ЗА РОССИЮ НАДО БОРОТЬСЯ!

ЗА РОССИЮ НАДО БОРОТЬСЯ! (С корреспондентом “Завтра” беседует историк Федор Нестеров)
7(220)
Date: 17-02-98
Владимир ВИННИКОВ. Федор Федорович, мы живем в странное, межеумочное время, когда власти заявляют о своем антикоммунизме, но день Октябрьской революции остается государственным праздником. Когда офицеры стреляют в народ, но считают своим праздником 23 февраля, день создания рабоче-крестьянской Красной Армии. Вообще, армия всегда была инструментом защиты своей страны, космополитичная армия — не армия. Есть ли у нас сегодня своя страна — страна, которую мы бы могли назвать Родиной? Нынешнюю РФ, с ее неясной символикой, неясными границами, сомнительно принятыми законами, похоже, никто не считает своей Родиной, не хочет и не будет защищать. Многие помнят вашу книгу “Связь времен”, которая придала осознанию истории нашего Отечества новое и во многом неожиданное измерение, показала, как в народном сознании происходил синтез, слияние русского патриотизма с коммунистической идеологией. С тех пор прошла целая эпоха, советский социализм не то, чтобы рухнул, но медленно истаял как символ веры для огромного числа наших соотечественников. Видимо, этот кризис затронул и вас. Но, кроме смыслового измерения книги, существовала и ощущалась неподдельная искренность написанного, которая вводила читателей в то новое пространство и сопровождала первые шаги в нем. Откуда оно и как связано с миром ваших идей?
Федор НЕСТЕРОВ. Откуда ощущение Родины и в чем суть патриотизма? Я — историк, преподаю в Университете Дружбы Народов. Складно рассказывать истории — в этом, как известно, и состоит ремесло историка, начиная с Геродота. Поэтому приведу две истории. Из своей жизни. В декабре 1941 года мы жили на Преображенке, куда вернулись, вернее — мать привезла нас обратно, из эвакуации, из Нижнего Новгорода. В нашем доме жило семь семей. И напротив стоял другой дом. Жили мы так в это время: топили дровами, а ели клейстер, я его вкус до сих пор помню. Я, шестилетний, вначале бегал, а потом из-за голода стал все больше лежать под одеялом, и топить у нас стало нечем. Но вот в одну прекрасную декабрьскую ночь, как в симфонии Бетховена, раздалось мощное “та-та-та-та” — стучали в раму. Мы, конечно, вскочили, и услышали знакомый голос соседки: “Да не спите вы, включите радио!” Репродуктор, такую огромную черную тарелку, мы стали выключать вот почему: нам надоело ходить в бомбоубежища при налетах, решили — как Бог пошлет. Мы радио включили, а там: “В последний час. От Советского Информбюро”. Разгром немцев под Москвой. Дальше произошло нечто мистическое. Мы прослушали это сообщение. И мать вдруг стала одеваться. Бабушка ей: “Куда ты?” Она: “Я не могу. Мне нужно выйти”. И вот мы все оделись, выходим — под козырьком на крыльце уже соседи стоят. Представьте себе, ночь — хоть глаз выколи, везде светомаскировка. Вот мы стоим, такая же группа напротив стоит. И эти группы медленно начинают сближаться, сходятся посреди двора. Никто ни о чем не говорит, все понятно. И только рядом со мной женщина все крестится, все крестится: “Слава тебе, Боже! Слава тебе, Боже милостивый!”— слезы у нее льются, льются. Она перед этим подряд две похоронки получила. Когда узнала о смерти мужа, плакала. А когда о смерти сына — она уже плакать не могла... Мне было шесть лет, от горшка два вершка, но я отчетливо ощутил, как сердца людей бьются в одном ритме. Патриотизм — это прежде всего чувство единения со своим народом. Так, меня очень многое разделяет с Игорем Ростиславовичем Шафаревичем, но есть у него слова, что он в эмиграцию не уедет, даже если его будут выталкивать — это как раз та точка полного слияния, о которой я говорю.
Теперь вторая история. О моем коллеге, Разливахине Алексее Александровиче. Он лет на десять старше меня, но, несмотря на этот возрастной перепад, отношения у нас сложились самые товарищеские, и я однажды рискнул расспросить его о самом первом бое, который он принял. Я знал, что он — военный летчик, стрелок-радист, вся грудь в орденах, но оказалось, что встретился он с врагом не в небе, а под Москвой, в составе исчезнувшего для истории, как будто и не было его, Особого Московского комсомольского противотанкового истребительного батальона имени товарища Сталина.
Конец сентября 1941 года, военкоматы переполнены допризывниками. Призывники ушли на фронт уже в первые дни войны, затем двинулось народное ополчение (12 добровольческих дивизий!). Так что призыва не было, просто по московским дворам пронесся слух: берут! Но из всей компании его приятелей прошли медкомиссию двое-трое: все уже работали “для фронта, для победы” по 10-12 часов в сутки, недоедали, недосыпали,— дистрофия. Обучали комсомольцев-добровольцев военному делу то ли десять дней, то ли две недели. Сначала научили ходить строем, потом — стрелять из карабина времен Первой мировой, по две обоймы они выпустили по мишеням. Но самое главное — борьба с танками. Отвезли их в Сокольники, и стали показывать, как уничтожить немецкий танк. Ничего проще нет. Во-первых, вы роете “стакан” — такую яму цилиндрической формы с внутренними приступками. Ее преимущество перед обыкновенным окопом в том, что, сколько танк на “стакане” ни крутись, стенки не обрушатся. Но штатная ситуация другая. Танк движется вперед, поливая все перед собой пулеметными очередями. Вы, естественно, хладнокровно выжидаете, зажигаете фитиль... Потому что у вас не гранаты противотанковые, а “молотовские коктейли”, бутылки с зажигательной смесью, и достаточно длинный фитиль у них. Вы спокойно его зажигаете и ждете, когда танк приблизится. И, когда вы оказываетесь в мертвой зоне, когда пули легко проходят над бруствером и ударяют куда-то за него — вот тут вы выскакиваете и, не заботясь больше ни о чем, бросаете и разбиваете о лобовую броню эту бутылку. А еще лучше, если прямо в люк попадете. А еще лучше пропустить его, и сзади — в радиатор, там моторы бензиновые были, у немецких танков. Тогда вообще аллес капут. Все, он заполыхал, вы снова можете садиться на корточки — ваша боевая задача выполнена. Вот, он говорит, что батальон был большой, чуть ли не шестьсот таких подростков, как он. Муштровали их, муштровали, и, наконец, вдруг отправили на передовую. Привезли ранним утречком и говорят: “Так, вот три линии окопов. Тут наша пехота (никакие не истребители танков — просто пехота). А впереди — большое картофельное поле совхозное. Вот и валяйте в шахматном порядке рыть “стаканы”. А были уже заморозки, земля тяжелая... Ну, рыли они, рыли — и, представьте себе, успели в самый раз. Только, значит, Алексей разложил подарки для Гитлера — появились пять танков немецких из леса. Теперь-то понятно, что это была разведка, но тогда... Он ведь никогда в окопе не сидел, но там, по крайней мере, товарищи рядом с тобой, да еще командир время от времени пройдется — все не один на белом свете, как в этом стакане. Да еще все эти пять танков прут прямо на тебя. И вот он стал дрожащими руками этот фитиль зажигать, а у него спички ломаются — что-то слишком сильно чиркает... А спички у самого сердца полагалось держать, рядом с комсомольским билетом, чтобы не намокли под дождем. Кончилось дело тем, что Алексей выскочил из “стакана” своего и начал что-то орать. Соседи покрыли его матом, и он успел нырнуть обратно. И ему стало так стыдно, что он себя трусом показал, он себя так презирал, что чувство это выродилось в чувство ненависти к тем, кто этот страх в него вселил. А дальше по их полю пошло пятьдесят танков. А перед этим немцы дали по полной программе, по первому классу. Сначала эскадрилья “юнкерсов” бомбила это поле, мешала наших с грязью и картошкой. Потом артподготовка, а потом двинулись пятьдесят танков, он их — никакого мандража уже не было — сосчитал, ну, чуть больше или меньше. Его, контуженного, обнаружили после боя около “стакана”. Дюжину танков они подбили, дюжина осталась в этой системе окопов, остальные проползли, но пехоту отсекли, а танки эти потом добила спешно переброшенная батарея противотанковой артиллерии. Рокоссовский как раз вспоминал о том времени, что пушек противотанковых было так мало, что их уже не распределяли по частям, а на машинах перебрасывали в места танкового прорыва. Алексея вытащили, отправили в медсанбат, то есть пехота не прошла, поле картофельное осталось за нами. Но дело в том, что батальон расформировали — четыре пятых убыли. Каждый из погибших имел реальную возможность выбора. Никакого командира, никаких заградотрядов, — но никто не просидел на дне окопа.
В.В. Да, в ваших историях присутствуют не только “принцип почвы” и “принцип крови”, которыми сейчас ограничивают понятие патриотизма, но и замалчиваемый обычно “принцип духа”, объединяющий и возвышающий первые два до их истинного смысла.
Ф.Н. Конечно, конечно... История очень сильно переплетена с идеологией. Очень многие общества на этническом уровне жили без того, что мы сегодня называем наукой, но без идеологии они никак жить не могли. Это своего рода обручи на бочке, это верования и ценности, достаточно простые и понятные для большинства. То, что, например, английская Америка восстала в 1776 году против метрополии — более-менее понятно. Но что произошло у нас? Восстание метрополии против колоний? В рамках Союза Россия была донором для других республик. Галина Литвинова показала это очень убедительно. А сегодня — готовы ли мы, русские, возложить на себя это бремя заново? Здесь очень серьезная проблема.
В.В. Федор Федорович, возможно, нам было трудно кормить Среднюю Азию, кормить Кавказ, кормить Прибалтику, кормить страны Африки, кормить Кубу, кормить Вьетнам. Зато мы избавлялись от необходимости кормить Европу и США, которые в десять раз прожорливее. Если это обстоятельство до нашего народа дойдет,— он, я надеюсь, примет правильное решение. И история здесь становится оружием идеологической, духовной борьбы, что вы уже отметили. Как воевали и воюют против нашей Родины на этом, историческом фронте? Где у наших врагов направление главного удара?
Ф.Н. Мы не уложимся в рамки нашей беседы, если будем обсуждать весь комплекс проблем. Но главное, на мой взгляд,— это разделение русского народа на великороссов, украинцев и белорусов. Оставлю в стороне русских за пределами нынешней РФ, оставлю проблемы других народов в составе нашего государства — это другие вопросы, не менее болезненные, как в Чечне, но, по сути, вторичные. Так, модель “незалежной” Украины создана искусственно. Она уходит корнями в Унию, в попытку иезуитов подчинить православие католицизму и расколоть единый русский народ. В XIX-XX веках в том же направлении действовали спецслужбы сначала Австро-Венгрии, потом Третьего Рейха. Для меня же украинцы не менее русские, чем великороссы, а Гоголь — не менее русский писатель, чем Тургенев. Мы — три ветви от единого русского ствола и корня — русские. Вообще, от Владивостока до Бреста существует единое языковое пространство. Различия немецких диалектов таковы, что баварец не понимает голштинца, тем не менее оба осознают себя немцами. А у нас... За единую Русь, за Россию единую и неделимую, надо бороться всем трем ветвям единого русского народа.
Ведь ядро Руси — это киевские, черниговские и переяславские земли... Дальше русские сидели в Новгороде, Пскове, Смоленске, Ростове Великом. Насколько мало было русских насельников там, свидетельствует следующий факт: в Ростове Великом несколько веков был русский конец и чудской конец. И только после половецкого разгрома Южной Руси сюда хлынули переселенцы. Эта массовая миграция и создала Ростово-Суздальскую Русь, откуда вышла Московия. Здесь был действительно край, одна из украин русской земли, центром которой оставался Киев. Потом был период уделного распада. Но почему Русь не распалась окончательно, почему княжества не пошли в разные стороны? Было два взаимосвязанных между собой фактора. Первый фактор — это церковь. А второй фактор — язык. И именно потому, что он — церковнославянский, т.е. священный, не произошло его расчленение на диалекты. Язык “Слова о полку Игореве” — это уже не церковнославянский, это древнерусский язык, которого мы не понимаем, но тогда он был понятен определенному классу по всей Руси, а именно — дружинникам.
Но именно Москва знаменовала собой коренной поворот в русской истории. Все дело в отношении русского народа к своему государю. Как киевляне именовали своих князей? "Брат ты наш!”— это зафиксировано в летописях. Да, было признание всей Руси себя коллективным владением Рюриковичей, и каждый из бояр или горожан — я не говорю: подданных, потому что вся подать, все тягло на смердах лежали — любой из них считал себя ниже самого последнего Рюриковича. Но вече, в своей совокупности, считало себя по меньшей мере равным князю и поэтому свободно говорило: “Путь тебе чист” или, нынешними словами “Скатертью дорога”.
Но когда Иван Грозный называл Россию Новым Израилем — это уже совсем другой подход к государственной власти. Царь стал отцом, а Родина — Отечеством. И прекрасно было сказано Грозным Курбскому: “Ради слова моего одного гневного ты душу бессмертную свою потерял”. Это византийский взгляд, перенесенный на русскую почву: переставая служить православному царю, христианин теряет свою душу, чего никогда не было в Киевской Руси. Западные современники всегда называли князей киевских принцепсами, принц, принчипе — государь, а московских князей, чья власть была неизмеримо более обширной во всех отношениях, чем у киевских — только дюками, то есть герцогами.
Именно между эпохами Киевской и Московской Руси лежит нечто, породившее на Западе русофобию. Столетия воевали Англия с Францией, Франция с Германией — и тем не менее, ни в английской, ни во французской литературе не было такой злобы, яда, клеветы, как, например, на “Завещание Петра Первого”, в которую и Европа и Франция враз поверила, хотя это — нелепость. Хотела верить. Или взять два похода Наполеона на Восток. В Египет — так там он с собой берет весь цвет арабистов, лучшие умы из Французской Академии, Шампольона, который потом иероглифы расшифровывал. А когда армия Наполеона вступила в русские пределы, там не было ни одного переводчика, чтобы вести переговоры с русскими, и эту обязанность взяли на себя польские офицеры Наполеона. То есть налицо ряд аномалий, которых не было в отношениях между Киевской Русью и Европой, которых никогда не было в отношениях между европейскими странами.
В.В. Спасибо вам, Федор Федорович, за беседу. Возможно, это нечто, изменившее отношение к нам Европы — идея царства, которую взялись реализовывать московские князья. И без понятия о духовном Отечестве нам почти невозможно обрести Отечество земное. Тем более — защитить его. Но будем надеяться, что Россия, отвергнутая строителями “нового мирового порядка”, станет краеугольным камнем для будущего человечества.