Чудо праздника Дня Победы началось для меня с приглашения в школу, где в первом классе учатся мои внуки. Их мамочка, моя дочка, предупредила меня: "Четвёртый этаж. Одолеешь?". А кем бы я был, если не одолел бы? В таком случае у меня, по меньшей мере, следовало отобрать медаль "За боевые заслуги" или "За взятие Кёнигсберга". Пошел… Ну, вот. Сидят передо мной первоклашки. На первой парте — моя внучка, в середине другого ряда — внук. Я начал с того, что попросил внучку оставить в покое свой нос. Потом чистосердечно признался, что когда-то и сам был первоклашкой. Дети, кажется, не очень поверили, кто-то ухмыльнулся. "И ваша учительница Наталья Викторовна тоже была первоклашкой!" — сказал я.
Мне кажется, что с детьми в таком возрасте лучше всего вести разговор с помощью картинок, и потому я взял с собой несколько портретов. Рассказал кратко о том, что такое были тогда Советский Союз и фашистская Германия, и как плохо шли наши дела в начале войны, а потом — разгром немцев под Москвой, потом товарищ Сталин сказал: "Будет и на нашей улице праздник", и в Сталинграде он начался.
После этого я стал показывать фотографии. И пошёл тут, так сказать, снизу вверх, с себя, сержанта. Моя фотография, как и фотографии других дедов-фронтовиков, уже стояла в классе на подоконнике. Потом я показал портрет моего взводного командира, лейтенанта Алексея Павлова, ныне полковника, живущего в Крыму, в Алуште. Какое прекрасное лицо! В форме, с орденами… Первоклашки засмотрелись. За Павловым представляю командующего моей 50-й армией, генерал-полковника Болдина Ивана Васильевича. На фронте он был от меня, конечно, далеко и высоко, но после войны я однажды встретил его в "Литературной газете", где тогда работал. Он меня не узнал. Армия наша в сорок первом-втором годах входила в состав Западного фронта. Вот и портрет его командующего — маршала Жукова. Позже он стал заместителем Верховного. А это, посмотрите, первоклашки, сам Верховный главнокомандующий Иосиф Виссарионович Сталин. Он возглавлял созданный тогда высший орган власти — Государственный комитет обороны — и одновременно был главой правительства, наркомом обороны, председателем Ставки и генеральным секретарём Коммунистической партии.
Мальчики и девочки слушали, разинув рты. Им всё интересно. Внучка моя не смела шелохнуться. Так они впервые услышали и увидели то, что им как гражданам России следует знать. Их интересовало, конечно, что это сверкает у меня на груди. Да, накануне все ордена и медали я надраил мелом. Пришлось объяснять. Одна девочка спросила: "А почему так мало?". "Милая, — ответил я, — если нацепить всё, чем за семьдесят лет нас удостоили, я бы к вам на четвёртый этаж не смог подняться. А здесь только самые характерные фронтовые награды: "За взятие Кёнигсберга, "За победу над Германией", над Японией, "За отвагу", да ещё орден Сталина, учреждённый ветеранами Украины".
А потом они закатили такой концерт, что лучше не придумаешь! Выходили девочки с большими бантами на голове по двое к доске и пели: "Расцветали яблони и груши"… "Пусть всегда будет солнце, пусть всегда будет небо…". Да ещё лихо притоптывали себе в такт ножонками. Так с бессмертным солнцем в голове и цветущей яблоней в душе я и ушёл. Ать-два! Ать-два! Ать-два!..
День Победы приближался. Пожалуй, я никогда не получал столько поздравлений с этим великим праздником, как в этом году. Дело не во мне персонально, а в том, что я — "сей остальной из стаи славной". Из той самой, что состояла из тех, кто через два дня после школьного выпускного вечера уже надевал шинели. Но известный поэт, мой ровесник, когда-то сказал: "Хорошо, что это случилось с нами, а не с теми, кто помоложе". Это неправда. И те, кто моложе нас лет на десять-пятнадцать, бесспорно, тоже выполнили бы свой долг. А нынешнее поколение? Вспоминая подвиг лейтенанта Прохоренко, хочется думать, что — тоже. Но как трудно было бы обрядить в шинели всех этих сидельцев бесчисленных банков, контор, охранных служб и всяких инфраструктур… Звонки начались ещё накануне. И первой, как полагается, была моя альма-матер, газета "Завтра", в лице моего ангела-хранителя Катерины Глушик, воспетой мной в стихах и прозе. За ней — "Правда", точнее говоря, мой старый боевой товарищ, неутомимый подвижник честного и мужественного слова Виктор Стефанович Кожемяко, много лет тому назад пригласивший меня в "Правду". Потом — скупая ко мне "Литературная газета" в лице стойкого бойца Олега Пухнавцева. Тут же — Виталий Владимирович Харламов из ЦК КПСС. За ним — Марина Насонова, достойный полпред "Красного телевидения". Не мог промолчать и "Алгоритм", уже лет двадцать безропотно издающий мои далеко не безупречные писания. Затем — "Слова и дела": Валерий Константинович и Юрий Николаевич, настолько во всём близкие мне люди, что фамилии их я никогда не знал, а может, по возрасту они просто уже не держатся в моей памяти. Это великая газета! Какая ещё может похвастаться, что её закрывали шесть раз? Как Сталина царский режим арестовывал и ссылал шесть раз. И как Сталин пять раз бежал из ссылки, так и газета "Слова и дела" под руководством бесстрашного Юрия Игнатьевича Мухина пять раз возрождалась под новым именем. И каждый раз я невольно шептал Гомера: "Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос…". А кто ещё из редакторов газет, как Юрий Мухин, был арестован на пляже в упивающемся свободой Крыму, кто в одних трусах и в наручниках, как Чикатило или Геббельс, доставлен в столицу и, с браслетом на ноге, посажен под домашний арест? Кто? Может, редактор "Российской газеты" Владимир Фронин, печатающий полоумные измышления В.Ресина о том, что Ленин расстрелял патриарха Тихона? Или редактор "Новой газеты" Дмитрий Муратов, ликующий вместе с Ириной Петровской, которая наконец-то вывела на чистую воду этих панфиловцев: оказывается, их было не 28, а больше, и она ликует: не останутся они в памяти народной. Нет ответа…
А тут уже пошли звонки, эсэмэски и электронные письма из дальних и недальних городов. Некоторых авторов я знал и раньше, но большинство — совершенно незнакомые люди. Имена звонивших из Новосибирска, Гусь-Хрустального и некоторых других городов я, к сожалению, не запомнил, но вот из Омска — Максим, с Алтая — Антонина Карпова, из Уфы — возвышенная женщина Флюра, башкирка русского закваса, из Кирова — энтузиаст антисолженизма Валерий Есипов, из Курска — Юрий, из Твери — Геннадий Асинкритов, не знающий устали в борьбе за правду, из Углича — стихотворец Константин Курбатов с молодой женой, из Москвы — Анатолий Михайлович Алёшкин, мой дорогой безгонорарный издатель, из Кинешмы — красавица Валентина Дёмина, портрет отца которой со всеми боевыми орденами стоит у меня за стеклом на книжной полке… Не знаю, откуда прислал доброе слово Виктор Александрович Завадский. Поздравление одной московской учительницы начиналось так: "Наилюбимейший Владимир Сергеевич!" Я ответил ей: "Наимилейшая Елена Валерьевна!.." Очень обрадовался сердечному звонку Ольги Александровны Твардовской. Не забыл меня по старой дружбе и Александр Николаевич Крайко. А другой Александр — Проханов — словесному поздравлению предпочёл материальное, но с неизменным мистическим налётом: прислал портрет Верховного главнокомандующего, исполненный на фляге с сорокоградусной. Она была отменного свойства, как 9 мая во время дружеского праздничного застолья у нашей хлебосольной соседки Юли, вдовы писателя-фронтовика, незабвенного Коли Евдокимова, убедились мы с фронтовиком Андреем Турковым, моим пожизненным супостатом. Особенно отрадны были вести с Украины или от людей с украинскими фамилиями: от Юрия Батрака, от Ольги Павловны Цвигун из Винницы, пишущей патриотические стихи. В ответе ей я написал: "Россия и Украина — родные сестры". А ещё — от неведомого Владимира Стаднюка с неведомой, но "примкнувшей к нему бабкой", от Наталии Георгиевны Семёновой из Киева, дочери советского генерала: "Дорогой Владимир Сергеевич! Сердечно поздравляю Вас с Днём Победы! Этот праздник всегда был самым большим, а сейчас, в наших условиях, он приобрёл особое значение, особую святость. Завтра (уже сегодня) мы выйдем. Нацисты открыто угрожают, что не допустят этого, созывают свои силы. Посмотрим". И я посмотрел потом, и на фотографии в "Советской России" видел, что вытворяли там неофашисты. Из Минска тоже звонили Игорь и Антонина… А какие слова донеслись оттуда из речи Лукашенко на параде. Вот настоящий президент и сын Белоруссии! Вот истинный "народа водитель и одновременно народа слуга".
Всем, вспомнившим в этот день меня, сержанта Красной Армии, ещё раз поклон и благодарность. Но, разумеется, я не только отвечал на поздравления, но и писал, звонил сам. Поздравил Клавдию Федоровну Якушеву, нашего ротного почтальона, которую мы, игнорируя половую принадлежность, звали Харитошей, по популярному тогда фильму. Позвонил однокурснику Мише Годенко. Этому Мише 97 годочков; другого однокурсника, Юрия Бондарева удалось-таки поздравить через любезную супругу и "Советскую Россию"; В.В.Чикина, мастера художественного слова, — безответно; позвонил Гале Викуловой, вдове фронтовика, моего друга Сергея; поздравил ещё и Жореса Ивановича Алфёрова. Но опять не смог дозвониться до Павлова. Вот досада! Ведь с сорок второго, с Мосальска, где впервые попали под обстрел… До сих пор связь с Крымом не налажена, а ведь раньше была нормальная. Эти письма и телеграммы, эсэмэски и "интернетки" были волнами радости, добра, надежды клокочущего народного моря. Однако удалось нам с моей Татьяной пройтись и в шеренге "Бессмертного полка". Она несла портрет Ленина, я — Сталина. Да разве мы одни! Ещё несколько лет назад генерал-лейтенант Фомин А.Г. сидел на трибуне у Мавзолея Ленина с портретом Сталина на груди. По телевидению он разок мелькнул, потом были фотографии в газетах, но — безо всякого Сталина. Что вы хотите — свобода слова. А в этот раз в Томске, в первой красочной шеренге, несли большие, в натуральную величину, поясные портреты Сталина, Жукова, Рокоссовского и других маршалов Советского Союза — тех самых организаторов великой победы, от одного имени которых у либералов, как некогда в Новой имперской канцелярии, начинаются коллективные корчи. Но Томск ли диво! В Лондоне студент тамошнего университета Михаил Мосесов 9 мая прошёл через весь город на Трафальгарскую площадь с портретом Сталина. На него иные лондонцы смотрели косо, ему бросали в спину бранные слова, грозили не хуже, чем в Киеве, а он шёл и шёл с портретом нашего Главковерха в руке и с лентой к медали "За победу над Германией" на груди. Потом Би-Би-Си пытало его: искренно ли? не заставил ли кто-то? не рука ли Москвы? не путинский ли агент? Он отвечал: "Именно Сталин как Верховный главнокомандующий сделал возможной победу. Да, победил народ, победила армия, победила партия, но во главе стоял товарищ Сталин. Клевета на Сталина — это прежде всего клевета на нашу победу… Я пронёс фотографию человека, который вложил в победу всё, что мог, — свою жизнь, жизнь одного из сыновей, и при нём наша страна стала такой могущественной, какой никогда не было". Каков диапазон! Поистине, как пелось в старой песне, "от тайги до британских морей"…
И как же чужеземно и жалко на этом фоне в столь прекрасные и многозначные дни выглядели иные аборигены телеэкрана с их вечным замшелым враньём о советском времени, с осточертевшим хныканьем о своей горькой, но сытой судьбе, с постыдным угодничеством перед властью… Но прежде следует сказать о том, что в праздничных газетах и журналах было много дельных, серьёзных, нужных публикаций и о всей войне, и о крупных операциях, и о боях местного значения — о Курской битве, "Рельсовой войне"…
В самом деле, разве, например, можно оставить без отпора утверждение Ричарда Эванса, профессора истории в Кембридже, что в знаменитой, решающей исход операции танковой битве под Прохоровкой у немцев было всего-то 117 машин, а потеряли они только три танка. Понимаете? Раз, два, три… Мы же — не сосчитать. У этого профессора совершенно солженицынский склад ума. Выходящий в Барнауле журнал "День Победы" резонно вопрошает его: "Отчего же при таком успехе гитлеровцы вдруг начали стремительно откатываться назад?". Действительно, ведь план их операции "Цитадель" состоял в том, чтобы окружить и уничтожить нашу курскую группировку и захватить сам Курск, а получилось — вскоре самих выбили даже из Орла и Белгорода! Или — вопрос о потерях сторон при взятии Берлина. В журнале "Загадки истории" Виктор Банев пишет: "Мало кто из неспециалистов может описать ход Берлинской операции, но зато почти все уверены в колоссальных, а главное, неоправданных наших потерях".
Действительно, об этом писал, например, Даниил Гранин. А на самом деле наши потери убитыми, увы, составили 78291 человек, ранеными, увы, 274184. Много было достойных публикаций о павших, как и о живых героях, порой подзабытых. Это — капитан Иван Флёров, командир первой "катюши": до смерти переполошив невиданным оружием немцев, он, оказавшись всё-таки в окружении, взорвал свою "катюшу" и вместе со всем расчётом пал в бою, ему было 35 лет; это — легендарный разведчик Николай Кузнецов (Пауль Зиберт) из деревни Зырянка Пермской области: он не только давал важную информацию, но между делом ещё и отправил в лучший мир 11 высших чинов оккупационной администрации, а погиб в бою с украми из УПА в 33 года; это — двадцатилетний Николай Сиротинин:17 июля 41-го вдвоём с 76-мм пушкой они вели страшный бой против целой танковой колонны; это — восемнадцатилетняя медсестра Ксюша Константинова из Липецка: прикрывая отход санбата, она уложила груду фрицев и погибла; это — семнадцатилетняя Зина Портнова из организации "Юные мстители" (Витебск): во время допроса она схватила со стола вальтер и пристрелила офицера, потом, уже на улице — ещё двоих; это — четырнадцатилетний Володя Дубинин, ценой своей жизни спасший партизанский отряд; это — ещё и Ильза Штёбе, работавшая в Германии на нас под псевдонимом "Старуха" и тоже, как Зина и Ксюша, заплатившая за это жизнью…
Но вот ещё что… Мария Дмитриевна Бондаренко (Катаева) живет в Крыму, в городе Саки. 23 февраля этого года, в День Красной Армии, ей исполнился 91 год. Она была снайпером и вспоминает: "Помню я первого убитого врага — немолодой мужчина, бивший по нашим позициям из пулемёта. Когда нажимала на спусковой крючок, никаких чувств у меня не было. Но когда увидела, как он тяжело свалился в окоп (понятно, что наповал), стала рыдать. Долго ревела, размазывая слезы по щекам. Не потому, что врага убила, он так же мог убить меня из своего пулемёта. Его лично было не жалко — я его на нашу землю не звала, сам припёрся. Но ведь где-то его дети малые ждут своего папку, а я его убила… Нам с собой всегда давали по сорок граммов спирта. Я выпила одним залпом, обожгла горло — и всё. Больше никогда не плакала, убивая врага. И никогда не пила спирт".
А снайпер Лидия Андерман, умершая в прошлом году, признавалась: "Когда я застрелила первого немца, несколько недель не могла заснуть: как это — я убила человека! Убеждала себя, что он враг, что он пришёл на нашу землю, напал, но закрывала глаза и видела его небритое рыжее лицо… А потом я стала стрелять в немцев, как в мишень". Никакого другого выхода не было. Кроме всего прочего, в этом сыграло свою роль и то, что гибли подруги: из 1885 выпускниц снайперской школы не дожили до Победы 185 (Невыдуманные истории №10’16,с.7). А Татьяна Доронина в "Аргументах и фактах" вспомнила Таню Савичеву в блокадном Ленинграде и её знаменитый страшный дневник-мартиролог, и тут же — как она сама, одиннадцатилетняя девочка, отец которой вернулся с фронта искалеченным, носила картошку пленным немцам, работавшим у них во дворе. "И на всю жизнь запомнила я, как смотрели на меня эти три немца. Один из них плакал. И я заплакала вместе с ним… Не дай Бог никому это всё пережить!" (АиФ №18’16). На этой же полосе "АиФ", где Доронина, Народный артист СССР Олег Басилашвили пишет: "Я спрашивал отца: "А правда, что солдаты, бросаясь в атаку, кричали: "За Родину! За Сталина!". Он говорил: "Не знаю. Может, кто-то и кричал. Мы кричали: "Мама!". А немцы кричали: "Мутер!". Отец, видно, пошутил над будущим народным: никто, конечно, не кричал: "Мама!". Такого засмеяли бы после боя, а то и в штрафную роту отправили бы. Кричали: "Ура!.. Вперёд!.. За мной!.. Бей их!.. Славяне, дави фрица!" и т.п. Порой кто-то прибегал, конечно, и, как ныне говорят, к ненормативной лексике, что было, разумеется, гораздо более естественно, чем в писаниях или речах Василия Аксёнова и Бенедикта Сарнова, Улицкой и Рубиной. "И вот, — продолжает народный, — с криком "мама!", "мутер!" люди бежали друг на друга и убивали по страшным и непонятным законам войны". Да, законы страшные, но почему же непонятные? В твой родной дом, нарушив все законы, наплевав на два межгосударственных договора, исключавших возможность всякого конфликта, вломились бандиты, чтобы грабить, насиловать, убивать. И они в этом сильно преуспели, истребив почти 27 миллионов твоих сограждан. И по всем законам земли и неба ты имеешь право и даже обязан влепить им пулю в лоб. Теперь — хотя бы мысленно. А вы, народный, вместо этого равняете бандита и честного человека, палача и жертву, своего соотечественника и немецкого фашиста. Как же вас теперь называть: народный или антинародный?
Я знал Михаила Светлова. Более мягкого и деликатного человека не встречал. Но в те дни в стихотворении "Итальянец" он писал: "Я, убивший тебя под Моздоком, так мечтал о вулкане далёком! Как я грезил на волжском приволье хоть разок прокатиться в гондоле. Но ведь я не пошёл с пистолетом отнимать итальянское лето. Но ведь пули мои не свистели над священной землей Рафаэля. Здесь я выстрелил, здесь, где родился, где собой и друзьями гордился. И не дам мою родину вывезти за простор чужеземный морей! Я стреляю. И нет справедливости справедливее пули моей".
Знаменитая Людмила Павличенко истребила 309 захватчиков. А в сентябре 1942 года, когда она окрепла после ранения, её в составе делегации советской молодежи — ей было 26 — послали в США. И там, на одном митинге, она бросила в лицо американцам, тянувшим резину с открытием Второго фронта: "Не кажется ли вам, джентльмены, что вы слишком долго прячетесь за моей спиной?".
Окончание следует
На фото: «От Москвы до смых до окраин...» Акция «Бессмертный полк» 9 мая 2016 года в Чеба- ковском сельсовете Северного района Новосибирской области
