«РУССКИЕ ВСЕХ СТРАН, ОБЪЕДИНЯЙТЕСЬ!»

«РУССКИЕ ВСЕХ СТРАН, ОБЪЕДИНЯЙТЕСЬ!» ( Беседа с Владимиром БОНДАРЕНКО )
Author: Николай Лысенко:
45(206)
Date: 11-11-97
Владимир БОНДАРЕНКО. Вот вы наконец-то вышли из тюрьмы, с чем мы — читатели газеты “Завтра”, сотрудники редакции — вас поздравляем. Что вы нового увидели? Ваши ощущения в послетюремный период?
Николай ЛЫСЕНКО. Они не изменились по отношению к тому, что было до тюрьмы. Все те же самые процессы остались, экономические, основа их была заложена где-то в 93-м году и к середине 96-го года, когда я был арестован, эти процессы уже вовсю шли. Сейчас они получили свое дополнительное развитие и некую свою завершенность. Социальное положение людей как было тогда ужасно — так ужасно и сейчас, в этом тоже никаких изменений нет. Как наблюдалась экспансия иностранных товаров, иностранного капитала в Россию, так и осталась, потому что инвестиций как таковых нет, и вряд ли они будут при нынешней власти. В политике две основные тенденции, которые существовали тогда, сохранились и получили свое завершение в нынешние дни: это, на мой взгляд, кризис в коммунистическом движении и его слияние с нынешней государственной властью — одна тенденция, другая — резкое падение рейтинга партии Жириновского, спад доверия населения к ЛДПР. У коммунистов не хватило решимости провозгласить себя социал-демократической партией, которой они реально на самом деле являются, у них не хватило мужества прямо сказать об этом народу, и они оказались в состоянии, которое и продемонстрировали во время голосования о “вотуме”. Ну а Жириновский — это человек, совершенно очевидно, близкий к правительственным структурам, обслуживающий их — и, видимо, рассчитывающий таким образом влиять на правительство. На мой взгляд, такое влияние сейчас ничтожно.
В. Б. Николай Николаевич, но ведь ругать и критиковать всегда легко. Можно отвергнуть одну партию как провалившуюся, признать поражение другой, и в чем-то я соглашусь с вашими оценками. Но куда нам идти от того факта, что, скажем, в Югославии побеждает Шешель — даже если он на повторных выборах не станет президентом Сербии, зато является крупнейшей политической фигурой, возглавляющей крупнейшее национальное движение Сербии. То же самое можно говорить о разных странах, где патриотические движения являются реальной политической силой. Вы были активным участником национального русского движения, ответьте же, почему в России так и не удалось русским патриотам, а если точнее — русским националистам, стать реальной политической силой?
Н. Л. Что касается национального движения в России, то мне очень горько делиться итогом моих долгих тюремных размышлений, но это факт: как организованное движение оно не состоялось. За десять лет русские националисты не сумели сорганизоваться в крупную политическую структуру, утвердить единый общероссийский печатный орган, выработать единую национальную доктрину развития России на рубеже столетий. И все упреки в адрес тех, кто этого не сумел сделать, я в полной мере могу высказать и себе, потому что определенная доля вины лежит и на мне, хотя и пытался, делал многое... Вот одна из утраченных возможностей: в свое время я предлагал своему самому лучшему другу, человеку, к которому отношусь даже больше, чем к другу, Николаю Александровичу Павлову возглавить нашу Национально-республиканскую партию, когда он работал еще в первом российском парламенте. Тогда был уникальный случай: если бы Павлов, или человек его потенциала, взял бразды правления и нам удалось сплотиться вокруг него, используя в полной мере тогдашнюю его трибуну и ту первую политическую волну, которая была очень мощной и высокой, если бы тогда нас поддержали представители русской интеллигенции, которые, к сожалению, стыдливо стояли в стороне и боялись прямо называть себя националистами — мы смогли бы достичь гораздо большего! К сожалению, Павлов тогда отказался наотрез, видя свою задачу в консолидации группы “Великая Россия”, хотя я убеждал его, что парламентаризм в России неизбежно выродится в некий шутовской клуб, где будет часть купленных, часть добровольно заблуждающихся, а часть, увы, небольшая — искренних патриотов, которые будут биться, но станут заложниками ситуации, что мы сейчас и видим по группе “Народовластие”, по той ее части, которая тяготеет к Сергею Николаевичу Бабурину. Словом, тот шанс был утрачен. Это первая из внешних причин. Но были более глубокие причины того, почему наше движение не получилось. Прежде всего — отсутствие в России живой традиции национализма как политического течения. Национальные доктрины не были разработаны или находились в зачаточном виде, всецело тяготея к традиционной уваровской схеме “православие — самодержавие — народность”. После одни его понимали в России как национал-социализм германского плана — например, Баркашов, а некоторые как православно-ортодоксальный национализм, — Васильев, к примеру. Кто-то пытался реализовать такую европейскую национал-либеральную конструкцию как наша партия. Но в целом все эти попытки оказались в итоге малоэффективными.
Русская национальная интеллигенция всегда предпочитала все-таки булку с маслом, нежели стяг в руке, или, скажем, автомат — и это коренное отличие России от той же Сербии.
И еще один фактор, конечно, несомненный — это тотальная генетическая селекция, которая произошла в России на рубеже даже не 17-го года и до наших дней, а гораздо раньше, по сути дела, со времен раскола, когда наиболее активная, наиболее пассионарная, наиболее твердая часть русских, которые тогда даже были не русскими, а были русами, она ушла в раскол и фактически была потеряна для государственного строительства. А что касается конкретных действий, которые на мой взгляд, национальное движение должно предпринять, и я, разумеется, приму в этом участие, то они таковы. Первое — выработка приемлемой национальной доктрины; второе — объединение и создание единой национальной политической структуры. Если этого не произойдет, то национализм в России никогда не состоится, всегда будут мученики, всегда будут жертвы, всегда будет очень много умных людей, но толку от этого никакого не будет...
В. Б. Вывод грустный. Чувствовали ли вы в застенках свое тотальное одиночество, заброшенность? Доходили ли до вас проявления поддержки, солидарности с вами? Скажем, наша газета не раз печатала ваши статьи, статьи о вас, о вашем заточении. “Русский вестник”, еще кто-то тоже старались помочь вам. На ваш взгляд, это отразилось на решении суда?
Н. Л. Вы задали, с одной стороны, хороший вопрос — всегда ведь приятно людей поблагодарить, а с другой — вопрос достаточно сложный и несколько даже щекотливый. Конечно, поддержку я чувствовал, без нее бы не смог там выстоять до конца и выиграть этот процесс. Но поддержка была удивительно однобокая. Это поддержка со стороны вашей газеты, за что я глубоко благодарен Проханову, вам и всей редакции в целом. Была поддержка “Русского вестника”, поддержали некоторые депутаты — в частности, депутат Зацепина, Калашников, Подберезкин меня поддержал. Конечно, я безмерно благодарен Бабурину: на мой взгляд, Сергей Николаевич является, может быть, единственным деятелем оппозиции, которому каждый может доверять, потому что этот человек действительно без страха и упрека. Выступая в Петербурге, он на прямой вопрос откровенно враждебного журналиста: “Как вы относитесь к процессу Лысенко, и какой будет результат и какие вы примете меры, если Лысенко осудят?” — он прямо ответил, что ему неинтересен результат суда, потому что в любом случае, каков бы ни был результат, он заранее знает, что Лысенко не виноват, что он патриот России и его надо поддерживать. Такие вещи, конечно, не забываются.
Я очень благодарен тому же Николаю Александровичу Павлову и людям, с которыми мне непосредственно пришлось работать в нашей партии. Они были основным штабом по организации поддержки. Я очень благодарен многим другим людям, они несли деньги — кто 10 тысяч, кто-то сто долларов — разная была поддержка, но она была. Могу назвать и известного человека в Петербурге Виктора Васильевича Антонова, заместителя главного редактора “Санкт-петербургских патриархальных ведомостей”, который очень помогал моей семье, у меня ведь трое детей. Еще мы в тюрьме регулярно получали передачи — и я, и священник Михаил Рогозин.
Но это, повторяю, внешняя сторона дела. С другой стороны, как человек, занимающийся профессионально-политическими вопросами, я трезво понимаю, что русский национализм, несмотря на положительное решение суда, в очередной раз проиграл. Ведь этот процесс можно было при грамотной самоорганизации русских националистов использовать для того, чтобы продемонстрировать наши идеи. И нужно было очень немного — просто показать, что национализм в России способен выступать единым фронтом. Этого, к сожалению, за все полтора года не произошло. Более того, иные деятели национального лагеря радостно потирали руки: Лысенко больше всего выступал, больше всего задирался, ну вот, наконец он и показал, что его путь был тупиковым, а вот наш — правильный...
Если мы сопоставим аналогичные примеры в истории (я, конечно, не берусь себя сравнивать, ставить на одну доску по политическому весу с деятелями, которых назову — упаси Бог!), но в принципе финал мог бы быть точно таким же. Возьмем, например, процесс над Франко, когда Франко за некоторое время до мятежа начал высказывать свои национальные идеи. Его пытались, обвинив в расхищении военной техники, выгнать из испанской армии. И это объединило испанских националистов. Или, скажем, процесс Георгия Димитрова, где на основе защиты Димитрова, вне зависимости от политических интересов, объединился весь спектр политического поля — от монархистов до коммунистов, и последние на этом деле очень выиграли.
И еще. Наивно думать, что произошли какие-то изменения в судебно-правовой системе. Ничего не произошло. Действует колоссальная машина подавления и уничтожения нации. В нынешней российской тюрьме от силы одна треть — действительно преступники. Одна же треть — совершенно безвинные люди, которых просто зачислили по “делу”, а поскольку “дело” нужно довести до раскрытия, их заставляют писать признательные показания. И еще одна треть — это люди, у которых преступления настолько микроскопические, что они заслуживают максимум какого-то штрафа или наказание два раза выйти с метлой на улицу. Просто стащил там морковку, у кого-то выхватил рубль, потому что ему есть нечего. Тюрьма набита такими людьми. За полтора года в тюрьме я видел, может, одного-двух действительно закоренелых. Все остальные люди там случайные, все в основном жертвы этой колоссальной машины. А машина действительно ужасна, она ни в чем не изменилась, она осталась такой же тупой и беспощадной. Основной метод в российских тюрьмах — это закрыть человека и его жесточайше избивать — это беспрецедентно. И я поражаюсь таким деятелям, как Лукьянов, Руцкой, которые сидели в этой страшной мясорубке и, к сожалению, так ничего и не поняли. Внутри государства существует огромный механизм уничтожения нации, уничтожения молодежи, которую пускают в этот ад и в результате получают либо сломавшихся, конченых людей, либо готовых преступников.
В. Б. Каково было ваше тюремное окружение, приходилось ли вам бывать в разных камера, и насколько широкое общение было у вас с кругом заключенных?
Н. Л. Был этап, этап очень трагический, который мне с трудом удалось выдержать, потому что сложилась страшная ситуация в моей семье: жена родила третьего ребенка, полностью финансовые ресурсы к этому времени были исчерпаны, это август 96-го года, меня посадили в мае, какой-то поддержки, я подчеркиваю, за исключением поддержки, идущей со стороны наших партийных структур, я не получил, и только благодаря героическим усилиям Николая Александровича Павлова и выступлениям вашей газеты, опубликовавшей о создании комитета в защиту семьи моей и Рогозина (и как раз в этот период так веско вмешался Бабурин, деньгами помог и своим личным авторитетом, написав ряд писем в разные инстанции), вот из этого кризиса мне удалось выйти, и выйти достойно.
Само отношение ко мне имело два четких периода. Первый — это лефортовский период, где следствие в отношении меня применило максимум возможных психологических средств. Вначале я был помещен в камеру № 80 следственного изолятора “Лефоротово”, кроме меня в камере сидели два человека, один из них некто Сергей Новиков. Сергей Новиков из себя, будучи исколот с головы до пяток, разыгрывал русского националиста, большого патриота России, борца с жидо-масонским заговором и т. п., и при этом задавал настолько специфические вопросы, что совершенно было ясно, откуда этот человек попал в камеру. После того как я заявил Подрезу, начальнику СИЗО, чтобы убрали от меня “подсадную утку”, меня перекинули в другую камеру, где со мной сидели два человека. Один из них — Джанхаев, чеченец, а второй, тоже подсадка, Виктор Переверзаев, и вот в этой камере меня продержали полтора месяца. День начинался с того, что Виктор Переверзаев заявлял о том, какой негодяй — русский народ, воюющий в Чечне, какие подонки русские солдаты, убивающие чеченских детей... Это, естественно, находило горячий отклик у Джанхаева. Вот упала ложка, и тут же: “Какая плохая русская ложка и какие великие чеченские ребята”. Это была сплошная провокация. По радио в Лефортове транслируют только “Маяк”, и как раз это было время вывода российских войск из Чечни, и как только там говорили, что такая-то бригада, скажем, 122-я, вышла из Чечни, тут же Джанхаев вскакивал, начинал танцевать лезгинку, в это время поднимался Переверзаев и такую филиппику произносил часа на полтора: какие негодяи русские и какие великие чеченцы. Явно шла разводка меня на внутрикамерную драку, а это два с половиной года гарантировано. После того как я на это дело не поддался, они сделали небольшой перерыв, буквально на две недели, и перекинули меня из одной камеры в другую, камеру 92. В этой последней камеру я неожиданно оказываюсь с Андреем Мильграммом, евреем по национальности, и с каким-то зеленым студентом, который непонятно вообще по какой статье сидит. Буквально через 2-3 дня студента убирают, я остаюсь с глазу на глаз с Андреем, и к нам в камеру спускают некоего Владимира Иосифовича Орешникова, который с порога заявляет, что он является патриотом Израиля, что он еврей, что эта фамилия не его, а его фамилия Науман, что он вообще-то из Белоруссии, что он всю жизнь мечтал попасть в камеру с евреем, и, наконец, он увидел перед собой Мильграмма. Всячески он пытался привлечь Мильграмма на свою сторону, ему с воли чудесным образом передают голубую такую фуфайку из плотного материала, он тут же эту фуфайку разрезает, начинает шить из нее кипу с такой шестиконечной звездой для себя и для Мильграмма, все это идет на фоне “как мне надоела Россия, это страна отравленных радиацией березок, и эти русские женщины, все они проститутки...” То есть идет циничный, грязный поклеп на русских. “Нация ублюдков, пьяниц”. И все это муссируется и идет в расчете на реакцию Мильграмма. Но Мильграмм, и в этом, наверное, ФСБ очень сильно ошиблась, занял очень взвешенную позицию, демонстративно не пошел на эти провокации, никак не стал поддерживать этих попыток Орешникова. Естественно, на драку я не шел, а все мои замечания — и в грубой, и в мягкой форме — прекратить такую оголтелую русофобию, отметались.
Через полторы недели меня перебросили в СИЗО № 5, где примерно в течение 2-3 месяцев условия содержания были относительно сносными, я сидел в камере, где было 14 человек, меня никто не трогал, ребята были нормальные, ну а потом, уже ближе к суду, опять, видимо, чтобы меня подготовить соответствующим образом, весь состав камеры расформировали, мы оказались вдвоем с одним русским пареньком, кроме нас еще было 4 национала, один был азербайджанец, второй был армянин, еще ингуш и казах. То есть полный интернационал, причем антирусский.
В. Б. Николай Николаевич, кому же надо надо было эти полтора года держать вас в тюрьме? Все понимали, что никуда вы не убежите, даже если суд будет, продолжится следствие, но зачем в тюрьме-то держать? Значит, были какие-то заинтересованные силы?
Н. Л. Я думаю, что конкретно против меня, шире — против нашей партии, еще точнее — нашего национал-либерального идеологического направления, неизменно ориентированного на союз стран, являющихся наследницами византийской империи: Сербия, Греция, Македония, Болгария, Армения, Грузия — так вот, против всего нашего направления и была целенаправленно проведена такая акция. Кто конкретно устроил взрыв, в котором меня обвиняют — я затрудняюсь сказать. Это могли быть силы исламско-фундаменталистской ориентации, могли быть чеченцы и близкие к ним структуры, могли быть и наши демократы.
Я думаю, что вначале группа, которая имела четкую политическую ориентацию и вряд ли была связана с правительством или со структурами ФСБ, провела провокацию в отношении меня в связи с моими инициативами, проводимыми в Госдуму. Но после того как следствие не откликнулось обычным путем на эту провокацию, они нашли какого-то человека либо в ФСБ, либо в прокуратуре, я не знаю — кого, но откуда-то постоянно шел электрический подогрев этого дела, совершенно искусственный. Сфабриковано было буквально все: утрачены вещдоки, которые были выброшены взрывной волной на улицу, три пакета вещдоков пропали вообще неизвестно куда. Нагло был подтасован следственный эксперимент со священником Михаилом Рогозиным, его заставили бегать, выпучив глаза, по коридору, он пробежал за 18 секунд, а в протоколе написали 13 секунд. Следственная экспертиза была сделана с максимальными нарушениями. Московская прокуратура повела себя на суде исключительно нагло, когда дело уже фактически развалилось по всем позициям, когда вскрылись невероятные злоупотребления следствия, прокуратура все равно продолжала тупо заявлять, что мы виновны и даже запросила мне 6 лет, а Рогозину — 5.
В. Б. Николай Николаевич, вы на свободе. Вы правильно сказали, что, к сожалению, у наших патриотов, националистов не хватило ни ума, ни умения сделать ваш процесс как бы символом русского сопротивления. Мелкое дело с Шереметом было раздуто во всемирно известное. И, конечно, можно было процесс Лысенко использовать для развития русского сопротивления. Увы, этого не было сделано. Но все равно, на мой взгляд, такой тюремный эпизод для героизации национальных лидеров — небесполезное дело. Нельсон Мандела из тюрьмы вышел сразу в президенты. Что вы планируете в вашем новом политическом пути? Создавать заново ту же партию? Войти в какой-то блок? Что вы намерены делать в ближайшее время?
Н. Л. Прежде всего я намерен свой тюмерный опыт, конечно же, обобщить, хочу написать серию очерков. Отношение сейчас к человеку в российских тюрьмах, особенно к простому человеку, по цинизму далеко превышает отношение в обычном среднем фашистском концлагере. Я не имею в виду лагеря смерти типа Освенцима, куда людей привозили, чтобы их уничтожать, а обычный концлагерь, где содержались заключенные, которые работали, скажем, на оборонных предприятиях Германии. Я еще застал в живых мать моей жены и бабку, они были в этом лагере. У них были чистые простыни, им давали еженедельно 200 граммов мяса, их по воскресеньям автобус возил в православную церковь. Что сейчас происходит в общаковых камерах российских тюрем — не передать словами. В эту камеру просто нельзя зайти, люди стоят, ноги отекают от круглосуточного стояния. В камере запах мочи, пережженного гноя. В тюремный туалет за 2-3 часа занимают очередь. Идет издевательство, унижение человеческого достоинства, распад человека как такового. Это не идет ни в какое сопоставление с теми преступлениями, которые эти люди совершили. В какой стране это еще возможно, я не знаю. Когда я сидел в тюрьме и узнал о том, что Госдума утвердила новый уголовный кодекс, где один день пребывания в этом аду приравнивается к одному дню пребывания на зоне, где можно походить, погулять по траве, то я думал: “А как же думал Лукьянов, который сидел год?..”. При плохом Сталине год нахождения в СИЗО, в крытой тюрьме приравнивался для обычного заключенного к двум годам нахождения в открытой зоне, и к трем для несовершеннолетних преступников, для малолеток и для женщин. В то время Берия это понимал, а в нынешних условиях думская оппозиция принимает совершенно аморальнейшую вещь — этот уголовный кодекс, где можно по совокупности преступлений получить 30 лет. Но что такое 30 лет в российской тюрьме? Это страшная смерть в рассрочку. И потом, они преступность сами провоцируют: человек, просидевший несколько лет в тюрьме, выходит с ненавистью к государству. Раскаивание российского зэка в российских тюрьмах продолжается полтора-два месяца, если он действительно преступление совершил. А после трех месяцев — это ярый противник России, ярый противник всей государтвенной структуры.
В. Б. И все же — ваш путь дальше?
Н. Л. Дальше мой путь такой. Я считаю, что нам, русским, хоть на чем-то нужно учиться, и сейчас я буду заниматься организацией общественного благотворительного фонда, который бы помогал русским патриотам, националистам прежде всего, которые попали в тюрьму.
А в плане, скажем, большой политики я считаю своим моральным и человеческим долгом в настоящий момент во всех инициативах поддерживать Сергея Николаевича Бабурина. Я лично готов доверять только ему.