть корпоративна, у нее есть свои специфические интересы, в том числе международные. Можно сколько угодно считать ее безыдейной, но властное сообщество, совершенно лишенное идей (пусть это будут даже антиидеи), быстро уступает место другому властному сообществу.
Какие же идеи у властного сообщества господ Ельцина. Березовского, Гусинского, Чубайса, Немцова. У оппозиции есть готовый ответ: они хотят преподнести страну на блюдечке Западу, не забыв при этом унести в зубах каждый по куску. Объяснение вполне логичное, но что-то меня в нем не устраивает. Разве неизвестно упомянутому сообществу, что получили от Запада, оказавшись не у власти, те же Горбачев и Станкевич? Право продавать книжки со своим автографом в парижском магазине или скрываться от российского правосудия? Запад, прибрав к рукам Россию, вероятно, оставит нынешним политикам их деньги, но власть наверняка заберет. Такие наместники им не нужны. Предположу даже, что если обвинения в экономических преступлениях, выдвигаемые в адрес господ Чубайса, Березовского, Потанина, Вавилова и других, справедливы, Запад при первой же возможности упрячет их за решетку, как Ельцин упрятал преданных ему лично Ильюшенко и Кобеца.
Однако оставим предположения и зададим себе другой вопрос: почему ельцинское руководство позволяет себе критиковать расширение НАТО на Восток? Чьи интересы выражает шедшее на любые уступки Западу ельцинское окружение, неспособное теперь произнести слово НАТО без гримасы?
Да свои собственные как всегда. На оккупацию им, допустим, плевать, а вот что, если за войсками НАТО придет некая международная полиция и начнет здесь хозяйничать? Сейчас для решения деликатных вопросов достаточно телефонного звонка в Генпрокуратуру или МВД, а к оккупационному генпрокурору, небось, и в приемную не пустят. Нет, так не пойдет. Это наша страна, и мы здесь хозяева. Расширяйтесь в Африку!
Внешнеполитическая идея тогда отражает национальные интересы, когда связана с внутриполитической. А такой у наших властителей нет и быть не может. Герой романа Набокова “Приглашение на казнь” спрашивает у мучающих его тюремщиков, “плотных на ощупь привидений”: “...существует ли в мнимой природе мнимых вещей, на которых сбит этот мнимый мир, хоть одна такая вещь, которая могла бы служить ручательством, что вы обещание свое исполните? (...) Я ставлю вопрос шире: существует ли вообще, может ли существовать в этот мире хоть какое-нибудь обеспечение, хоть в чем-нибудь порука, — или даже самая идея гарантии неизвестна тут?”
Да, неизвестна. У них даже деньги — “условные единицы”. Наша политическая сцена — прямое продолжение романа Набокова. Где та грань, что разделяет телевизионные “Куклы” и куклы реальные, политические? Я думаю, этого нам не скажут даже создатели известного сериала.
Пионерский костер из убеждений, разведенный политиканами начиная с 1985 года, выжег у народа не только доверие к нынешней власти и к выборной власти вообще, но, похоже, и саму возможность такого доверия.
НА ЧТО ЖЕ опереться в своей надежде людям, еще не пришедшим к вере в Бога, но уже охладевшим к идее построения всеобщего физического рая? Известно ли им, по словам Набокова, хоть какое-нибудь идейное обеспечение, хоть в чем-нибудь порука? И если нельзя гарантировать идеи, известна ли хотя бы идея гарантии?
Там, на дне колодца, из которого вычерпали все идеи и убеждения, остались, по мнению патриотов, еще глубинные свойства русского народа: общинность и соборность. И это, увы, самое трагическое заблуждение из всех заблуждений последнего времени. Потому что нет сегодня более разобщенной, распыленной на атомы нации, чем русская. Русскую соборность и общинность мы противопоставляли разобщенности и одиночеству западного мира, а теперь они стали и нашими неотъемлемыми чертами... И как все, пришедшее с Запада, мы утрировали их до невозможности. Русские писатели-патриоты, а потом и коммунистические публицисты, справедливо подчеркивая эгоистический характер западной цивилизации, распространяли его на все стороны жизни тамошнего общества, забыв или не желая видеть его корпоративности, пришедшей на смену общинности в средних веках. Да, каждый западный человек — сам по себе, но в строгих и давно определенных пределах. Твой дом, твоя семья, твоя вера — это твое личное дело, но если ты — обманутый государством фронтовик, ты вступаешь в “Стальной шлем” и маршируешь с тысячами других фронтовиков по средневековым улочкам. Если бы разобщенность была универсальным свойством западного мира, то где бы Гитлер взял легионы своих штурмовиков, превышающих численность рейхсвера в пять раз? Западное общество любит выгоду, никто не платил штурмовикам ни пфеннинга, а они по первому зову вождей забивали до отказа литерные поезда и ехали в любой город на востоке, западе, севере или юге Германии, где намечалось очередное партийное мероприятие. Не было денег на поезд — закидывали рюкзаки за плечи, строились в колонны и шли пешком.
А русские националисты? Они раньше всех организовались (“Память”), их по России, если судить по тиражам незалеживающихся на прилавках оппозиционных патриотических изданий, не меньше коммунистов, но почему столь малочисленны их митинги? Почему при девяностопроцентном сходстве программных установок мелкие националистические партии не могут объединить в одну вроде Народного фронта в космополитичной и эгоистичной Франции?
Потому что русское общество всегда было подслеповато к талантливым людям, со скрипом и неохотой пропускало их вперед. В этом смысле даже в крепостные времена было легче, чем сейчас. Барин не считал мужика себе ровней, и поэтому когда он видел, что тот красиво пишет иконы, изрядно играет роль в усадебном театре или складно сочиняет вирши, то искренне удивлялся: “Гляди-ко! Ванька-то мой каков!” — и давал Ваньке денег на учебу, вывозил его за границу, ибо точно знал, что больше никто ему не поможет.
Теперь, когда каждый за себя, нет даже принципа выдвижения способных людей. Талантлив тот, кто деловит и преуспевает в бизнесе,— вот и вся песня. Остальные могут хоть голову разбить себе о стену, но чтобы на это обратили внимание, надо еще доплатить из своего кармана.
Я даже не представляю, чтобы у нас, как в Белоруссии, вдруг выдвинулся и стал президентом энергичный сорокалетний директор совхоза. Как не было для этого предпосылок в прошлом, так тем более нет их в настоящем, в мнимом мире мнимых людей, где, как чертики из табакерки ,выскакивают на политическую авансцену, сменяя друг друга, “молодые перспективные политики”: Явлинский, Гайдар, Чубайс, Шохин, Нечаев, Авен, Вавилов, Илларионов, Немцов, Сысуев, о которых кто-то мрачно пошутил: “Не было у реформы шансов на провал, да лукавый нечистых послал...”
Между тем, в нашей стране, где, казалось бы, лидерство в западном смысле слова никогда не было в почете, личность является приводным ремнем всякого начинания,— как хорошего, так и плохого.
Мы, русские, сильны коллективизмом, когда у нас есть поводырь, замыкающий на себе энергию народа, но выбирать поводырей мы не умеем, а выбрав, не бережем. Не от хорошей жизни, наверное, Александр Невский умер в сорок три года. Патриарх Никон, колоссального значения фигура в нашей истории, был вынужден через шесть лет оставить свой престол. Во цвете лет погибли или умерли Михаил Тверской, Михаил Скопин-Шуйский, Прокопий Ляпунов, Козьма Минин, Петр I, Елизавета Петровна, Александр III. Спасители России Минин и Пожарский не проявили, по версии историков, после Смутного времени особых государственных талантов. Зато, наверное, отличились многие “перелеты”, красовавшиеся некогда в свитах самозванцев, а потом оказавшиеся в чести у Романовых. Не только в Германии, но и во всей Европе давно сложился культ Фридриха Великого как военного деятеля, а у нас не очень хорошо знают, кто такой генерал-фельдмаршал Петр Румянцев, от которого этот самый Фридрих бегал по родной Пруссии без задних ног. А прямой, справедливый и благородный Державин, столь блестяще проявивший себя и на поэтическом, и на государственном поприще? Таких людей днем с огнем надо искать, чтобы поручить им возглавить правительство, а Державина не знали, куда засунуть: то ли в Олонецкую губернию, то ли в Тамбовскую, то ли в черту еврейской оседлости. Был он и государственным казначеем, и министром юстиции, да ненадолго... Что уж говорить о судьбах творческих личностей: эта горестная повесть о преступном равнодушии и массовой слепоте потребовала бы объемистого тома.
Яд этого хамского отношения к лучшим людям русского народа накопился в веках, отложился в костях современного поколения. Что толку теперь плакать о разъединении, если столько лет поворачивались спиной к тем, кто бы мог нас объединить? Люди не одиноки, когда знают, что где-то есть мысль или дело, оправдывающие их жизнь. Но все усилия преодолеть одиночество обречены на провал, если мы не научимся ограничивать себя в себялюбии и ценить чужую самобытность. Грош цена нашим поискам духовного лидера, если таковыми мы признаем только покойников. Аятолла Хомейни, например, не добивался авторитета у своего народа — он у него был. Хомейни не было в Иране во время революции, но непрерывным потоком шли из Парижа в страну аудиокассеты с его обращениями. Люди жили от послания до послания. Кто может рассчитывать в России на такой успех? Этих людей сейчас нет, но их и не будет, если их не искать.
Сегодня наши кандидаты в духовные и политические вожди, еще неведомые стране, напоминают гоголевского Хому Брута. Он начертил круг. В него, как в стеклянную стену, бьется сонм бесов, а ведьма с лицом Эллы Памфиловой визжит: “Приведите Вия!” Что прикажете делать бедному Хоме? Нечисть зовет на помощь каббалистического “начальника гномов”, а ему кого позвать? “Не гляди!” — шепчет ему ангел-хранитель. Да он бы с радостью, только вот вера в нем некрепка, чтобы видеть Бога, а не посланца преисподней!
Но как бы ни был грешен и легкомыслен Хома, он лучше тамошних опереточных козачков, ибо, в отличие от них, смел, прям и честен. И если бы эти козачки, днем пьющие в обнимку с Хомой горькую, а ночью подло оставляющие его на растерзание силам зла, победили бы в себе равнодушие и страх, пришли бы всем миром в церковь и грянули бы, осенив себя крестным знамением “Да воскреснет Бог” или “Верую”, любой “начальник гномов”, скрипнув зубами, рассыпался бы в прах.
Нет пророка в своем Отечестве, но всегда, слава Богу, есть люди, которые умнее, отважнее и честнее других. Народ в массе своей их не любит, но именно их призывает на помощь, когда худо. А если некого призывать, как сегодня? Антирусская пропаганда стеной из голубых экранов добилась главного: отделила тело народа от его головы. Что делать? Пытаться разрушать “голубую стену”? До сего дня подобные попытки сводили к блокаде или даже физическому захвату Останкина, а это сценарий давным-давно был предусмотрен “голубыми”. Вспомните приключения Волка из “Ну, погоди!” в Останкине: ничего-то он не разрушил, кроме собственного дома. Нет, борьба с ветряными мельницами нам теперь не по силам. Стоит ли изнурять себя пустыми замахами?
Всего-то надо, чтобы люди внимательно посмотрели в глаза тем, кто лучше их, и если там, за защитными пеленами заносчивости и снобизма, — того, что так больно ранит обывателя, таится на дне убежденность: “Верую...”, было бы непростительной, и уже наверняка гибельной ошибкой в очередной раз отвернуться от них. Кто-то должен держать на себе взгляд миллионов и, повторяя неустанно символ веры, заставить нас, пусть неуверенно, пусть по складам, произнести его. И тогда... Что тогда?
Бог услышит нашу молитву, вот что. Мир не изменится в одночасье, но наши ноги почувствуют дорогу. Ее начало. Она будет нырять в непроходимые леса, обрываться у рек без мостов, петлять по отвесным горам. Но лучше так, чем вовсе без дороги. В русской сказке герой идет с мечом, чтобы уничтожить Кощея или Змея-Горыныча, но не обижает в пути ни слабого, ни зверя, ни птицу и никому не отказывает в помощи, как бы ни хотелось ему поскорей спасти царевну-невесту из лап насильника. И пусть Змей дышит огнем, а жизнь банкира Кощея хранится в яйце, яйцо в ларце, а ларец на дереве: в нужную минуту ВСЯ ЗЕМЛЯ встанет за него, а что такое эти Кощеи и Горынычи против светлого и грозного воинства Всея Земли?