ТРАГИЧЕСКИЙ ВЫБОР АНДРЕЯ ТАРКОВСКОГО

ТРАГИЧЕСКИЙ ВЫБОР АНДРЕЯ ТАРКОВСКОГО
Author: Владимир Коноплев
13 (174)
Date: 1–04–97
_____
_____
_____Вот и минуло уже пятнадцать лет, как режиссер Андрей Тарковский — своего рода “знамя” нашего кинематографа — отбыл в Италию на съемки фильма “Ностальгия”. Уехал, как оказалось, навсегда. И вот уже десять лет его тело покоится на парижском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа рядом с могилами выдающихся соотечественников: Бунина, Зайцева, Ильина… И казалось бы, все точки в его жизни уже расставлены, произведения мастера — в сокровищнице отечественного и мирового искусства, но тем не менее споры вокруг его имени не стихают, хотя создана официальная версия его биографии, и большинство в нее веруют без сомнений. И все-таки явно существует какая-то необходимость время от времени подкреплять эту версию. Вот и сейчас, к десятилетию со дня кончины Тарковского, посыпались привычные уверения в его “диссидентстве”, мученичество под игом тоталитарной системы, в его травле и невозможности работать на Родине. Даже некоторых из церковноначалия подключили, которые и вовсе никакими фактами не владеют, — что надобно, то и скажут! Но коли уж обращаться к фактам и разбираться в них — человеку непредвзятому за этим заказным кликушеством скоро станет понятен подлог. А цель его — затушевать принципиальный характер выбора мастера, совпавшего с критическим периодом в жизни страны.
_____Тогда, к началу 80-х, Тарковский уже сложился в бесспорного лидера нашего кино. Каждый фильм его ожидался и воспринимался чуткими зрительскими кругами на вроде откровения. Его авторитет опирался прежде всего на созданный им авторский мир, неповторимый киноязык, открывший новые выразительные возможности кино, на его личную волю к творчеству, постоянно декларируемую бескомпромиссность и почти религиозное “смирение” перед высотой искусства. Само его бытование в среде кинематографистов того времени во многом определяло ее нравственное наполнение. Это тогда, кстати, с языка многих не сходили гуманистические цитаты из Достоевского о “слезинке ребенка”. Так зашифровывалась оппозиция интеллигентов “диктатуре пролетариата” и позже, при торжестве “свободы”, выяснилось, что под “слезинкой” эти “интеллигенты” понимали исключительно личные печали, как, впрочем, и сам герой романа Иван Карамазов.
_____Но как бы там ни было, в те годы кинематографистам было светлей на душе от сознания, что рядом живет Тарковский. Завистники же и бездари вынуждены были помнить о своем месте и роли. Здесь нужно оговориться: 90 процентов того, что снимается на пленку, — не есть искусство кино. Это, скорее, театрализованные постановки на натуре. Потому и наушничали многие коллеги на Тарковского чиновникам — неуютно быть рядом с мастером. Но собственно гонений от Госкино не следовало. Наоборот, Комитет часто прикрывал того от нападок ЦК и создавал, по возможности, привилегированные условия. Руководство в большей части понимало ценность Тарковского. Ведь настоящих кинохудожников, способных изъясняться языком этого вида искусства — единицы во всем мире! У нас это — еще Параджанов, Иоселиани… Кадры их фильмов ни с чем не спутать! Они никогда не смонтируются с кадрами других картин — настолько исключительны и в деталях, и в общей атмосфере. Также чувствовал интуитивно силу кино Бондарчук. И все-таки большинство даже очень именитых режиссеров не использует пространственно-временных возможностей кинематографа. Не стал, кстати, подлинным кинохудожников и Шукшин (будем до конца откровенны!). Иначе он никогда бы не допустил неоправданных движений камеры, небрежностей в использовании трансфокатора, других пластических средств в последней своей “Калине красной”, как не допускал, к примеру, косноязычия авторского в своих рассказах. Этот фильм держится на боли, на самоотдаче, но своего киномира, киносистемы Шукшин не создал. Основные силы ушли, видно, в литературу, в актерское мастерство. Тарковский же, как никто, понимал пространственно-временную пластику кинематографа и развивал свои принципы в теоретических трудах. Подлинным событием явилась статья “Запечатленное время”. Казалось, автор уловил самую суть, душу кино: вне текущего времени, осознанного через ритм, кинообраза не существует. В кадре соединяется время реальное и авторское, и индивидуальное таким образом восходит к всеобщему. Постигнув главное в искусстве вообще и специфику кино в частности (кино как инструмент для осознания времени), Тарковский стремился создавать фильмы, не подверженные социальной и политической конъюнктуре. И в этом он близок традициям искусства прошлого века: не копирование жизни, не официозная “гражданственность”, а ПОИСК ИСТИНЫ — различение добра и зла, должного и недолжного. Вот цитата из его выступления: “В литературе мои пристрастия совершенно определенны… Пушкин — прежде всего, Толстой, Гоголь, Достоевский, Бунин. Выше этого во всей мировой литературе ничего нет. Русская литература искала “душе человека успокоения”, литература души и сердца. Вся же зарубежная литература — конъюнктурная, она шла на поводу у своего века.., хотя крупные художники там тоже были”.
_____Тарковский, конечно, сознавал свою роль в отечественной культуре — буквально на глазах росла популярность его “сложных” картин. За двадцатилетие работы ему удалось воспитать “своего” зрителя. Накануне отъезда проходили его многочисленные встречи со зрителями, и всегда огромные залы были переполнены. К нему шли, его слова ждали! А он утверждал: “Я всегда стремился быть самим собой… Многие разделяют такие понятия, как работа и жизнь. Я считаю, что в искусстве лгать нельзя. Вы скажете: но ведь должен же человек есть хлеб, кормить семью. Да, должен — но тогда не занимайтесь искусством… Человек, единожды изменивший своим принципам, в дальнейшем уже будет не в состоянии сохранить чистоту своего отношения к жизни”. Бескомпромиссность в стремлении к истине — путь именно русского художника. За это он платит собственной жизнью: у Достоевского — каторга, у Толстого — отлучение от Церкви, Пушкина, Лермонтова, Есенина убивают, у Шолохова — травля сменяется клеветой. Но для гения иного пути и не существует!
_____Вскоре после отъезда Тарковского один мой приятель неожиданно высказал: “Наконец-то он вырвался! Давно стремился, но все никак не мог! ”
_____Меня это потрясло! Не хотелось верить! Неужели запущен сценарий заурядного диссидентства?! Неужели он даст себя дешево разыграть?! Да нет! Не может быть! Не отречется он от своих высоких устремлений и не откажется от долга художника!..
_____Однако следом поползли слухи о пресс-конференциях, где он обвинял чиновников Госкино в тотальной его травле, в невозможности творить на Родине. Повылезли тщательно скрываемые обиды за недооценку его таланта, заслуг, за обделенность премиями, званиями и т. д. А ведь каждый его фильм широко представлялся на самых престижных мировых кинофестивалях, а съемочные условия предоставлялись ему весьма привилегированные! И все же не эти обиды и невнезапное желание “сладкой жизни” удивляли больше всего. Причины тревоги уходили гораздо глубже — в самый принцип, который провозглашал и от которого отрекался теперь Тарковский! Вспомним Пушкина, его “Поэту”:
_______________
_______________“Ты царь: живи один.
____________________________________ Дорогою свободной
_______________Иди, куда влечет тебя свободный ум,
_______________Усовершенствуя плоды любимых дум,
_______________Не требуя наград
________________________________ за подвиг благородный”.
_____
_____Дело в том, что свобода художника — это говорение правды человеку о человеке. Чем и занимался Тарковский. Публичное же сведение счетов с неведомыми чиновниками унижает личность мастера. И вот как закономерный результат допущенной ошибки приходит, наконец, письмо, в котором Андрей Арсеньевич отказывается возвращаться на Родину. Выбор был сделан. Трагический выбор.
_____Следует отметить: в то критическое время страну покидали многие деятели искусства. Но отъезд, к примеру, Любимова (и скандальное дело его театра) или всеобщего любимчика Кончаловского (чисто советские “Романс о влюбленных”, “Сибириада” и др.), а тем более — актера Крамарова да литератора Войновича, почему-то не удивлял. Не помню, кто, но очень точно определил место подобных: “Нет никакой разницы между конъюнктурщиком и диссидентом. Они существуют в одной плоскости, говорят об одном и том же, но с разными знаками. В любой момент могут поменять свой знак на противоположный и перевоплотиться”. Таким людям хорошо там, где больше платят — обыкновенное двурушничество, предательство как образ жизни.
_____И совсем другой человек — Тарковский. Демонстративный разрыв с Родиной, со средой и почвой, которая питает художника, равнозначен потере смысла жизни. Понимал ли он это? Вот слова из пресс-конференции в Милане в июле 1984 года: “Если же меня спросят, как же все-таки получилось, что я, не вступавший никогда в конфликт ни с властями, ни с моими коллегами по кино, бывший одним из известнейших советских режиссеров, оказался вынужденным покинуть Советский Союз, то я и сам не смогу дать на это простой и ясный ответ”.
_____Конечно, все это случилось не вдруг — критическая энергия накапливалась постепенно. Были и соблазны, и искушения. В условиях жесткого идеологического противостояния работали и соответствующие органы. Определенную роль сыграла и вторая жена Тарковского, да отчасти и простая материальная заинтересованность. Но все же поступаться своей позицией было нельзя — ведь это значило отказаться от борьбы за душу человека, за душу народную. Цитата Тарковского из встречи со зрителями: “Мои фильмы не для интеллигентных людей с двумя, а то и с тремя высшими образованиями, но духовно бедных, а для людей духовно богатых, невзирая на их социальное положение”. Еще он любил приводить пример с обсуждения фильма “Зеркало” в одной высокообразованной аудитории. Рассерженная долгим ожиданием уборщица взялась выгонять из зала публику да приговаривать:
_____— И чего там рассуждать?! Без того все ясно!..
_____— Так о чем же фильм? — вопросили ее с издевкой.
_____— Да о том, как человек всю жизнь подличал, наделал гадостей любимым людям, а перед смертью ищет себе оправдания, выхода, а найти не может.
_____“Более простой и точной формулировки идеи этой картины я даже не мог себе представить! ” — говорил воодушевленно режиссер. А в другом выступлении отмечал: “В последние несколько лет зритель чрезвычайно изменился, его интересы стали гораздо глубже, требовательность к нам возрастает с каждым годом, он научился искать те проблемы, на которые хотел бы получить ответ”.
_____Вот это-то общение, этот “мотор” творчества и терял художник. Что ж, что его фильмы не шли почти по телевидению?! Гораздо важнее для кино, что в каждом городе имелся зал, где крутили преимущественно его фильмы, где работали кружки и лектории и где воспитывалось множество требовательных зрителей. Его картины, в отличие от кассовых однодневок, обладают энергией длительного воздействия, их тянет пересматривать, и после каждого просмотра рождается чувство сродни нравственному очищению.
_____Итак, Тарковский рвал прямую творческую связь со своим народом. Одновременно он терял положение “пророка и подвижника” в своем Отечестве. А приобретал… всего лишь сомнительное материальное благополучие.
_____Кто-то из известных режиссеров говорил, что на Западе и великий художник может позволить себе снять проходную картину ряди прибытков, и общество воспринимает это как должное. У нас же с художников спрос иной — каждый раз приходится подтверждать уровень, совершать поступок. Уезжая, Тарковский опасается “сойти с дистанции” и по-своему противодействует этой угрозе. В письмах к близким по-прежнему мечтает поселиться когда-нибудь в маленьком доме где-нибудь под Рязанью, а будущий свой фильм осмысляет еще в культурном пространстве России. Неожиданно жесткими оказываются для него условия фильмопроизводства. Из письма председателю Госкино Ермашу: “Вообще, должен сказать, работать здесь чрезвычайно трудно по многим и многим причинам, и я часто вспоминаю “Мосфильм” как родной дом, где не в пример легче, удобней и спокойней работается. Здесь денег на ветер не бросают и из нашего брата жмут соки, не считаясь ни с замыслом, ни с творчеством. Деньги, деньги и деньги — вот принцип кино здесь, в Италии”. А в Москве его все еще ждут и готовы представить любые средства, как всегда! В плане “родного дома” — четырехсерийная для него экранизация романа Достоевского “Идиот”. Заготовлен еще ряд тем на выбор. Но случилось то, что случилось. На этом примере ярко просматривается внутренняя раздвоенность художника, да и предстоящая судьба наших “родных домов”: сначала брошенных, затем охаянных и за бесценок распроданных.
_____Спустя несколько лет после описанного, уже в “новое” время, зритель наш увидал-таки обе последние зарубежные картины Тарковского: “Ностальгию” и “Жертвоприношение”. Странное оставляют они впечатление. С профессиональных позиций все вроде на месте: и вкус, и работа с пространством и т. д. Но нет главного — творческой силы, свежести взгляда, радости открытия. Сильное ощущение добросовестной копии с некоего прекрасного оригинала! А ведь сценарий-то “Ностальгии” писался еще в Москве! Но в том-то и беда — замысел не покоился на глубоком и уже осмысленном переживании! Сюжетная схема была сложена, но для наполнения ее истинным переживанием нужно было бы помучиться, пострадать за границей лет десять. Режиссер же попытался переживание смоделировать, оттого и ностальгии в фильме нет. “Жертвоприношение” же просто поражает голой дидактикой общеизвестных, с привкусом оккультизма, идей, эстетическими самоповторами, искусственностью мира героев. Да еще сбои то на долгие “антониониевские” планы, то на “бергмановские” интерьерные сцены! Пространство вычищено, мертво и не впускает в себя. Лишь разок вспыхивает прежний Тарковский, когда герой рассматривает альбом древнерусских икон. А следом — опять безнадежность мира сего… Да, для художника это действительно и смерть, и жертвоприношение! Но только каким “богам”, ради чего?! Трагична бывает расплата художника за опыты над собственной совестью. Ему дается многое, но много с него и спрашивается. Один неверный шаг способен увести в гнилое болото.
_____Как-то на съемках “Сталкера” Тарковский рассказывал сотрудникам, как цыганка нагадала ему всего семь фильмов в его жизни. Он серьезно верил этому гаданию, и так оно и вышло. Тут настораживает фатализм его, все же тянувшегося душой к всепобеждающему идеалу христианства. Отсюда объяснима отчасти и та завороженность, с какой наблюдал он за самим собой, двигающимся в ложном направлении. И даже более того, можно сказать: подобная рефлексия вкупе с “общечеловечностью” мысли — характерная болезнь наших образованных современников. Вспомним фильм “Сталкер” с его загадочной “зоной”. И вскоре после его выхода мир потряс Чернобыль. Зона из “второй” действительности перешла в “первую”. И до сих пор рефлексирующая интеллигенция все стенает от ужаса и созерцает язву события с безопасного для себя расстояния. И на фоне этого безволия позабылось, что многие и многие люди совершили подвиг в борьбе с этим чудовищем и тем подтвердили высокое призвание ”человека разумного”. А многие и многие “простецы”-крестьяне не пожелали бросать отчих домов и могил, и своими жизнями, повседневным трудом перемалывают последствия беды, не дают родной земле превратиться в безликую “зону”. Они в безнадегу не впадают и к общегуманным всхлипам не прислушиваются да еще и смеют не унывать, шутить. И никак не уразумеют демжурналисты и мыслители причин этой жизнестойкости. Для них это — проявление невежества, варварства. Но на самом деле народ живет не их сиюминутными эгоистическими интересами, а по закону времени эпического — памятью предков ради далеких неведомых потомков. И этим побеждает любые “зоны” и системы. Побеждает, ибо живое всегда одолеет мертвое, лишь бы не оскудевала воля к жизни, правде. Вот этого-то никак не способна понять рефлексирующая интеллигенция. Характерный пример непонимания эпических начал в текущей жизни: академик Лихачев всю жизнь изучал по книжкам древнерусскую эпику, а на все вопросы о причинах наших тревожных событий или явлений заготовил один удобный ответ — а потому, что Апокалипсис, дескать, наступил!.. Не сумел предвидеть жизнестойкости в предполагаемом событии и Тарковский. Не углядел сути, ибо далеко ушел от самого себя времен “Андрея Рублева” в сторону логической схемы. Потому и не соединился с органическим потоком общей жизни, хотя и жаждал этого. Но все его куда-то “к бережку” прибивало. В результате — захват его потоком чуждым.
_____Правда, многие считали Тарковского человеком культуры западной: именно “то” и было для него “своим”. Действительно, в его фильмах сильны цитаты из гигантов Возрождения, звучат и Бах, Вагнер и т. д. Что же до вдохновения? Нынешний “общечеловеческий” Запад не смог дать мощный стимул его творчеству. Картина, скорее, обратная, да и характерна для других наших режиссеров — тех же братьев Михалковых, например. А вот, кстати, редчайший пример обратного: великого Феллини постоянно звали в Голливуд, но тот неизменно отказывался — крепко держался родной почвы и понимал, что только она дает ему свободу выражать на экране сокровенное. Но то — Феллини, человек в своем творчестве глубоко корневой, не подверженный умозрительной “культуроложеской” схематике.
_____В фильме “Зеркало” есть любопытный эпизод, где цитируется письмо Пушкина к Чаадаеву. Акцент в многоплановом этом опровержении-размышлении гения сделан режиссером на исторической роли России как спасительнице и щите Европы от монголов. Следом на экране появляются кадры хроники советско-китайского столкновения на Даманском: беснующиеся толпы азиатов и простодушные лица русских парней. И все тот же мотив — мы прикрываем Европу, цивилизацию. Но ведь у Пушкина — опровержение конкретных доводов Чаадаева. И утверждение своим творчеством особости Русского Мира, взаимосвязанности и равноликости его с другими, а кое в чем — и превосходности. В “Зеркале” же исторический взгляд заужен. Также известна жесткая оценка Тарковским самого “русского” фильма Эйзенштейна “Александр Невский”. Идейная и эстетическая опора этой картины — в противостоянии двух миров: православно-русского и германо-католического. Противостояние во всем: в пластике, лепке характеров, музыке. Придираясь к мелочам (вяло-де смонтирована сцена побоища) и “не замечая” главных открытий классика в композиционно-музыкальном построении и протекании фильма, Тарковский не скрывает предельного раздражения концепцией картины, обусловленной и многовековым противостоянием, и самим временем создания фильма. Для него явно неприемлемо противостояние таких “особостей”, как Запад и Россия. А с Азией, выходит, — приемлемо? Некоторая странность проглядывает тут в отношении к истории. Постепенно Тарковский стал публично отрицать самые “русские” моменты уже в своем собственном творчестве: новеллу “Колокол” в “Рублеве”, все “Иваново детство”. Так постепенно подвигался он к решению не возвращаться, вопреки своим же сомнениям, вопреки уговорам близких, вопреки письмам отца. Не пожелал переменять выбор, хотя и мог. Может, духу не хватило признаться в ошибке перед лицом всех, да и не потягивало ли подспудно туда, где рукоплескали без поправок и замечаний, а то и грубых наскоков, где неизменно награждали и восхищались?..
_____В финале “Ностальгии” его герой лежит, словно подбитая птица, в пространстве между русской избой и неким католическим храмом. Лежит обессиленный и сломленный. Как хотите, но к этому кадру — явной эпитафии — никак не подходит подпись: “Ностальгия”. Здесь явный “Разрыв”! Нет, душу художника не обмануть даже ему самому! Так завершилась трагическая, медленно вызревавшая раздвоенность между художническим даром-чутьем жизни и скоропреходящей схоластикой-умствованиями “по поводу и без оного”.
_____И в заключение — общий взгляд: какое влияние на культурную жизнь страны оказала ошибка Тарковского, потеря набранной им высоты? Прежде всего он позволил приписать себя к политическим диссидентам, не будучи таковым. Чуть позже это открыло возможность примазаться к его памяти целой орде эпигонов и конъюнктурщиков типа Сокурова. Все эти нетопыри и мотыли покуда еще почитают Тарковского и яростно сочиняют его биографию, без малейшей опоры на его работы — эти главные поступки в жизни художника. Ведь с мнимого диссидентства еще можно иметь “навар”, а его “легендарной тенью” прикрывать собственную художественную наготу. Но как только начнет меняться лицо государственной власти, идеологическая направленность — те же самые люди забудут мастера и прилепятся к кому-нибудь другому. А то еще, возможно, и потопчутся на его памяти. О последнем же поколении “киношников”, этих блудливых младоподонках, и упоминать неуместно — настолько разнополюсны они и Тарковский. Да и сойдут они очень скоро, как слякоть тротуарная после весеннего ливня. И останется от них в истории кино одно мокрое место. Ну а дурные последствия придется с Божьей помощью и с опорой на лучшие достижения, в том числе — и Андрея Арсеньевича Тарковского, исправлять уже другим. И на то должна быть и воля, и знания, и умение.