14 июня в Иране состоятся очередные президентские выборы, в связи с чем у журналистов и экспертов вновь проснулся особый интерес к этой стране. При этом далеко не все адекватно представляют себе суть государственной системы Исламской республики, специфику писаного и неписаного законодательства, особенности общества. Так, далеко не все подозревают, что вовсе не президент – глава иранского государства. Или некоторые рядовые граждане уверены, что Иран – арабская страна («там же паранджа…»).
На фоне этого недопонимания иранских реалий сиреной взвыла либеральная пропаганда, которая, как всегда, озвучивает набор примитивных штампов: революция 1979 года отбросила некогда прогрессивный Иран в «мракобесное средневековье», где закутанные в чадру женщины угнетены и бесправны, а бал правят самодуры-аятоллы, от гнета которых изнемогает местный «креативный класс». Последний — опора зеленого движения, а «невежественные шиитские фанатики» поддерживают власть и мечтают сбросить ядерную бомбу на Израиль.
Впрочем, достаточно одного посещения Ирана, чтобы эти либеральные мифы в одно мгновение канули в Лету. Ибо очевидец подтвердит: иранские девушки активно учатся в вузах (количество студенток превысило число студентов) и работают, водят машину, занимаются творчеством и исследованиями, мужья заботливы и уважают жен, повсюду чисто и безопасно, люди вежливы и доброжелательны, населению гарантировано бесплатное образование и медицинское обслуживание, развивается наука и технологии, у женщин есть множество прав (некоторые из которых нам и не снились), а муллы в чалмах и дамы в черных чадрах часто имеют докторские степени и не прочь порассуждать о философии Канта. А вот любители тайных вечеринок из числа «критиков кровавого режима» по своему интеллектуальному уровню как раз мало отличаются от российских ценителей «Дома-2» и обжираловки в Анталии.
Но штампы либеральной пропаганды крепко засели в подсознании даже лояльных к Ирану аналитиков. И, сочувствуя этой стране, осуждая Запад, они любят попенять, что, «народ устал от муллократии» и «общество переросло законы, навязываемые ему клерикалами».
Никто не говорит, будто Иран – идеальная страна, что там нет социальных и экономических проблем, или что все иранцы довольны сложившимся положением. Ибо в мире нет страны, где все население было бы всем довольно и где не было бы никаких проблем.
Но когда сетуют, что-де «народ Ирана устал» и «общество недовольно», непонятно, о ком идет речь, ибо иранское общество очень неоднородно, и разные группы населения подчас жаждут диаметрально противоположных перемен. И дело даже не в набившем оскомину противостоянии «либералов» и «консерваторов», «зеленых» и «рахбаристов» (сторонников правящего аятоллы) - все намного сложнее.
Возможно, и есть такие представители испорченной богатенькой молодежи, которые восхищены Западом и готовы за модные тряпки и ночные клубы продать и предать свою родину. Но их крайне мало – намного меньше, чем граждан с аналогичным настроем в СССР эпохи застоя, которые отдали страну на разграбление ельцинистам-демократам. И вряд ли Запад сможет сделать ставку на это маргинальное меньшинство, как на салафитов в Ливии и Сирии. Куда больше среди иранцев тех, которые хоть и желают, чтобы Иран стал более светским государством, но при этом являются убежденными патриотами и за свою ядерную программу болеют не меньше консерваторов, и в случае войны не задумываясь пойдут защищать страну. Светский образ жизни ведет иранец или религиозный, поддерживает он исламский строй или нет – патриотизм для него остается инвариантом.
Вместе с тем, в иранском обществе много и искренних сторонников идей имама Хомейни и Исламской революции. Эти люди – не зомбированные фанатики. Многие из них получили хорошее образование и сознательно (а не в силу внушения и т.д.) поддерживают курс, выбранный в 1979 году. Другой вопрос, что именно для них значила та революция, как они понимают ее идеи, и довольны ли они тем, как цели и задачи той революции воплотились в сегодняшнем Иране.
Консервативный лагерь
В нем есть две крупные группы, которые на поверку друг другу далеко не комплиментарны, хоть и принадлежат к одному флангу — исламскому. У одних религиозная идентичность превалирует над национально-культурной (при этом не вытесняя ее и не приводя к «отказу от корней»), у других национально-культурная система координат является первичной, а исламская — вторичной. Конечно, это некие веберовские «идеальные типы», и в реальной жизни часто два вида мотивации соседствуют.
Для одних Исламская революция была прологом к реализации глобального шиитского проекта, сакральный смысл которого заключается в приближении прихода находящегося в мистическом сокрытии двенадцатого Имама шиитов — вестника справедливости, в уничтожении порочного и тиранического миропорядка, в замене законов, вымышленных людьми ради угнетения себе подобных, законодательством Бога, которое зиждется на справедливости. Это проект, обращенный ко всем народам, корни которого уходят в шиитское вероучение в интерпретации аятоллы Хомейни.
Для других же революция 1979 года была в первую очередь национальной, позволяющей избавиться от диктата иностранцев, выбрать свой самобытный путь развития, в рамках которого шиитский ислам — дань иранской культурной традиции. Причем в определенных ракурсах оба подхода не исключают друг друга полностью.
Помнится, как-то один эксперт назвал Махмуда Ахмадинежада «националистом». При всем уважении, это утверждение спорно. Ахмадинежад — как раз яркий представитель первой группы. Для него шиитский революционный проект — вселенский и эсхатологический. И многие иранцы недовольны, что в угоду ему Ахмадинежад жертвует национальными интересами: их раздражает его радикальная риторика, которая, как им кажется, навлекает на Иран новые санкции; им не нравится, что он оказывает столь активную финансовую поддержку Сопротивлению в Ливане и Палестине, а теперь и правительству Асада — вместо того, чтобы пустить эти деньги на решение экономических проблем иранских граждан. Причем обе претензии спорны. Ахмадинежад сам лучше всего ответил на упреки по поводу жесткой риторики: «Если мы их не будем трогать, они все равно нас будут атаковать, т. к. это в их интересах». Что касается Сирии, то здесь иранские государственные интересы очевидны.
Революционный шиизм и смысл хомейнизма
В основу революции 1979 года шиитские идеи легли не случайно. Шииты — это своего рода «исламские старообрядцы», последователи Корана и Сунны (слов и дел) пророка Мухаммада в чистом и неискаженном виде. Согласно шиизму, за последним из пророков последовало двенадцать Имамов из его рода, которые не получали нового Откровения и не изобретали нового шариата (закона), однако раскрывали смысл и тонкости уже имеющегося, спасая ислам от искажений. С точки зрения шиитов, халифы и правители мусульманского мира изменили ислам (и вероучение, и право) почти до неузнаваемости, наводнив его чуждыми практиками и концептами.
Поэтому и Имамы, и их шииты («адепты») находились в оппозиции к властям. Все Имамы, кроме последнего, были убиты правителями своей эпохи. Благодаря справедливости они обрели власть над умами и сердцами множества людей, а потому власти боролись против них, бросали в тюрьмы, препятствовали их деятельности. Самым известным актом неповиновения в халифате стало восстание третьего Имама — Хусейна, павшего при Кербеле вместе со своими сторонниками в неравном бою. Не все Имамы прибегали к вооруженному восстанию, но систему халифата они не принимали и так или иначе ей противостояли. Их сакральная роль заключалась в разъяснении эзотерических смыслов коранического Откровения и в сохранении исламского законодательства в том его виде, в каком оно существовало при Мухаммаде. После ухода последнего Имама в сокрытие эта функция перешла к факихам — знатокам ислама и шариата, последователям школы Имамов.
Согласно шиизму, любая другая власть — от сатаны. От него же — любое угнетение, любая несправедливость, которая вершится правителями. Другое дело, как этот нонконформизм проявлялся исторически. Сложилось так, что шииты предпочли бегство от грязного мира, автономную жизнь в ожидании Имама. Их общиной руководили факихи, которые жили на «членские взносы» - исламский налог хумс, взимаемый со сверхприбыли обеспеченных шииотов. Этот налог также расходовался на помощь беднякам и все нужды самоуправляющейся общины. Причем даже советские исламоведы, критиковавшие религию и духовенство, в своих научных трудах признавали, что шиитские факихи исторически вели скромную, аскетичную жизнь и выступали в качестве народных заступников. Хумс — налог, упомянутый в Коране — был нужен шиитам, чтобы не зависеть от государства и властей, поддерживая финансово как своих лидеров, так и нуждающихся, обездоленных, сирот и собственную инфраструктуру (мечети, больницы, библиотеки и т. д.). Однако в те времена они не пытались изменить существующий порядок вещей, сторонясь политической борьбы и лишь ожидая Имама. С 16 в. шиизм впервые превратился из оппозиционной религии в государственную — это произошло в Иране при Сефевидах. Но теоретики Исламской революции считали это точкой отсчета в его искажении.
Этой тенденции положил конец аятолла Хомейни. Он обратил внимание на высказывания пророка Мухаммада, согласно которым мусульманин обязан противостоять несправедливости рукой, словом и делом. Он раскритиковал сложившуюся традицию чураться политики. Имам Хомейни писал, что без наличия политической власти и исламского правления невозможно воплотить в жизнь многие из справедливых законов, за сохранение которых шиитские Имамы отдавали свою жизнь.
Хомейни констатировал, что исламские законы не касаются лишь обрядов поклонения — они регулируют политическую, экономическую, социальную сферу. В частности, исламские экономические законы позволяют сократить разрыв между богатыми и бедными путем взимания налогов с первых в пользу последних, положить конец ростовщичеству в пользу реального производства, защитить уязвимые слои населения. Хомейни подчеркивал, что, к примеру, значительную часть хумса следует пускать на социальные нужды, и благодаря этому налогу сегодня в Иране существует бесплатное образование и медицина.
Чтобы воплотить эти законы в жизнь, необходима революция — в перспективе мировая. Имам Хомейни призывал поддерживать антикапиталистические революционные движения по всему миру — не обязательно исламские, поскольку капитализм по своей сути противоречит исламу. Все это, а не пассивное ожидание, по мысли Хомейни, способно приблизить возвращение Имама.
Поэтому необходимо исламское правление и государство, во главе которого будет стоять самый знающий и справедливый факих — Рахбар (Лидер). Ему подчинены армия, спецслужбы, все важнейшие решения принимаются им. Он выбирается экспертами, за которых проголосовал народ. Именно он, а не президент, избираемый на 4 года путем всеобщего прямого голосования, — глава государства. Власть Рахбара сочетается с широким развитием органов народного самоуправления (советов).
Такова, вкратце, фабула хомейнизма. Иное дело, как в Иране на практике воплощаются те самые исламские законы. Действительно, все они прописаны в Конституции и в кодексах. В Иране — правление на основе норм шариата в его шиитской версии. Но некоторые из этих законов пока остаются на бумаге, и в реальности не работают.
Парадоксы иранской жизни
Исламская революция позволила иранскому народу почувствовать себя хозяином собственной судьбы. На ее волне в органы управления проникло множество простых людей, в сознании которых собственно исламские шиитские законы подменены традиционными понятиями о пристойном и непристойном. Причем многие из них ошибочно принимают эти установки за исламские. Эти неписаные нормы блюдутся строго, и де-факто они намного консервативнее положений шиитского права. Когда говорят, что молодежь Ирана устала от запретов, на поверку часто оказывается, что речь идет не о писаных исламских, а о неписаных правилах, которые порой намного сильнее официальных государственных.
Яркий пример — семейное законодательство. Мы часто слышим о том, что в Иране нет сексуальной свободы, и молодежь мучается от нереализованных желаний. При всей неприязни к «свободе отношений» в европейской версии (с однополыми браками, свинг-клубами и прочей мерзостью), трудно с этим поспорить. Это парадоксально, ибо официально признанный в Иране джафаритский (шиитский) правовой толк — самый либеральный в этих вопросах по сравнению с суннитскими школами юриспруденции.
В отличие от суннизма, в шиизме существует два вида брака — постоянный (полноценный, с множеством прав и обязанностей) и временный (пробный, предваряющий постоянный). По истечении оговоренного женихом и невестой срока они решают, заключать ли постоянный брак или расстаться без процедуры развода (возможен и третий вариант — продление временного, максимальный срок — 99 лет). Вопреки домыслам, этот вид брака не имеет отношения к проституции, т. к. в нем есть ряд требований к женщине, не совместимых с «древнейшей профессией» (верность мужу, воздержание от брака с другим мужчиной в течение некоторого времени после расторжения и т. д.). Но отношения в нем свободнее, чем в постоянном, где муж обязан полностью обеспечивать жену, а жена зависима от него, как несовершеннолетний ребенок от родителей (хотя имеет политические и имущественные права). В пробном браке на мужчине не лежит обязанность содержать жену, они не должны непременно жить вместе, но и женщина мало что ему должна, кроме верности — она может строить жизнь и карьеру, как ей угодно, не согласовывая каждый шаг с мужем. На муже же лежит обязательство до совершеннолетия полностью содержать детей от этого брака, даже если он давно закончил существование. Эти дети уравнены в правах с детьми от постоянной жены.
В шиизме этот вид брака, разрешенный в Коране, рассматривается как рекомендуемый (это написано в книге любого шиитского правоведа). Считается, что он снижает риск ошибки, которая может привести к разводу.
Но в иранском обществе он расценивается как крайне неприличный, постыдный. Было дело, при Хатами его даже пытались пропагандировать, но сомнения были даже у депутатов парламента — мол, это почти полный аналог европейского гражданского брака, и это чуждо иранской культуре. Естественно, данный брак в Иране законен и уголовно не наказуем. Такой паре сдадут номер в гостинице, к ней не будет иметь претензий полиция нравов. Но студента университета, попавшегося на заключении такого брака, отчислят без права восстановления (не по закону, а по внутреннему уставу!). А преподавателя — уволят, и ему придется проститься с мыслью о дальнейшей карьере. По словам одного иранца, в иранском обществе «это хуже, чем убить человека».
При этом в фетвах (правовых вердиктах) Рахбара (аятоллы Хаменеи) такой брак — похвальное деяние. То есть, теоретически, на государственном уровне именно так и расценивается. Абсолютно все то же самое касается и многоженства, поощряемого буквой исламского закона и крайне порицаемого иранцами на практике.
Ситуация осложняется тем, что пробный брак постепенно становится в иранском обществе востребованным. Иранская молодежь (обоих полов) активно учится в университетах. Мужчины лишь к 30 годам оказываются в состоянии заработать на требуемое по закону приданое (мехрие) и обеспечивать жену жильем, едой и одеждой не хуже, чем родители (а иранские девушки очень требовательны!). Брачный возраст у девушек тоже повысился почти до европейских отметок: 26-29 лет, в то время как их матери зачастую выходили замуж в 15-17. Они также заняты учебой, карьерой — Иран нуждается в кадрах. А учеба в иранских вузах сложна и интенсивна: огромное количество пар, заданий, и никакой халявы (не дай Бог пропустить хоть одно занятие!) Добавить сюда женщин, которые по традиции вышли замуж лет в 15 и к 30 развелись (а таких случаев немало). В Иране развод в постоянном браке — такое изматывающее дело, что многие не сразу решаются на второй такой же, и хотят более необременительных отношений.
То есть у иранской молодежи до 30 лет есть два пути — либо воздержание, либо сокрытие государственно признанного, но «неполноценного» брака. Ситуация шизофренична: документ о браке есть на руках, но влюбленные шифруются с тщательностью подпольщиков, в обществе считаясь незамужними и неженатыми.
И даже более того! Если молодая пара официально заключила постоянный брак, пока у них нет отдельного жилья и пока не сыграли пышную свадьбу, считается неприличным, чтобы они имели интимные отношения. В доме родителей этим заниматься — верх непристойности. Молодые могут снять номер в отеле, ибо по шариату они законные муж и жена. Но опять же — позорно. В Иране есть девушки, которые уже пару лет как замужем, но остаются девственницами. Есть люди за 30, которые не то, что не имеют сексуального опыта, но даже ни разу не целовались. Ибо жениться накладно — свадьба должна выглядеть солидно, а то стыдно перед знакомыми, и маленькое приданое (мехрие) невесте требовать тоже не комильфо (а не то ее сочтут блаженной дурой): как минимум, жених должен ей квартиру, машину и нехилый счет в банке. А при разводе судьба мехрие решается в зависимости от того, кто инициатор — и если сумма неподъемна, есть риск мучиться до конца дней. И ислам тут вообще ни при чем — дело в общественной морали. Во времена Мухаммада мехрие было чисто символическим и представляло собой небольшой подарок. И в исламе рекомендуется просить скромное приданое.
От ханжества в духе «это законно и даже похвально, но никогда не делайте этого, т.к. это неприлично и нельзя», и правда, можно устать. А ведь подобными противоречиями пронизана вся иранская жизнь, и это лишь отдельные примеры. Невозможно жить в системе таких парадоксов — необходимо привести нормы иранской жизни к единому знаменателю.
Выхода нет?
Между светской молодежью Ирана, жаждущей клубов и западной моды, и их религиозными ровесниками, регулярно посещающими мечеть и поддерживающими Исламскую революцию, - пропасть, но от слишком консвервативных культурных норм устали и те, и другие. Как ни странно, это общий раздражитель для непримиримых противников.
Власти Ирана уже предпринимали множество попыток исламизации общественной морали. Звучит парадоксально, но в условиях данного социума она означает не закручивание гаек, а как раз смягчение господствующих норм. Но это крайне умеренная либерализация, ибо исламизация ставит жесткий заслон для распространения гомосексуализма и феминизма. И Ирану такая «исламская культурная революция» остро необходима, иначе вся конструкция может быть сметена «зеленой волной», которая расчистит площадку для брачующихся геев, ювенальной юстиции и прочего «пусси райота».
Однако правительство Ирана осторожно в этих вопросах. Во-первых, любые попытки изменить ситуацию встречают гневную реакцию со стороны западных правозащитников (мол, если закон исламский — значит, он автоматически посягает на права женщин). Во-вторых, менталитет иранцев отличается мягкостью, склонностью к поиску компромиссов и сглаживанию острых углов.
Верховным арбитром является Рахбар. Аятолла Хаменеи — сильный и уважаемый лидер, но он сконцентрирован на ином: как укрепить военную мощь и обороноспособность страны, развить науку и промышленность, улучшить систему образования. И он не идет на конфронтацию с большими группами населения, даже если их моральные устои явно противоречат его собственным фетвам. Его задача — поддерживать баланс в государстве. Показательно, как Хаменеи решил проблему противостояния «зеленых» и сторонников Ахмадинежада: до грядущих выборов не были допущены кандидаты тех и других, чтобы пресечь возможные столкновения на корню.
Но все проблемы ждут своего решения. Вопросы семьи и брака, проблемы молодежи важны для государства. Исламская революция во многих аспектах еще не завершена — она продолжается. И если бы Иран полностью начал жить по своим же законам и по фетвам своих руководителей — многие его проблемы были бы решены.
