11. ОСТОРОЖНО: ЕСЕНИН. "ОН ВРОДЕ СФИНКСА ПРЕДО МНОЙ..."
«…Он вроде сфинкса предо мной…»
(Сергей Есенин и вожди революции)
«Вот поэт, которого я читаю в «Красной нови» из номера в номер. Открывая журнал, прежде всего ищу стихи Есенина», - это слова «всесоюзного старосты» Михаила Ивановича Калинина (по воспоминаниям А.К. Воронского). К есенинскому творчеству
проявляли живейший интерес практически все «вожди революции» ( Троцкий, Зиновьев, Бухарин, Киров, Фрунзе, Цурюпа, Дзержинский, Луначарский, Бонч-Бруевич, Воровский, Подвойский, Красин).
Есениноведы (Юшин, Прокушев, Наумов, Волков, Белоусов, Базанов, Шешуков, Кошечкин, Карпов, Овинников) тщательно проследили отношение Есенина к различным духовно-гуманитарным и идеологически-цивилизационным течениям своего времени («яростный попутчик» - «неистовые ревнители»).
Романтик-бунтарь, мятежник-ниспровергатель, неукротимый пассионарий, задорный и вольнолюбивый хулиган, энтузиаст с демонически-разбойными устремлениями, печальник «отчалившей Руси», защитник «униженных и оскорбленных», воссоздатель «горя сёл, дорог и городов», алчущий «преображения России»… - «Лай колоколов над Русью грозный – Это плачут стены Кремля. Ныне на пики звездные Вздыбливаю тебя, земля!» («Инония»). Гротескная метафористика («Небо – как колокол, Месяц – язык, Мать моя – родина, Я – большевик» («Иорданская голубица»). Саркастическая раскованность исповедального монолога («Конечно, мне и Ленин не икона, Я знаю мир… Раскрыв, как Библию, пузатый «Капитал», О Марксе, Энгельсе… Ни при какой погоде Я этих книг, конечно, не читал» («Возвращение на родину»).
В посвященных Петру Чагину «Стансах» Есенин автоиронично («самого себя по шее гладя»), рефренно предлагает: «Давай, Сергей, за Маркса тихо сядем, чтоб разгадать премудрость скучных строк». Есенинский автобиографический повествователь весьма иронично трактует происходящее (почти стихийно-неотвратимое) «преображение» («И потому крестьянин С водки штофа, Рассказывая сродникам своим, Глядит на Маркса, Как на Саваофа, Пуская Ленину в глаза табачный дым»). «Печальная история – история об Оливере Твисте» ассоциируется в есенинской «Руси бесприютной» с несостоявшимися биографиями российских «мальчишек» («В них я, в них даже Троцкий, Ленин и Бухарин»).
Констатируя свою приверженность совершающимся событиям («Теперь в Советской стороне я самый яростный попутчик» («Письмо к женщине»), Есенин
в отрывке из поэмы «Гуляй-поле» делает «набросок» портрета «сурового гения»
(с «лысиною, как поднос»):
…Он вроде сфинкса предо мной.
Я не пойму, какою силой
Сумел потрясть он шар земной?..
«Рабочий люд», одетые в солдатские шинели крестьяне довольно смутно представляют себе происходящее («Ни за Троцкого, ни за Ленина, за донского казака, за Каледина»; «И Врангель тут, и Деникин здесь… Из Сибири шлет отряды адмирал Колчак…Как под Питером рать Юденича…»).
В поэме «Анна Снегина» автобиографический повествователь предложил один из вариантов ответа на «загадку сфинкса»:
И каждый с улыбкой угрюмой
Смотрел мне в лицо и в глаза,
А я, отягченный думой,
Не мог ничего сказать.
Дрожали, качались ступени,
Но помню
Под звон головы:
«Скажи,
Кто такое Ленин?»
Я тихо ответил:
«Он – вы».
«Загадка сфинкса» - не только в философско-психологической трактовке Ульянова-Ленина («Он вроде сфинкса предо мной…»), но и в поэтическом истолковании
личности и деяний Троцкого. Есенин понимает сложность, противоречивость, драматизм народного выбора, позиции «рабочего люда» («Ни за Троцкого, ни за Ленина, за донского казака за Каледина»). А тут ещё – Врангель, Каледин, адмирал Колчак, «рать Юденича»… Раскол, раздрай, разброд, противостояние, противоборство… Крылатое фольклорное слово отразило кощунственный антагонизм анархической «вольницы».-
«Пароход идёт мимо пристани, будем рыбу кормить коммунистами» - оглашает донские берега задиристо-провокационная частушка. С другого же берега «гаркнули» антагонистическое «Яблочко»: «Куда ты котишься? В Вечека попадешь – не воротишься».
Один из «сфинксов» - Зиновьев, обосновавшийся в северной столице. События в Петрограде при всей своей лютой злободневности отзываются былинным «клублением сил» («От одной беды целых три растут, - вдруг под Питером слышен новый гуд. Не поймёт никто, отколь гуд идёт: «Ты не смей дремать, трудовой народ, как под Питером рать Юденича»). Есенинская «Песнь о великом походе» воссоздаёт атмосферу всеобщего смятения, недоумения, неопределённости и тревоги («Что же делать нам всем теперича? И оттуда бьют, и отсель палят – ой ты, бедный люд, ой ты, Питер-град!»).
В системе образов есенинской «Песни…» весьма важен персонаж Зиновьева («Но при всей беде воет новью вал. Кто ж не вспомнит теперь речь Зиновьева?»). Автобиографический повествователь иронично-почтителен в аттестации деяний питерского трибуна, который не мог не учитывать тогдашней катастрофичности жизненной ситуации («Дождик лил тогда в три погибели. На корню дожди озимь выбили. И на этот год не шумела рожь. То не жизнь была, а в печенки нож»). Питерский трибун побуждает к защите революционной столицы («А Зиновьев всем вел такую речь…»). Сказово-былинная стилизация – в иронично-полемическом воспроизведении зиновьевской «речи» («Братья, лучше нам здесь костьми полечь, чем отдать врагу вольный Питер-град и идти опять в кабалу назад»).
