НА ЗЕМЛЕ РОДИМОЙ

НА ЗЕМЛЕ РОДИМОЙ (К 80-летию Михаила Алексеева)
18(231)
Date: 05-05-98
Два мира для русского человека всегда влекущие и завораживающие, открывающиеся вот уже полвека в книгах Михаила Алексеева. Это мир крестьянства, чуда творения на земле-кормилице и мир ратный, тяжкий, кровавый, предпринятый, чтобы оборонить отчую землю от вечных набегов на нее.
Офицер Михаил Алексеев прошел с первых и до последних дней Великой Отечественной через страшные рубежи Сталинграда, Курской дуги, Днепра, почти всю Центральную Европу, встретив День Победы в Праге.
Появление романа "Солдаты", где с достоверностью участника показан подвиг и дух сражающегося бойца в Курской битве, прочно закрепило имя молодого писателя в советской литературе. Книгу заметил Александр Фадеев, принял участие в ее судьбе.
И вот в эти дни, в дни 80-летия писателя, в "Роман-газете" опубликована вторая, завершающая часть книги Михаила "Мой Сталинград".
Перечитываю новинку в кабинете переделкинской дачи Михаила Николаевича. Спрашиваю:
— Почему "мой"?
— Это действительно м о й, а не чей-то там Сталинград. В великом побоище участвовали миллионы солдат. И в судьбе каждого, взятого отдельно, Сталинград 42-го и 43-го отразился по-своему. Я решил рассказать только о том, кого знал хорошо по совместным боям в междуречье Дона и Волги, при этом соблюдая железную установку: ничего не придумывать, не досочинять. Но если и сочинять, то так, чтобы ни одно лицо, ни те, кто с ним соприкасался, не усомнились в подлинности поступка или сказанных слов.
Ныне время глухое, оглашаемое только стрельбой, криками "караул" и скандалами. Появление "Моего Сталинграда" или не заметят, или замолчат сознательно: какой Сталинград? Зачем он? Но верится, как ледокол в заполярной ночи ломает льды, книга М. Алексеева пробьет дорогу к читающему народу.
Когда-то Михаил Александрович Шолохов обронил: "Писатели, рожденные войной, обречены писать только о войне и ни о чем другом". Слова эти стали известны Алексееву, который только что дописал свой первый роман о русском крестьянстве "Вишневый омут".
— Сердце мое упало, — вспоминает он. — Я и сам вовсе не был уверен, что мне удалась новая работа. Переход от военной темы к теме иной оказался для меня мучительным, хотя в общем-то логичным.
Эффект от появления романа был восклицательным. Литературная печать хвалила единодушно, друзья-писатели поздравляли. Старейший поэт, друг Маяковского, Николай Асеев обратился к автору с проникновенным письмом, а затем посчитал нужным поделиться своим впечатлением от прочитанного в газете "Известия". Вот строки из письма: "Вчера дочитал с большим интересом Ваш "Вишневый омут". Повторяю — "с интересом", не для дружественного комплимента сказано и не в виде похлопывания по плечу. Ваши деревенские "Ругон-Макары" (так я понимаю авторский замысел) еще только перешли рубеж второго поколения... У вас деревня многоцветная, многозвучная, на великолепном фоне природы, в котором Вы разбираетесь любовно, отточенно. Вы знаете и голос птиц, и названия растений так, как ни из какого ботанического или орнитологического атласа не узнать. Вы с природой заодно, не наблюдатель, а участник ее дел. Поэтому прекрасны Ваши утра и вечера на лугу над рекой и в лесу”.
— И, наконец, Шолохов.
— При одной встрече с Михаилом Александровичем в Ростове тот бросил весьма краткую фразу: "Крепенький ты романчик написал".
Затем пошла книга за книгой — и все о волжской, саратовской деревне, где родился и провел детство писатель. Особенно плодовитыми оказались 60-е и 70-е годы, успехом поистине всенародным увенчались повести "Хлеб — имя существительное", "Карюха", роман в двух книгах "Ивушка неплакучая".
Советское государство высоко оценило замечательную работу талантливого художника слова. За роман "Ивушка неплакучая" в 1976 году ему была присуждена Государственная премия СССР. Через два года он был удостоен звания Героя Социалистического Труда, на волне всенародного успеха он избирался в Верховный Совет РСФСР несколько созывов.
— Перед нынешней властью, если брать ее как таковую, я решительно — и слава Богу! — не заслужил никаких наград. Она, власть эта теперешняя, может рассудить: за что же мне его награждать, ежели он мною недоволен, ежели он меня все время зло ругает. Логично? Разумеется.
Могло сложиться впечатление о гладкости творческой судьбы Михаила Алексеева. Но это не так. Уже "Хлеб — имя существительное" и "Ивушка неплакучая" с трудом пробивали цензуру. В первом произведении усмотрели поклеп на колхозную действительность, во-втором — нестандартная по тем временам оценка роли личности Сталина — хвалит!
Но настоящая свистопляска началась с публикации в 1981 году в журнале "Наш современник" романа "Драчуны" о загадочном по причинам голоде 33-го года, который мором прошел по России, выкашивая деревенский люд миллионами. Это была подлинная народная трагедия нынешнего века, которую десятилетиями строго замалчивали. Картины разыгравшейся беды особенно щемили сердце, ибо рассказывал о них подросток Миша. Сначала центральная печать с энтузиазмом встретила роман, его выдвинули на соискание Ленинской премии. Но после появления в журнале "Волга" откровенной статьи проницательного критика М. Лобанова "Освобождение", где убедительно показано вхождение М. Алексеева в запретную тему, застрельщики всяческих революций кинулись доносить "куда надо". Маститый по тем временам профессор П. Николаев даже заглавием своей статьи — "Освобождение...от чего" — "докладывал кому не надо": посягнули на самою Советскую историю, на коллективизацию. Критики Ю. Суровцев и В. Оскоцкий обвиняли М. Лобанова, а через него и автора романа, в "тотальном нигилизме", в демагогии, в национализме. Охранители партийности и классовости в литературе, которым в те времена позволялось рычать в полную глотку, теперь визжат против классовости и народности и, разумеется, против "национализма".
Роман "Драчуны" тихо-тихо убрали на целую пятилетку из общественного и литературного обихода.
— За что?
— А за то, чего может добиться писатель, освободившись от внутренней цензуры, раскрепостив душу и перо свое.
... "Земля в беде". Страстный и мужественный публицистический очерк В. Чивилихина с таким названием был опубликован в журнале "Москва", главным редактором которого был М. Алексеев. Сторожевой крик публициста предупреждал об исчезающем плодородии знаменитых российских черноземов. Ныне беда грядет тотальная, в буквальном смысле уводящая землю из-под ног крестьянина. Михаила Николаевича Алексеева, выходца из крестьян, певца крестьян и земли-кормилицы, этот вопрос мучает, не переставая. Чья она? В чьи руки она попадет? Что станет с самим крестьянином?
Кому же вы, народные витии, собираетесь дать или продать землю? — вопрошал М. Алексеев в эпилоге повести "Рыжонка" еще в 1990 году. — Немощным старикам и старухам, доживающим свой век в умирающих селах и деревнях? Или, может, временщикам, которые кочуют из края в край, как перекати-поле, нигде не задерживаясь, нигде не пуская своих корней? Или сплавить за бесценок родимую землицу героям теневой экономики, чтобы на великих российских просторах появились латифундии и латифундисты наподобие южно-американских, чтобы русский мужик из одного рабства угодил в другое, где уже не барин и не колхоз будут помахивать над его согбенной спиной кнутиком, а новоиспеченный плантатор, — это вы хотите?..
— А что касается "купли-продажи", вопросы у меня остаются. Надеюсь получить ответы на них по приезде на мою малую Родину, то есть на Саратовщину. Это будет где-то осенью, когда уберут урожай. Там ведь меня ждут мои герои по "Вишневому омуту", по "Ивушке неплакучей", по "Хлебу — имя существительное", по "Драчунам" и другим вещам. Все свои юбилеи я проводил среди них.
Получив в дар от автора последний номер журнала "Роман-газета", где опубликована вторая книга "Мой Сталинград", я не утерпел и спросил:
— Михаил Николаевич, что будет-то? Вон какого врага поломали на Волге. А сейчас? Иные твердят, даже Александр Зиновьев, что русский народ все ресурсы свои истратил. Так ли?
— Сейчас враг опаснее. А что касается иных, скажу: если ты разоружился, то не разоружай народ. Я своим бойцам говорил под Сталинградом: "Ребята, самое страшное — испугать самого себя. Никогда не говорите, все кончено. Лучше: все только начинается". И вам говорю: "Конца нет".
Николай СЕРГОВАНЦЕВ
На снимке: Михаил АЛЕКСЕЕВ (справа) и председатель колхоза им. Горького Владимир КРИВОВ, 1986 г.