ВТОРОЕ ПРИШЕСТВИЕ
25(238)
Date: 23-06-98
НА ПОДМОГУ из Воркуты должна была приехать вторая партия шахтеров. С ней — знакомый мне по десанту горняков весной 1994 года Виктор Крупенников. До прибытия поезда оставалось несколько минут. Изнывая от жары, я прогуливался в тени зонтичного навеса Ярославского вокзала и вспоминал ту далекую уже весну, тех бунтарей. Между ними только два-три были среднего роста, как Крупенников, остальные высокие, плечистые, налитые. Все как один в кожаных куртках, с перстнями на пальцах, с крестами на груди. Громкоголосые, резкие, они за долгий путь морально подавили мужчин в вагоне, взбодрили женщин, и — напористые самцы — в первую же ночь “сняли” проводниц. Всю дорогу пили и не пьянели. И вот вывалились тогда на этот перрон и завопили встречающему квартирьеру: “Колян, пиво принес?”
Бородатый увалень раздал по две бутылки каждому. Распаренные в жарком вагоне, с расстегнутыми воротами рубашек, они панибратски балагурили с “начальником”, заливали похмельный пожар, круто запрокидывая головы, тискали на прощанье проводниц. Оставив на перроне пустые бутылки, напористо, завоевательски двинулись к стоянке такси.
В первое пришествие все были при деньгах, и профбоссы поселили их в двухместных номерах гостиницы “Измайлово”. Кто-то уже сбегал за пузырем. Крупенников и мне поднес сто пятьдесят. Сидя в кресле дорогим гостем, я попытался повернуть разговор на правителей, на виноватого Ельцина. В номере, помнится, сразу установилось напряженное молчание. Шахтеры обиженно умолкли, словно дамочки, услышавшие скабрезность. Потом кто-то сказал: “Матросовых теперь нема”.
Тогда мне было неловко перед Крупенниковым, я чувствовал себя подстрекателем и провокатором. Теперь ему неловко стало передо мной, когда мы обнялись и я напомнил ему о тех далеких днях. Кому приятно, когда даже невзначай уличают в наивности, в сделке с совестью. Впрочем, я не особенно давил на мозоль.
Уговорились, что ближе к полуночи я подъеду к ним на лежку возле “Белого дома” и заберу его ночевать на дачу.
Краем глаза я следил за бойцами. На этот раз находящиеся на перроне герои проигранных сражений были небриты, тусклы. И озабочены, как оказалось, тем, чтобы “пожрать”. За двое суток они опорожнили свои тормозки. Какие там походы в вагон-ресторан! Куда там до щипанья молоденьких проводниц! Им даже суточных не дали. Железная дорога расплатилась за долги десятком билетов. То есть на этот раз даже билеты были у них какие-то инвалидные...
И вот спустя несколько часов мы с Крупенниковым пьем чай на веранде. Приторно пахнет жасмином. Свистит за лесом последняя электричка.
Крупенникову теперь уже под сорок. Он был когда-то мастером спорта по легкой атлетике. Среди шахтеров-тяжеловесов кажется мальчиком. Но в забое работает наравне — жилистый и сухой, теперь еще немножко даже шелудивый с редкими светлыми волосами и розоватыми воспаленными веками.
Он не возмужал, а именно постарел за годы, что мы не виделись. Причина оказалась на первый взгляд сугубо личная. У Виктора померла жена. Работала телеграфисткой на почте. Там зарплату выдавали без задержек, и самоотверженная баба, она за двоих пахала. Питалась кое-как. Нервничала. Последнее время на изжогу жаловались, соду пила стаканами. Вид имела далеко не предсмертный. Тридцать пять ей было. А сгорела за сутки. Приступ случился на работе. Она крепилась, анальгин глотала горстями, но “пост не покидала”. Потом сознание потеряла от боли и какое-то время лежала в аппаратной одна. Когда привезли в хирургию, было уже поздно. Прободение. Перитонит. И на следующий день Виктор уже гроб заказывал...
Он не склонен обобщать политически и винить систему в смерти жены. Обобщает сразу до судьбы, до Бога. Только нехорошая блудливая ухмылка кривит его лицо — такой у него раньше не замечалось. И какой-то беспощадный стал он к себе и своим товарищам.
— Кому-то выгодно было распустить эту сказку: будто мы, шахтеры, привели к власти Ельцина. Вранье. Это Ельцин нам был нужен. Кто такие были мы до реформ? Передовой класс? Не надо! В основном — хапуги и рвачи. Мы хотели как можно больше зарабатывать, вот и все. Почему мы сейчас коммунистов гоним от себя? Да потому что они опять горный устав введут...
Надо было так понимать Виктора, что шахтеры теперь оказались меж двух огней, меж двух уставов — горного и уголовного. Хотя с местными бандюками у них кровная связь. Двоюродный брат Виктора — самый крутой на шахте.
— Он сейчас главный в охране у посредника “Норда”. А кто такой современный охранник? Обыкновенный боевик. Там у них около двадцати человек, и все вооружены вплоть до гранатометов. Они для шахты — и ФСБ, и МВФ. Настоящие силовые структуры. Все ребята без единой ходки на зону. Хотя главный — вор в законе. Но он не светится. Будто его и нету вовсе. Такие, как брат Сережка, у него в оперативниках ходят. Почему крови не пролилось, когда мы управу брали? Именно поэтому. Свои ребята кругом. По сути, мы тогда на автоматы шли голой грудью. (Тут я не мог не вспомнить слова четырехлетней давности: “У нас Матросовых нема”. — А. С.) Только не на омоновские автоматы, а на бандюковские. Об этом много писали. Мы директора в заложники взяли. Лично мне после смерти жены легко было на амбразуру бросаться. Хотя сыну еще нет шестнадцати, а все равно я ему уже не кормилец... Управа у нас двухэтажная, два входа по торцам. Один давно заколочен. С виду, конечно, эти Сережкины охранники внушительны. Но по сути — фуфло. Сплошная самодеятельность и выпендреж. Профессионалы, конечно, выставили бы пост у черного входа или завалили капитально. А мы ногой открыли. Хоп — и уже на втором этаже, возле приемной. Два стриженых за пистолеты хватаются — поздно. Мы их заломали. Коленом под зад, и с трофейными пушками к директору — товарищу Логвинцу. Он с ходу телеграмму подписал, код выставил, и я рванул на “жигуле” на почту, где как раз когда-то жена работала. Начальница по знакомству отправила спецсвязью, с гарантией, что будет вручена в Главке. Акция была стремительная. Директор ни капельки не упирался. Коммунисты нам не платили — мы послали на х... коммунистов. Ельцин перестал платить — и его туда же...
В стекло веранды застучал ночной дождь — короткий, теплый, живительный. Какая-то неустроенная птица посвистела и умолкла. Виктор повалился на диван и устало вздохнул. У нас был уговор — утром отвезти его на Пресню. Я пожелал ему спокойной ночи. Не открывая глаз, он слегка улыбнулся каким-то своим мыслям, и опять заговорил:
— Первый бартер в 88-м провернули! Каждому по видаку! А товарищу Логвинцу — “мерс”. Катайся, мы добрые. И тут как раз ребята от вас из Москвы приехали — бородатые, умные: “Мужики, надо Горбача валить! Тогда каждый по “мерсу” получит”. У них подсчеты были — себестоимость, объем, цены на мировом рынке. Все сходилось как дважды два. Только акционировать оставалось, и все! Золотое было времечко...
Мой гость, засыпая, улыбнулся так, будто он увидел и жену — живую, и себя — молодого. Но опять не заснул, спохватился:
— А потом, после 91-го, эти бородатые куда-то разом исчезли. Бартер года через два тоже сдох. Пошли взаимозачеты, задержки. Некоторое время еще бандюки нас на мушке держали, не давали бастовать. А потом мы им стали неинтересны: живых денег на шахте совсем почти не стало. Бастуйте, голодайте!.. Жить-то надо. Жрать каждый день хочется...
Не настоем тундровых болот, не горечью багульника несло из окна, а южными, курортными цветами. Запахи умиротворяли, но Виктор засыпал нервно, вздрагивая и стеная.
“Этот сон и стенания, — думал я, — длится с того апреля 1994 года, когда, отстучав касками перед Черномырдиным, потерявшие всякую самоуверенность Крупенников с товарищами по борьбе, униженные, шли по перрону Ярославского вокзала в обратный путь. Тогда в заплечных сумках они еще увозили из столицы игрушки своим детям, а Виктор — бусы для жены”.
Нынче они поедут налегке и впроголодь, с неподъемной тяжестью на душе, как в страшном сне.
Александр СИНЦОВ
1.0x
