Авторский блог Редакция Завтра 03:00 15 сентября 1997

Ожулун, дочь племени Олхонутов

Ожулун, дочь племени Олхонутов
Author: Николай Лугинов
37(198)
Date: 16-09-97
Николай Лугинов — один из ведущих российских писателей тюркоязычного мира. Достаточно сказать, что еще в 1989 г. книга тогда сорокалетнего прозаика “Дом над рекой” выдвигалась наряду с “Архипелагом ГУЛАГом” А. И. Солженицына на Госпремию России.
Сегодня автор многих рассказов, повестей, пьес якутский писатель Николай Лугинов завершает работу над трилогией о Чингисхане.
Предлагаем главу из романа в переводе Владимира Карпова.

&.59. Тогда-то Есугай-Баатур воротился домой, захватив в плен татарских Темужчин-Уге, Хорибуха и других. Тогда-то и ходила на последях беременности Оэлун-учжин, и именно тогда родился Чингисхан в урочище Делиун-Балдах, на Ононе. А как пришло родиться ему, то родился он, сжимая в правой руке своей запекшийся сгусток крови величиною в альчик. Соображаясь с тем, что рождение его совпало с приводом Татарского Темужчин-Уге, его и нарекли поэтому Темужчином. &.60. От Оэлун-учжины родилось у Есугай-Баатура четверо сыновей: Темужчин, Хасар, Хачиун и Темуге. Родилась и одна дочь, по имени Темулун. Когда Темужчину было девять лет, то Чжоси-Хасару в это время было семь лет, Хачиун-Эльчию — пять лет, Темуге-Отчигин был по третьему году, а Темулун — еще в люльке.
Сокровенное сказание монголов.
1240 г.
ОЖУЛУН была еще совсем девчонкой, когда мужчины стали невольно засматриваться на ее стройный стан и нежный лик, а старцы улыбаться и кивать с таким удовольствием, будто пред очи им являлась их далекая горячая юность. Только Великий Скакун, равных которому, по признанию старцев, не было столетие, мог сравниться с обожанием, поклонением всего рода, выпавшим на долю прекрасной Ожулун.
Когда Ожулун достигла возраста, уважаемые люди племени собрались вкруг отца ее Хордойона-Баатыра, понимая, что настала пора породниться с самыми знатными и могущественными: все вместе решили сосватать красавицу за Еке-Чилэди — младшего брата одного из самых достопочтимых меркитов Тохтоо-Бэки. Вопрос скоро был решен: стоило Еке-Чилэди раз взглянуть на Ожулун — знатнейший из могущественных меркитов Тохтоо-Бэки прибыл с ужином сватовства к отцу ее, отдавая поклон всему роду Олхонутов.
Большой свадебный пир раскинулся на высоком берегу реки. Великие роды не погнушались мелкими племенами, приветив на празднестве всех в округе. Знатное угощение должно было показать, что теперь Олхонуты не по зубам, не чета тем, кто по отношению к ним таил корыстные цели, всяким там малым племенам “перекати-поле” теперь их берет под свое крыло Великое племя меркитов!
Странно, хоть и была на том пиру Ожулун словно во сне, но знала: все это, уготованное ей как испытание, — временно, настоящее впереди... Главное, настолько огромное, что может раздавить... И тогда уже ее влекло, манило и заставляло волноваться, содрогаться тревожно это неведомое будущее, наполнять покоем веры в свое предназначение, в высокую судьбу Айыы, ведущую по уготованному пути, рыдай — не рыдай.
С замужеством Ожулун стала воспринимать свое прошлое, словно видела его сквозь марево. Папа, мама, братья и сестры, их вечные заботы о пище для будущего дня были никак не сопоставимы с новой жизнью, исполненной богатством и достоинством. Зато все явственнее, будто это и было подлинной жизнью, стал приходить на ум сон, который привиделся ей лет в десять.
...Вдруг наполнилась степь таким светом, что стало больно глазам. И словно из этого сияния появилась на диво красивая, необыкновенно статная, удивительно нарядная женщина. Она плавно, зовуще протянула руку, и маленькая Ожулун, замерев от неизъяснимой радости, подала ей навстречу свою ручонку. Прекрасная женщина повела Ожулун за собой — а под ногами, оказалось, песок — не песок, снег — не снег, что-то зыбкое, колыхающееся, будто клубы тумана, так что под каждый шаг обмирала душа... Впереди, сквозь слепящее сияние, Ожулун увидела высокого, белого, как лунь, старика, который вел навстречу мальчика ее лет... Они приблизились, старик мягкой-мягкой ладонью ласково провел по волосам Ожулун, тепло посмотрел на мальчика, а потом соединил их руки. Не то от света, не то от смущения она не могла глядеть в лицо мальчику, замечала лишь, что он совершенно не похож ни на кого из тех, кого видела она до сих пор в степи: в глазах его отражалось небо, а волосы отливали солнцем... В эти мгновения все ее существо словно перелилось, стало единым целым с его нежной и крепкой ладонью. Старик что-то говорил, шевелилась белая его борода, но одно слово ясно осталось в памяти Ожулун: “Благославляю!”
ТОГДА, проснувшись, она вдруг зарыдала в голос, потому что не хотела, не хотела уходить из этого сна, не хотела понимать, что это только сон!.. Мать взяла ее на руки, как маленькую, качала, гладила, что-то ласково приговаривая. Поднялась и бабушка, развела среди ночи огонь, заварила травы и стала бормотать какие-то заклинания. “Может, злые духи проникли в нее, растравили душу ребенка?” — забеспокоился дедушка. А бабушка, напоив своим отваром, попросила рассказать сон. И выслушав, она изрекла в задумчивости: “Никому больше не рассказывай свой сон. И как бы ни крутила тебя в будущем жизнь, как бы ни было сложно, никогда не иди наперекор судьбе. Высокая Айыы, Всемогущие Боги, если ты сама не сойдешь с уготованной для тебя дороги, всегда будут охранять тебя...”
По весне Меркиты, не считаясь со многими переходами и водными переправами, решили увезти новую невестку в свои обетованные земли. Боги были благосклонны и наделили природу той поры ярчайшим благоуханием! Путников не встречал степной пронзительный ветер, не поджидали весенние похолодания стада оленей и сайгаков кружили рядом, становясь легкой добычей, стаи гусей и уток летели тучами... В изобилии и благолепии природы можно было без опаски идти по земле любого рода иль племени: никто не хотел потерять предрасположенность Богов!..
До середины пути Ожулун провожали мать с отцом, младший брат и дяди по отцу, там простились, и они пошли обратно. А Меркиты решили остановиться для отдыха на высоком яру реки Онон. Чилэди с тремя нюкэрами отправились искать брод. Служанки и молодой караульный занялись приготовлением пищи, а Ожулун пошла прогуляться по берегу.
Ожулун выросла на берегу великого озера, а потому дыхание водных просторов наполняло ее грудь радостью и силой. Красота, сочность жизни ощущались в каждом проявлении ее! Как интересно было наблюдать за резвящимися на залитом половодьем лугу стаями перелетных птиц! А сколь прекрасна степь, как бы на глазах покрывшаяся зеленым ковром, расцвеченным чудесными цветами!.. Даже трудно представить, что уже через какой-то месяц эта дивная степь станет одинаково бурой, от жары и зноя будет трудно дышать, и все живое словно бы вымрет...
А вот бы узнать, куда улетают эти прекрасные, разные птицы?! Что за удивительные земли, озера и реки их ждут, если они поднимают и уводят туда свои выводки каждый год? И почему возвращаются вновь?..
Ожулун, сняв кожаные сапожки, шла по кромке воды, когда из-за молодых порослей камыша с громким хлюпаньем крыльев поднялась стая лебедей. Лебеди, выстраиваясь косяком, пролетали очень низко, так что Ожулун видела их круглые глаза, красные лапки. Вдруг птица, летевшая первой, вздрогнула, издала гортанный, какой-то совершенно человеческий крик и камнем понеслась вниз. Следом из камышиных зарослей взметнулась вторая стрела, не задев птиц, с высоты она впилась в подножие ствола засохшей ивы. Ожулун выдернула из дерева стрелу, наконечник и оперенье которой были никогда прежде не виданной формы и изящества.
Камыши зашевелились, захлюпала вода под чьей-то поступью... Ожулун спряталась за дерево. На берег в несколько прыжков поднялся парень. Был он в высоких торбазах, чтобы бродить по воде, на плече висел небольшой лук, за спиной колчан, полный стрел с дивным опереньем, а на золоченом поясе жарко отсвечивали на солнце украшенные драгоценностями ножны с рукоятью ножа, тут же висело огниво.
А разглядев лицо парня, Ожулун едва удержалась на ногах: был он действительно наружности весьма редкой в степи. Светлые золотистые волосы вились тугими кольцами, на белом лице играл румянец, глаза отливали небесной голубизной... Наваждение или явь, но это был тот самый мальчик, которого видела она во сне десятилетней девочкой, — только, как и она, повзрослевший...
Парень поднял убитого лебедя, громко хохотнул и припрыгнул, как маленький, выдернул стрелу, вложил в колчан, стал искать глазами вторую стрелу... И увидел ее, прячущуюся за ивой... Ожулун вышла из-за дерева, держа в руке его стрелу:
— Ты чуть не убил меня.
Парень смотрел на Ожулун, изумленно ширя свои и без того огромные светлые глаза, будто и она ему казалась наваждением.
— Я... — молвил он наконец. — Я стрелял в поднимающихся в небо лебедей, а стрела, как в сказке, привела к царевне-лебедь.
— Ты промахнулся, а я подобрала твою стрелу.
Она протянула ему стрелу и пошла прочь.
— Подожди!.. — воскликнул он. — Поверь, я не встречал девушки краше тебя, откуда ты, кто ты?
— Какая же я девушка, разве не видишь?! — Ожулун тряхнула двумя косами — знаком замужней женщины.
— Я вижу. Но почему тебя я здесь встретил, если не привели тебя сюда Боги?
И опять покачнулась Ожулун, услышав то, что давно ждала.
— А ты кто таков? Степной разбойник? Или, может, вор?
— Я военачальник. Зовут меня Джэсэгэй, а звание мое Баатыр. — Парень чуть улыбнулся.
— Как же, такой молодой, ты смог получить столь высокий чин?
— После весенней войны мне присвоил его Амбагай-Хаган.
— Ну раз ты такой большой тойон, наверняка имеешь несколько жен.
— Нет, матери пока только ведут переговоры.
— А ты тем временем хочешь погнаться за замужней женщиной?
— Жен выбирают матери, таков закон, а тебя я полюбил с первого взгляда.
Ожулун отвернулась, чтобы скрыть жар, подхлынувший к лицу.
— Назови свое имя.
— Ожулун...
— Ожулун?! Как странно... Будто я уже слышал его, будто я знал его с малых лет!..
— И мне кажется, что я тебя знаю, — проговорилась Ожулун, — Я тебя видела во сне, в детстве.
Джэсэгэй приблизился, смотрел в глаза, словно хотел в них раствориться, но не касался ее. Она слышала его дыхание, чувствовала тепло, и как тогда, в детском сне, ей начинало казаться, будто она переливается, перетекает в этого необыкновенного юношу...
— Прощай, — Ожулун стремительно зашагала прочь.
— Ожулун! Я найду тебя! Отвоюю у любого племени или народа, — прокричал он, — скажи только “да”!!!
— Да... — услышала она с недоумением свой голос и бросилась бежать.
В ТЕ ДНИсреди Моголов распространилась страшная весть. Амбагай-Хаган, который сосватал свою дочь за главу племени Айыр, чтобы породниться и установить мир с воинственными татарами, провожая молодую к ее суженому, пропал без вести на пути к озеру Буйур-Ньуур...
Джэсэгэя вызвали в ставку Хагана и поручили отправиться вслед ему. Баатыр с тремя сюнами воинов, каждый из которых имел сменного коня, вернулся уже через пять суток, разузнав: Амбагай-Хагана подстерегли Татары из рода Джогун и отвели его к Алтан-Хану. Более того, в степи Джэсэгэй встретил человека из рода Басиит по имени Балагачы, которого Амбагай-Хаган успел отправить перед пленением с посланием сыновьям своим Хабул-Хану Хутуле и Хаджану. Послание гласило:
“Слушайте! Меня, великого Хагана народа Могольского, убили выродки степей с черными помыслами, когда я провожал выдаваемую мной замуж дочь. Мстите за меня, уничтожайте их злой дух, пока не будут истерты ваши десять пальцев. Сотрите черный род с лица земли, разбросайте пепел по ветру, превратите в прах и пыль. Сделайте так: заложите тяжкий камень их судьбы, чтобы потомки всех племен иродов в степи проклинали нечестивых за тяжкий грех!..
Это сказал я, Великий вождь народа Могольского — Амбай-Хаган...”
Завещание Великого Хагана сначала огласили в ставке перед Большими тойонами, потом отправили вестовых разнести его по всей Степи до самого дальнего костра.
И каждый из Моголов, преклонив колено, отвечал завещанию Амбагай-Хагана клятвенными словами: “Ты сказал, я услышал!”
Все вокруг закипело подготовкой к войне. Джэсэгэй-Баатыр дал распоряжения тойонам-менгетеям своего тумэнэ — десятитысячного войска — и отправился решить вопросы своей личной жизни. Перед войной, конец которой никто не мог предсказать, надо было это сделать как можно скорее. Он еще не знал, что решили старухи, как отнеслись к Ожулун, но хорошо помнил: матери имели виды на дочь одного из почтеннейших тойонов рода Тайшет по имени Сачихал, вели насчет нее переговоры.
Как выяснилось, старухам Ожулун пришлась по душе. Но поскольку первая жена становится старшей, женой-хотун, матери были за ту, которую знали лучше: Сачихал. Джэсэгэй с этим не согласился.
— Даже взрослый, зрелый мужчина по обычаю предков не может решать свое будущее из одного лишь желания обладать той или иной женщиной. А что говорить об увлечении юноши, пусть даже и заслужившим высокий чин. Твои чувства еще много раз пройдут и улягутся, — говорила старшая из матерей.
— Ты в двадцать лет стал Баатуром. Породнившись с родом Тайшет, ты впоследствии можешь стать Ханом... — утверждала средняя из матерей.
Казалось, противиться невозможно. Но все решило провидение...
Степь облетела новая весть: Амбагай-Хаган по приказу Алтан-Хана был не просто убит, он был распят на доске и выставлен в степи на обозрение каждому!.. Неслыханное поругание!..
Более того: это был знак презрения к народу Моголов как неспособному постоять за себя!.. Смертельная обида! Мстить за нее надлежало до последней капли крови: война должна была окончиться только тогда, когда один из народов исчезнет с лица земли...
— За свою жизнь я многое видел, узнал, немалого добился, — в эти тяжелые дни Ныыкын-Тайджын вдруг завел разговор по душам, — но не знал я жизни с женщиной, которую любил. Любил по-настоящему, всем сердцем. Всех жен мне выбрали матери. Ты их знаешь: это хорошие женщины, крепкие, выносливые, способные выдержать большие переходы и быть рядом даже во время войны. Но, оказывается, сердцу и не удается забыть ту, на которую когда-то смотрел с любовью... Так и живешь с горечью в душе... Если не проявишь сейчас твердости, решительности, как в бою, то так и будешь жить с грузом памяти, с сердцем порознь...
Тогда Джэсэгэй сказал матерям:
— Нам предстоит большая война, которая решит судьбу Моголов и судьбу всей Великой степи. Пока со мною Ожулун — я непобедим. Если при наших земных жизнях мы не увидим конца сражений, Ожулун родит мне сына, который отстоит нашу честь.
— Что ж, — молвила младшая из матерей, родившая Джэсэгэя, — Ожулун — девушка достойная...
— Да разве мы против нее... — согласились разом старухи.
Мешкать было не время: справили свадьбу...
МОГОЛАМ предстояло избрать нового Хагана. Поскольку в завещании Амбагай-Хагана назвал имена сыновей Хутулу и Хадаана, так и порешили: Хаганом сделали Хутулу, а Хадаана — военачальником.
Обряд посвящения свершили на горе Хорхонох, которая величественно и одиноко возвышалась средь равнины. Вершину горы увенчивала раскидистая могучая лиственница, своей вековой древесной крепостью воплащавшая образ сильной власти и величия рода. В знак поклонения Духу племени моголов ветви ее были унизаны салама — тонко сплетенными шнурами из конского волоса с гривастыми пучками на конце, а также дарами...
Моголы восходили на гору с тяжелым камнем в руках и укладывали на вершине, выражая этим участие каждого в общем деле. Потом они танцевали вокруг дерева, двигаясь то согласно движению небесного светила, то широко расходясь, то сближаясь и крепко держась за руки, осознавая свое нерушимое родовое единство.
Джэсэгэй оглядывался окрест и дух перехватывало: с высоты Обо — Священного места — степная ширь виделась такой же беспредельной, как и небесная... Река Онон, то делаясь многопалой, то вновь собираясь в единое русло, блестела, как слюда, и казалась совершенно недвижной... “Так же и вся жизнь, — подумалось Джэсэгэю, — если смотреть на нее вблизи — движется, течет, меняется, а если взглянуть издали, глазами далеких предков — много ли изменилось?..” Джэсэгэй ощущал незримое присутствие своих прародителей, наблюдавших сейчас за ним из недр Нижнего мира, и сердце, грудь Баатыра словно бы становились вместилищем всей степи, всех просторов под синим куполом небес, где род Моголов творил свое бессмертие.
Так, размышляя о том, как мал и ничтожен человек сам по себе и как он величествен в вековой цепи рода, Джэсэгэй спускался с людьми со Священной горы Хорхонох. Близилась ночь, стремительно надвигались тучи, сгущаясь, будто зацепившись, у вершины могучей лисвенницы. Вдруг небо словно треснуло, и Бог Верхнего мира во гневе послал огненное копье прямо в Священное дерево, расщепив его... Это был дурной знак. Дерево не сгорело, но, затянувшись с годами в пораженных местах корой, так и осталось многоствольным... Стало терять свой былой блеск и громкое звучание славного имени Моголов, ибо племя все более распадалось на отдельные родовые стволы, которые в упоении движением собственной судьбы забывали о принадлежности к единым корням.
Но об этом отдельный разговор.
ВОЙНА не прекращалась ни зимой, ни летом. Тринадцать раз Моголы вступали в битву с Татарами, но никому не удавалось взять верх: каждая из сторон возвращалась восвояси, оставляя на поле брани неисчислимые жертвы. Завещание Амбагай-Хагана сыновьям Хутулу и Хаадану и народу Моголов не было выполнено.
Только Баатыр Джэсэгэй из всех битв выходил победителем с малыми потерями, приводил полчища плененных, пригонял захваченный скот, обозы... Но не радость и торжество вызывали успехи его у почтенных тойонов, дела которых не ладились, а зависть.
Правда, самые бывалые и совсем молодые Джэсэгэя просто обожали: “Если бы не было с нами нашего Джэсэгэя, позора бы не избежать!..” — честно признавались они.
Добыча шла впрок — все просторнее становился курень молодой семьи, все больше суртов появлялось в их стане, все труднее было Ожулун справляться одной с хозяйством. К тому же она ждала первенца...
Наступил день, когда пришли к ней матери Джэсэгэя и сказали, что хозяину пора подыскать вторую жену. Что делать? Отправилась со старухами на смотрины...
Хотя и плакала, стенала душа при мысли, что Джэсэгэй отныне будет принадлежать не только ей одной, но, увидев Сачихал, она смеялась и расхваливала невесту больше других. Ревность, зависть, вражду среди жен моголы считают позором!.. Их отношения более близкие, теплые, чем между сестрами! Таков обычай.
Но человек есть человек, будь то даже женщина, особенно любящая. Родственники Сачихал не скрывали огорчения, что не их дочь, а какая-то пришлая стала женой-хотун! Сама Сачихал, уже пережившая однажды возможность выйти за Джэсэгэя, сразу же возненавидела Ожулун. Прямо, конечно, этого не высказывала, но обида сама за нее говорила: посуду мыть начнет — гром на стан устроит, убираться — пыль столбом!..
Губы свои в кровь искусает, пока поручение жены-хотун выполнит!.. Ожулун пересиливала ее и себя одним: делала вид, что ничего худого не замечает.
Да и в самом деле, как ее могли волновать какие-либо дрязги, если за десять лет жизни с Джэсэгэем Ожулун родила пятерых детей. Сачихал почти за это же время — двоих. Но жизнь воина, даже непобедимого, часто обрывается внезапно...
После одного из боев обратно вернулся один Бэлгитэй. Он едва слез с коня, убитый горем, а потом рухнул наземь и зарыдал в голос, как женщина. Поднялся, наконец, смахнул слезы, сел на большой камень: язык его так и не повернулся произнести страшные слова, вымолвил лишь, что отныне, как водится, все заботы о женах и детях старшего брата берет на себя он, младший...
Потемнело в глазах Ожулун, и долго она жила, словно не видя белу свету!.. Сачихал же, будто только того и ждала, стала в ту пору необычайно мстительной, пренебрегая всеми заветами по отношению младшей жены к жене-хотун...
Обычаи и обеты даны людям, чтобы человек не превращался в зверя, а в жизни его был лад. Нарушение заповедей, когда придет время, карает сама жизнь.
Первенца, рожденного Ожулун, назвали Тэмучином.
Тэмучину еще не исполнилось и года, когда Сачихал родила Бэктэрэ.
Тэмучин рос крепким, белокурым, как отец, с каждым днем все более делаясь похожим на того юношу, которого она видела во сне накануне замужества.
Бэктэрэ словно унаследовал всю затаенную злобу, завистливость Сачихал. Последняя, по своему скудоумию, часто подогревала его черную мстительность: “Если бы не перебежала дорогу мне эта безродная тварь, я стала бы женой-хотун!.. О, злые духи, отнявшие счастье у вас, моих сыновей, которых всего-то двое, как два рога у одной коровы!..” Стоило Бэктэрэ услышать самую малую похвалу по отношению к любому из братьев, даже к своему единоутробному, он менялся в лице, начинал задираться, а то и лез с кулаками!
Ожулун не раз умоляла Сачихал не говорить плохого, не поносить если не ее, жену-хотун, то хотя бы не накликать беду на детей!.. Та умолкала, поджимала губы и твердила одно, что она ни про кого ничего не говорит, больно ей нужно!..
Горе не заставило ждать...
Тэмучину было пятнадцать, когда мать и сородичи призвали его:
— Пришла пора, бери род Бурджугут.
Некогда многочисленное племя Бурджугут, не имея достойного вождя, к той поре было захиревшим, слабым. Но мудрости старейшины не растеряли, поставив во главе рода еще незрелого годами юношу славного происхождения. С Тэмучином Бурджугуты начали набирать силу с каждым днем, так что из забитых и затравленных очень скоро стали представлять серьезную угрозу для враждебно настроенных соседей.
Все шло на лад, как действие Бурджугутов повсеместно, прямо-таки с колдовским наваждением, принялись опережать Тайшеты: не успевал род перекочевать, перебраться на новые земли — несколькими днями раньше в этих местах оказывались Тайшеты, обосновывались, разбивая Стан...
Причина могла быть одна: завелся корыстный нос, все вынюхивающий... Чей — определить непросто! Тайшеты и Бурджугуты, хоть и враждовали веками, имели общую родословную... Достаточно сказать, что Ханом Тайшетов был Таргытай Кирилтэй, родной брат Сачихал, которую Тэмучин, несмотря на все ее семейные козни, согласно обычаю, почитал за такую же мать, как и родившую его... Так что среди того и другого рода находились люди, которые занимали сторону противника — зов крови не пересилишь...
Тэмучин собрал Совет. Старейшины долго обсуждали поведение людей, вызывающих сомнение... Что они делали, не отлучались ли надолго в последнее время?.. Сначала решили установить слежку за подозреваемыми, но поняли: Тайшеты за это время оттеснят их род в пустынные земли... Да и как знать, что предатель именно среди тех, кому не доверяют старейшины.
— Вспомним наш древний обычай, — сказал вождь, у которого только начали проклевываться усы. — Пусть каждый, о ком вы говорили, пройдет испытание меж двух огней...
Разожгли высокие костры, так что искры, казалось, уносились в звездное небо. Старейшины и колдуны сидели кружком и наблюдали, не сводя зорких глаз: огни должны были указать предателя...
Первый подозреваемый, крепкий парень, имевший близких родных среди Тайшетов, смело шагнул и надменно, не скрывая гнева своего... Взвилось пламя костров пуще прежнего, и в толпе зевак раздался единый вдох: для непосвященных все зависело от движения огней. Но старейшины и колдуны следили и судили по-иному.
За ним пошел второй, растерянный и жалкий, — его чуть не слизало пламя, словно прогоняя от себя. Но и этого колдуны и старейшины отпустили с Богом.
Так миновали огни все “ненадежные”, но колдуны с непроницаемыми лицами лишь качали головами.
— Все, весь род, от мала до велика, должен подвергнуться испытанию! — вскричал Тэмучин и первым показал пример, прошествовав столь величественно и уверенно, что даже огни поугасли, притихли в трепете перед ним.
И Тэмучин искал глазами того, кто последует за ним... Вдруг взгляд его уперся в какое-то странное, очень знакомое и в то же время совершенно чужое, какое-то несуразное, “не свое”, как подумалось мельком, лицо... Только в следующее мгновение он понял, что смотрит на родного брата, на Бэктэрэ...
— Иди... — произнес Тэмучин тихо.
Бэктэрэ шагнул, но ноги его не слушались, подкашивались, как у старика, и дергались...
Всколыхнулись, скрестились пламя кострищ над головою испытуемого так, что в следующий миг огонь мог объять и поглотить человека...
— Я не виноват!.. — с воплем бросился прочь от костров Бэктэрэ, — я случайно рассказал дяде Таргытаю о наших планах, а он потом меня стал заставлять, сказал, что на всю Степь объявит, что я доносчик и соглядатай, и на всю жизнь меня опозорит!.. Что мне оставалось делать?!
Тэмучин помолчал. Посмотрел на старейшин, окинул взглядом весь собравшийся род. Во всполохах огня лица казались особенно суровыми и торжественными. Люди ждали... Костры нетерпеливо трещали и подгоняли жар к голове.
ОН ЕЩЕ РАЗ оглядел воинов. Взгляд пал на могучего джасабыла Баргыя, исполненного редким покоем.
— Я, Тэмучин, сын Джэсэгэя-Баатура, возлагаю на тебя, джасабыла Баргыя, поручаю тебе, по обычаю предков, свершить над предателем казнь! Я сказал!
Баргый вздрогнул: того, кто лишал жизни ханского отпрыска, обезглавив, хоронили вместе с убитым...
— Ты сказал, я услышал, — тихо, но твердо произнес Баргый.
— Все из-за тебя, из-за матери твоей приблудной!.. — пуще прежнего взвопил Бэктэрэ и бросился к коню.
Его схватили, скрутили. Исполнили все по обряду: джасабыл Баргый убил Бэктэрэ, пронзив сердце выстрелом в спину. Опустился на колени перед могилой, накренив голову в готовности принять смерть.
— Мы, новые люди, — люди длинной воли, меняем старые порядки, — решительно подошел к нему Тэмучин и поднял с колен.
— Сын Хана ниже последнего смерда, если он предатель!.. Долг и честь — мера всему! Я освобождаю тебя, джасабыл Баргый, от исполнения отжившего обычая. Перед Ханом отвечать буду я.
— Убай, — приблизился к нему младший брат Хасар, — я с тобой.
1.0x