ПОБЕДИТЕЛЬ

Трудно писать о тех, кого любишь и особенно хорошо знаешь. Из огромного числа сведений, наплыва разнообразных чувств нелегко выделить главные для читателя — главным кажется всё. Горький даёт для пишущих о нём особенно гигантское, небывалое для одного человека количество материалов. В самом деле: он и подвижник, помогавший писателям и спасавший невероятно многих; и общественно-политический деятель, словом и делом своим пробуждавший к политическому творчеству массы трудящихся; и великий педагог, давший Язык множеству прославленных впоследствии творцов; и издатель, затеявший бессмертные проекты — «Всемирная литература», «Детская литература», «Жизнь замечательных людей»... И, наконец, просто гениальный прозаик. Вот на этом хотелось бы остановиться поподробнее.

Дело в том, что советская школа, при всех ее множественных плюсах, с Горьким обошлась не слишком хорошо именно в силу его канонизации, создания некоего идола великого пролетарского писателя. И школьная фразеология вроде «Главной задачей советских писателей Горький считал воспитание социалистического человека», хоть и была правдой, вызывала у учеников, естественно, резчайшую аллергию. И многие — даже, к несчастью, большинство,— «пройдя» по программе роман «Мать» и пьесу «На дне», так и не открыли потом за всю жизнь томов из горьковского собрания сочинений.

А если бы открыли, то увидели бы не зашоренного, нудного проповедника общеизвестных истин (а в массовом сознании из-за чрезмерной активности идолостроителей Горький предстает именно таким), а потрясающего, беспощадно правдивого к себе и другим художника, впитавшего все лучшее из мировой и русской классики и двинувшего искусство вперёд, к еще небывалым высотам. Увидели бы сомневающегося и страдающего человека, в сердце которого отзывались все боли мира. Увидели бы удивительного стилиста, владевшего тонкой, благоуханной речью. Увидели бы мастера живого, естественного диалога, равного которому нет в литературе.

Горький знал жизнь не понаслышке. Родившись в торгово-ремесленном центре России, Нижнем Новгороде, побывал «в людях», где пузатые хозяева порой обращались с ним, как с беспородным и беспризорным щенком, работал на тяжелейших каспийских рыбных промыслах, таскал тяжелейшие кули, бродяжничал, подряжаясь на любую работу... всего не перечислишь. Потом, стремительно ворвавшись в литературу, общался с утонченнейшими, а порой и спесивыми представителями петербургской интеллигенции. Дружил — на равных!— со Львом Толстым и Антоном Чеховым. Далее, подолгу живя за границей, опять-таки на равных вошел в мировую художественную элиту — вспомним хотя бы его дружбу с Роменом Ролланом. Наконец, с величайшим из людей эпохи — Лениным — общался подолгу, тесно, без малейшего заискивания — снова на равных! Кажется, не одну, а много жизней прожил этот «окающий» человек с простым хмурым лицом — и все на пределе возможного успеха.

Да и был ли он хмур? Не думаю. Мало кто читал, например, горьковский ранний рассказ «Ярмарка в Голтве», но читавшие внакладе не остались. Напомню диалог продавца макитр (горшков) и покупательницы из этого рассказа:

— Ось пани иде...
— Скильки грошей?
— За що?
— А за макитру...
— Тридцать копиек...
— О, лишечко! та то дуже дорого!
— Хиба ж?
— Вон она неровна та корява...
— А що вы, пани, с цей макитры стрелять хочете чи що? Зачим ей бути ровной? Не ружье вона, а макитра.
— Та то вирно... Ще и не гладка вона та и тускла яка-то...
— Так же то зеркало гладко та блестяще, зеркало, а не макитра...
— Вона и дребезжит...
— То значится — в ней дырка е.
— То-то е дырка...
—Так уж свит устроен, пани, что у нем усе дыряво. Вот и у вас, пани... хусточка с дыркой!»

Какой потрясающе легкий, озорной текст! Какое проникновение в строй речи и мыслей малороссов! И, кстати, Горький походя решает один из острейших современных вопросов: русские ли так называемые украинцы и русский ли их язык? Конечно, русские и русский, — утверждает Горький. Да он и помыслить не мог, что через 55 лет после его кончины в очистительном и творческом 1936 году — в 91-м — Украина станет заграницей... Он-то возможное сделал для того, чтобы возникла единая, грандиозная советская литература, в которой засияли имена представителей народов, у которых и письменности до возникновения СССР не было. Именно Алексей Максимович в 1934 году возглавил Первый съезд Союза писателей СССР. Но это — лишь дата, внешняя канва. А по сути он прочитал и редакторски выправил рукописи сотен начинающих прозаиков — невозможный труд!

Язык Горького невероятно народен. Его предшественники тоже пытались писать народным языком. Но не было ли у вас ощущения, что, скажем, толстовские мужички — это скорее идея Толстого о мужичках, чем живые люди? А Горький не писал «о народе» — он сам был народом, который творил. И не только в строе слов здесь дело, а и в сущности проникновения в строй народных мыслей, который мало общего имеет с интеллигентским. Вот пример — фрагмент малоизвестного рассказа «Ма-аленькая!..»:

«— А главное дело — душа!.. Ах, ка-акая душа андельская!.. Всё-то до неё доходило, всё-то её сердечушко ведало!.. Барышня ведь как есть городская, в бархатной кофточке... ленточки... башмачки... Книжки читает и всё это, а крестьянство понимала, ах, как просто! Всё знала! «Откуда толь ты это, милушка?» — «В книжке, говорит, прописано!..» Н-ну уж!.. Чего бы ей это, зачем? Замуж бы вышла, барыней была, а тут вот заслали — и померла...
— И чудно!.. Учит всех... така-то манинькая!.. да всех это так сурьезно... То не так, друго не так...
— Грамотница... что толковать... Раделица про всё да про всех... Где кто болен — бежит, где кто...
— Умирала-то без памяти... бредила только. «Мама, говорит, мама!..» — жалостно таково...
— Всем миром и похоронили... А потом к масленой сорок дён вышло, и сообразились... айда-ка, мол, помолимся за неё!.. Авось, мол, Господь Бог батюшка примет нашу грешну молитву, простит ей! И пошли вот на первой поста, как раз во вторник вышли...
Мне хотелось еще много раз слышать, что, именно желая помолиться за неё, они прошли тысячи верст. На мой взгляд, это было так хорошо, что казалось неправдоподобным. Я подсказывал им другие побудительные причины, желая еще более убедиться, что они пошли именно «за неё», маленькую девочку с черными глазами... И к великому моему удовольствию, я, наконец, убедился в этом.
— Неужто пешком всё идете?
— Нет, куда нам!.. когда и присядем... Поедем с денек, а потом опять... трудимся помалу. Стары уж больно мы пешком-ту всё идти... Господь видит, стары... Кабы нам её ножки-то... ну, так ино дело!..
Они… исчезли в облаке пыли... Я долго шёл в нем и смотрел, как вдали исчезала телега, увозя стариков, прошедших многие тысячи верст, чтоб помолиться о маленькой девочке, которая заставила их полюбить себя...».

Читая Горького, трудно не заметить, что до революции он написал больше, чем после неё, и написал, пожалуй, лучшие свои вещи: ранние рассказы, среди которых потрясающий, невероятно талантливый цикл рассказов «По Руси» (это — крупнейший алмаз в венце всей русской литературы), романы «Фома Гордеев», «Трое» и «Мать» (первый, кстати, в мировом искусстве правдивый роман о рабочих, написанный «изнутри»), потрясающие повести о собственном детстве и юности (с ними можно поставить рядом только «Автобиографическую повесть» Александра Грина), лучшие пьесы... Потом — лишь «Мои университеты», «Дело Артамоновых», неоконченная «Жизнь Клима Сангина», несколько пьес... Особняком стоят гениальные, кинематографически точные мемуары, благодаря которым мы как живых видим Ленина, Толстого, Чехова, Есенина... И всё. Объясняется это небывалой жертвенностью писателя, который собственные творческие интересы принес в жертву созданию общества высшей, небывалой еще на Земле культуры. И преуспел в этом. Скольких Горький просто физически спас, не дав умереть голодной смертью, а порой и буквально выхватывая из-под топора палача! Скольких научил Слову! Он — победитель. Уже по его стопам, читая тома изданной по его инициативе «Всемирной литературы» и учась на них, учась народному слову у самого Горького, пошли другие великие советские из народа — Шолохов, Шукшин, Носов, Белов, Распутин, Проханов, Крупин. Они воспользовались созданной Горьким системой, при которой литературный талант не оставался невостребованным. Давайте, друзья, хотя бы в знак признательности за сверхчеловеческий подвиг Алексея Максимовича, почитаем его творения. А они, как и сто лет назад, «очень своевременные книги». Потому что гениальны, и мертвящее дыхание времени коснуться их не может.