На Руси давно знали – боярское правление не несет народу ничего хорошего. Имелся печальный опыт хищничества временщиков в малолетство Ивана Грозного, беспредела при «боярском царе» Василии Шуйском, злоупотреблений и грубых ошибок в первые годы властвования Михаила Романова. Когда на трон взошел 16-летний Алексей Михайлович, повторилась аналогичная история.
Фактическим правителем стал его воспитатель и наставник Борис Иванович Морозов. Он всемерно поощрял увлечение государя духовными вопросами. Нашел себе занятие, вот и хорошо, пусть тешится, а «мирские» хлопоты оставит на попечение верного учителя... По сути, он получил рычаги власти в полное распоряжение, а если требовалось решение царя, боярин умел подсказать и обосновать, какое именно. Он задумал ряд реформ. Изучил методы хозяйствования и управления в западных странах и наметил внедрить их в России. Цель выглядела оправданной, повысить доходы казны. А заодно и собственные доходы Бориса Ивановича, зачем же себя обижать?
Например, русские крестьяне и посадские платили самые низкие в Европе подати. Почему, если с них можно взять больше? С подачи думного дьяка Чистого был введен дополнительный налог на соль. Она считалась государственной монополией и стоила 1 гривну (10 коп.) за пуд (16,4 кг). Это было совсем не дешево. Для сравнения, корова стоила 1—2 руб., овца — 10 коп. Теперь пошлину на соль повысили еще на 2 гривны. А два налога отменили, «стрелецкие» и «ямские деньги». Было объявлено, что подорожание соли всего лишь компенсирует упраздненные подати. Хотя на самом деле соли потреблялось очень много, она служила единственным консервантом для мяса, овощей, рыбы. А в году насчитывалось около 200 постных дней, когда люди кушали соленую капусту, грибы, рыбу, огурцы. Рассчитывали, что реформа даст огромную прибыль.
Еще одним нововведением стал табак. При Михаиле Фёдоровиче его употребление и торговля запрещались, за это били кнутом. Правительство Морозова табак разрешило, но тоже сделало государевой монополией. Под особое покровительство Борис Иванович взял иностранцев. В стране как раз назрел конфликт между русским и британским купечеством. В свое время англичанин Мерик за посредничество на мирных переговорах со Швецией получил право беспошлинно торговать по всем городам. За три десятилетия в компаньоны к нему, под одно «юридическое лицо», поналезло множество соотечественников, захватывая наши рынки. А когда русские повезли свои товары в Англию, у них демонстративно не стали ничего покупать. Открытым текстом пояснили, что отобьют у них охоту ездить за границу. Продавайте у себя дома по тем ценам, которые навяжут англичане.
В 1646 г. отечественные купцы подали царю челобитную, перечислив британские махинации. Но... до Алексея Михайловича их жалоба не дошла. Морозов принял сторону англичан и именно им предоставил подряд на поставки табака. А дальнейшие его реформы ударили не по иностранным, а по русским купцам. Им повелели «быть в посаде, в службе и в тягле». Казенные обязанности с гостей, гостиной и суконной сотен отнюдь не снимались, они должны были по-прежнему выполнять государственные поручения, но все льготы отменялись, им предписывалось платить налоги наравне с простыми людьми, исполнять различные повинности — или дополнительно откупаться от них.
Правительство изобретало, какими бы еще способами выкачать денежки? Для торговцев тканями ввели железный аршин с клеймом и потребовали заменить все старые на новые (за немалые суммы). Стараясь увеличить доходы, Морозов взялся сокращать расходы. Урезал оклады чиновникам, военным, дворцовым слугам, многих из них поувольнял. Установил правило — если стрельцы и пушкари занимаются мелкими промыслами и торговлей, имеют с этого годовой доход выше 50 руб., жалованья не давать вообще, должны служить даром.
Далеко не все руководство страны было согласно с реформами Морозова. Противодействовать пытался Черкасский, к нему примкнула значительная часть Боярской Думы. Но царю сумели внушить, что это личное соперничество и недоброжелательство, доказывали, насколько полезными будут новшества. Алексей Михайлович безоговорочно доверял своему наставнику. Не особо вникая, подписывал заготовленные указы. Но он пребывал в уверенности, что ему и незачем вникать в детали. Его внимание отвлекалось другими мероприятиями. В сентябре 1646 г., когда миновал год траура, прошла пышная церемония коронации царя. А сразу после коронации развернулась подготовка к его женитьбе.
Это и впрямь было важно. По русским представлениям, совершеннолетним считался только женатый человек, а династию требовалось подкрепить рождением наследника. Применили древний византийский обычай выборов невесты — в свое время подобные выборы уже устраивались для Василия III, Ивана IV, Михаила Федоровича. По всей стране оповестили, что бояре и дворяне должны представить дочерей подходящего возраста, красивых и здоровых. По уездным городам разъехались комиссии, прошли «отборочные туры», а в 1647 г. в Москву свезли 200 лучших кандидаток.
Их осматривали медики, повивальные бабки, доверенные боярыни, и выбрали шестерых — отсеянным вручили утешительные подарки и отправили по домам. Из финалисток Алексей присмотрел дочь касимовского дворянина Ефимию Всеволожскую. Пятеро ее конкуренток в накладе не остались, царь выделил им приданое и выдал за своих придворных. Не повезло только... самой Ефимии. Старинный обычай давно изжил себя, и выборы были свободными разве что теоретически. Ведь речь шла о царице! Конкурсы невест всегда сопровождались жестокими интригами. Выбор Ефимии не устроил слишком многих, в первую очередь Морозова, и девицу устранили. Наряжая и причесывая перед помолвкой, так туго стянули волосы, что она упала в обморок. Тут же оклеветали, будто она «порченая», больна «падучей». А если родные скрыли изъян царской невесты, это считалось преступлением. Семью Всеволожских сослали в Тотьму.
Морозов выждал некоторое время и порекомендовал государю другую девушку, Марию Ильиничну Милославскую. Добрую, умную, трудолюбивую, красивую. Ее отец служил в Посольском приказе, но жил очень бедно. Чтобы поддержать семью, будущая царица сама рукодельничала, ткала холсты, бегала за грибами и ягодами, продавая их на базаре. Однако на Руси это не было позорным, и невеста понравилась Алексею. Хотя Морозов вынашивал далеко идущий план — породниться с государем. У Марии имелась сестра Анастасия, и едва царь посватался к старшей, как овдовевший боярин испросил руки младшей.
18 января 1648 г. сыграли довольно скромную свадьбу Алексея Михайловича, а через десять дней Борис Иванович обвенчался с ее сестрой. Правда, в браке повезло лишь одному из них. Государь и в самом деле нашел с Марией совет да любовь. А Анастасия почти сразу принялась погуливать на сторону от престарелого супруга. Об этом знала вся Москва. Ходили слухи, что Морозов пробовал «учить» жену плеткой, но и русские бабы умели за себя постоять, и боярину ничего не оставалось делать, кроме как смириться со сложившимся положением, а перед посторонними делать вид, будто у него все в порядке.
Зато в политической деятельности брак с царской родственницей оказался для Морозова совсем не лишним — потому что его реформы быстро затрещали по швам. Люди попросту перестали покупать у государства вздорожавшую соль. Благо народ был смекалистым, нашлись охотники нелегально вывозить с промыслов и по дешевке продавать «левую» соль. А оптовые покупатели, заготовители, схватились за голову от соляной пошлины, попытались сэкономить. В результате недостаточно просоленная рыба сгнила в огромных количествах, а в это же самое время нераспроданная соль лежала в пакгаузах, раскисла от сырости и стала некондиционной. Вместо прибыли казна понесла колоссальные убытки.
Разорялись торговцы рыбой, солониной, разорялись купцы, получившие подряды на соляную монополию. Другие правительственные меры по дополнительному обложению купцов тоже обернулись не лучшей стороной — упал объем торговли, а вместе с ним собранные пошлины. Тем не менее, вопиющие проколы сошли Морозову с рук, он же стал царским свояком! Но в бюджете возникла внушительная дыра, ее лихорадочно старались залатать. Наценку на соль отменили, вместо нее вернули старые налоги. При этом опять схитрили. Год, когда «стрелецкую» и «ямскую» подать не взимали, объявили недоимками и потребовали внести их за два года. А недоимки взялись выжимать сурово: судами, конфискациями, побоями на правеже.
Но «официальные» безобразия — это было еще полбеды. Прибирая к рукам управление государством, Морозов позаботился расставить на ключевые посты своих сторонников и любимцев. Выдвинул и многочисленную родню жены, Милославских: государев фаворит выступал их благодетелем и полагал, что Милославские будут всецело преданными ему. Однако клевреты Морозова, дорвавшись до ответственных должностей, первым делом ринулись набивать собственные кошельки. С могущественным покровителем они чувствовали себя неуязвимыми, быстро наглели.
Один из родственников Милославских, Леонтий Плещеев, был назначен руководить Земским приказом — заведовал охраной порядка в Москве, исполнял обязанности земского судьи, разбирал дела о нарушениях в торговле, имущественные и финансовые тяжбы. Словом, «золотое дно»! Плещеев совсем разошелся, вымогал взятки у обеих тяжущихся сторон и не успокаивался, пока не обирал их до нитки. Он завел целый штат лжесвидетелей. Невиновных купцов и других богатых людей оговаривали, арестовывали, а отпускали после основательного «выжимания».
Шурин Плещеева, Петр Траханиотов, стал начальником Пушкарского приказа. В его ведение попали Пушечный двор, арсеналы, артиллеристы-пушкари. Он бесцеремонно запустил лапу в финансирование заводов, прикарманивал средства, выделенные на производство артиллерии, задерживал жалованье пушкарям и рабочим. Прокручивал деньги через англичан и ростовщиков, наваривая прибыли. Скупал земли, дорогие вещи, устраивал кутежи. А подчиненные, если с опозданием получали хотя бы часть жалованья, могли считать, что им крупно повезло.
Приближенные Морозова, а то и приближенные приближенных, их друзья, знакомые, слуги, принялись хапать все, что плохо лежит. Бесцеремонно расхватывали в окрестностях Москвы «ничейную» землю — хотя посадские использовали ее под огороды, под выгоны для скота. Перегородили частными владениями даже дороги в ближайшие леса, людям стало невозможно проехать за дровами. В самом городе и вокруг него разрастались «белые» слободы — они числились личными вотчинами, жители платили подати хозяевам, а не государству. Владельцы переманивали к себе хороших ремесленников, обещали им льготы.
А мастеровые и мелкие торговцы из «черных слобод» стали разоряться. Их всячески притесняли, они не могли конкурировать с «белослободчиками», продававшими продукцию дешевле. Люди нашли отдушину, начали сами переходить в «белые» слободы, записываться в холопы к власть имущим. Но другим приходилось еще хуже — число налогоплательщиков уменьшалось, а подати с каждой ремесленной или купеческой общины, города, конца, оставались прежними, взимались с оставшихся хозяев. Множились и иные беззакония, а управу на обидчиков найти было невозможно — в судах заправляли эти же обидчики или их приятели.
В общем-то, на Западе подобные вещи были обычными. Попробовал бы кто-нибудь судиться с любимчиком французского короля, польским магнатом или голландским олигархом, протестовать против их делишек! К этому привыкли, считали сложившиеся отношения само собой разумеющимися. Но русские жили иначе, верили, что власть должна действовать «по правде». А для поисков «правды» существовал особый способ — подать челобитную непосредственно царю. При Иване Грозном для этого была учреждена Челобитная изба, при Михаиле Федоровиче чиновники собирали у людей письма во время выходов царя в храм. Из других городов челобитные можно было переслать даже по почте, и по ним принимались реальные меры. Например, в Якутске в 1640 г. власти незаконно отобрали у казака Дежнева добытую им пушнину. Он написал царю, и ему все вернули до последней шкурки.
Но реформаторы и здесь попытались подправить русские традиции на западные. Царя от народа ограждали, жалобы до него не доходили, а тот, кто подал их, наживал крупные неприятности. Нет, народ не смирился. Москвичи собирались на земских сходах, выработали общую челобитную от «всего мира». Удобный момент подвернулся 1 июня 1648 г. Царь возвращался из Троице-Сергиева монастыря, а в Кремле его поджидала толпа выборных от «мира», чтобы подать жалобу лично в руки. Они перегородили дорогу, оттеснили свиту. Почтительно, но твердо взяли под уздцы государеву лошадь и попросили, чтобы Алексей Михайлович их выслушал. Излили все, что у них наболело, вручили челобитную.
Узнав, какие преступления творятся от его имени, царь был ошеломлен. Он велел людям успокоиться, пообещал разобраться. Москвичи благодарили, целовали ему руки и стремя, проводили до крыльца. Но едва Алексей Михайлович скрылся во дворце, как подручные обозлившегося Плещеева ринулись на толпу с нагайками, топтали конями, силились разогнать. Вот тут-то терпение народа лопнуло. Мужики выворачивали попавшиеся под руку колья, булыжники. Под градом камней «усмирители» удрали в государевы покои, а известие о столкновении молнией разнеслось по Москве, она забурлила.
На следующий день потоки людей хлынули к дворцу, требовали выдать им притеснителей. К посадским присоединились обиженные пушкари, стрельцы. На крыльцо вышел Морозов, пробовал уговаривать собравшихся, но они взревели: «Да ведь и тебя нам надо!», боярину пришлось прятаться. Лезть во дворец мятежники даже не пытались, государь оставался для них священной особой. Но толпы разошлись по городу ловить своих врагов и грабить их дома. Ворвались к Морозову, убили не пускавшего их холопа. Жену пощадили из уважения к ее сестре-царице, только отобрали все украшения, выгнали на улицу, а дом разорили. Думный дьяк Чистый, один из авторов соляных и прочих «реформ», лежал больной. При появлении мстителей он спрятался на чердаке, но мальчик-слуга выдал его, Чистого прикончили. Разнесли дворы Плещеева, Траханиотова, бояр Львова и Одоевского.
Дворец оставался в окружении. Правительство вызвало служилых иноземцев, они явились строем, с барабанами и развернутыми знаменами. Многие бунтовщики были вооружены, но с иностранцами не задирались, пропустили их и говорили: «Вы честные немцы, не делаете нам зла». К народу выслали двоюродного брата царя, Никиту Романова. Москвичи любили его, встретили вполне доброжелательно. Он, в свою очередь, повел себя дипломатично. Поклонился «миру», снял шапку, хотя имел право не снимать ее даже перед государем. Сказал, что Алексей Михайлович скорбит о случившемся, просит успокоиться и разойтись. Люди в ответ заверили, что царем все довольны, никто не выступает против него. Но они требуют справедливости и казни преступников — Морозова, Плещеева и Траханиотова.
В палатах государь заседал с боярами. Среди них тоже хватало недовольных Морозовым и его кликой. Раньше вынуждены были помалкивать, а сейчас был не тот случай — толпа возле дворца красноречиво показывала, к чему привело правление временщика. Подтверждали вопиющие факты из жалоб москвичей, добавляли другие. Посовещались и приговорили Плещеева к смерти. Вор ее вполне заслужил, а казнь удовлетворит народ. Обреченного вывели из дворца с палачом, но он не понадобился — разъяренный народ растерзал Плещеева.
Посадским объявили, что остальных обидчиков нет в Кремле, а как только их разыщут, то непременно казнят. Тем не менее, люди не угомонились, разослали по дорогам свои разъезды. Траханиотова настигли у Троице-Сергиева монастыря, где он надеялся укрыться, привезли в Москву, он был приговорен к смерти и обезглавлен. Но Морозова Алексей Михайлович все-таки спас — не забыл, сколько добра сделал ему боярин, как опекал его в детские годы. Позволил Борису Ивановичу пересидеть опасные дни во дворце и тайно отправил в дальний Кирилло-Белозерский монастырь.
А бунт стал расплескиваться в неуправляемом разгуле. От общей массы отделялись ватаги самых буйных, взламывали лавки, винные погреба, кабаки. В нескольких местах вспыхнули пожары. В пламя горящего кабака пьяная орава кинула труп «безбожного Плещеева». Но большинству москвичей бесчинства совсем не понравились. Стрелецкие части, посадские сотни и слободы начали присылать делегации в Кремль. Царь и бояре вели с ними переговоры, записывали все претензии. Некоторые исправляли сразу же. Отстранили начальников, допускавших злоупотребления. Восстановили служилым прежнее жалованье, определили сроки выдачи. Патриарх и царь мобилизовали всех священников, разослали их по городу для увещевания. Стрельцы выразили готовность повиноваться, на улицах появились их патрули.
Наконец, сам Алексей Михайлович известил, что хочет говорить с народом. Собралась вся Москва. Царь вышел к людям, подтвердил отмену соляных пошлин, простил недоимки по прочим налогам, пообещал назначить справедливых судей и чиновников. А потом со слезами на глазах поклонился «миру» и откровенно объяснил — он не желает оправдывать Морозова, но воспитатель был для него, как второй отец. Он, царь, еще никогда и ни о чем не просил у своих подданных, а теперь просит — помиловать боярина, а от государственных дел он будет отстранен. Это было невиданно и неслыханно! Государь, властный над всей державой, просил о прощении вельможи у простого народа! Москвичи растрогались. Конечно же, они уважили ходатайство: «Бог да сохранит на многия лета во здравие его царского величества. Да будет то, чего требует Бог да его царское величество»! Алексей Михайлович искренне поблагодарил их и заверил, что отныне за порядком и справедливостью в стране он будет следить лично.
Отголоски мятежа прокатились и по другим городам. Если в столице расправились с лиходеями и добились правды, чем они хуже? У них имелись свои взяточники, недобросовестные или нелюбимые начальники. Конкретные причины и поводы были разными. В Курске и Воронеже взбунтовались стрельцы, которым задолжали жалованье. В Томске, Кузнецке и Нарыме люди возмутились из-за спекуляций с хлебом. Волнения и беспорядки случились также в Чердыни, Сольвычегодске, Козлове. Распространялся слух, что бояре обманывали царя, а теперь он принял сторону народа и велел «выводить сильных». Иногда этим пользовались проходимцы. В Устюге дьячок Яхлаков показывал всем «бумагу согнутую» и кричал, что «пришла государева грамота» разграбить 17 дворов. Желающих нашлось достаточно, разнесли не 17, а 50 дворов. На усмирение устюжан пришлось направить стольника Ромодановского с отрядом. Дьячок Яхлаков сбежал, а с остальных бузотеров Ромодановский взыскал штраф в 600 руб.
Но постепенно жизнь возвращалась в нормальное русло. Преодоление кризиса царь и патриарх Иосиф ознаменовали символическим действом, 13 октября организовали пышный праздник, встречали список чудотворной Иверской иконы Божьей Матери, привезенный с Афона. По традиции, эта икона считалась «Вратарницей», охранительницей города от недругов и напастей, и Алексей Михайлович распорядился построить для нее часовню у Воскресенских ворот Китай-города. В октябре случилось и важное событие в семье государя, у него родился первенец Дмитрий, наследник! Родился он в праздник Казанской иконы Пресвятой Богородицы. Прежде его отмечали только в Казани и Москве, а Алексей Михайлович на радостях повелел, чтобы отныне он праздновался по всей стране. Это тоже было символично. Ведь Казанская икона прославилась в 1612 г., при выходе России из Смуты. В 1648 г. назревала та же угроза, но государственное устройство оказалось прочным, а царь, большинство бояр и простые русские люди достаточно мудрыми, новой Смуты не допустили.
