Феномен малых стран и их внешней политики по-прежнему остается недостаточно изученным в современной литературе, несмотря на то, что исследователи активно обращаются к указанной тематике, как минимум, с 50-х годов прошлого века. Изначальный интерес к этому вопросу был вызван распадом колониальной системы и итогами Второй мировой войны, приведшими к росту количества небольших по формальным показателям (территории, населению, объему экономки) государств, имевших невысокое “влияние на других игроков ввиду ограниченных возможностей по мобилизации (на эти нужды) ресурсов, материального, дипломатического, нормативно-правового характера”. Внимание исследователей к малым странам было обусловлено глобальным противостоянием СССР и США, требовавшим от политиков понимания, какую позицию в отношении противоборствующих идеологических систем займут в том числе и указанные государства, не способные зачастую самостоятельно обеспечить свою безопасность и оказывать влияние на идущие вокруг них процессы, кроме как преимущественно за счет формирования различного вида коалиций. Важность проблемы обусловливалась и тем, что статус “малой страны” вовсе не означал, что с точки зрения логики своего поведения и механизмов принятия решений оно будет точной копией своих “больших” собратьев. Впрочем, наиболее очевидный вывод о том, что их политика является реактивной по отношению к крупным игрокам, очень скоро заставил специалистов по международным отношениям отказаться от целенаправленного изучения этого феномена. Новый всплеск интереса к малым странам проявился в 1990–2000-е годы, после распада СССР, СФРЮ и Чехословакии, когда произошедшие политические катаклизмы не только создали новые малые страны, но и заставили уже существующие пересмотреть систему своих коалиционных отношений. Отдельной причиной интереса к вопросам внешней политики малых стран стала их возросшая, с точки зрения исследователей, способность оказывать влияние на международную ситуацию. Крах биполярного мира привел к возникновению большего количества возможных вариантов блоковых структур или альянсов, которые могли формироваться без оглядки на идеологические ограничения. Одновременно продолжившийся рост издержек, которые несли международные игроки в случае применения военных методов решения проблем, повысил важность более доступного малым игрокам дипломатического инструментария. Именно в этот период интерес к малым государствам возникает и в России, но относится он прежде всего к изучению постсоветского пространства. Малым странам Ближнего Востока, и в первую очередь Персидского залива, повезло намного меньше: ни до, ни после 1991 г. они не привлекали такого же внимания исследователей, как европейские государства или некоторые страны бывшего СССР. Количество недавно опубликованных академических работ, анализирующих особенности их поведения на внешнеполитической арене с учетом масштабов указанных государств и их способности влиять на международную среду, едва ли выходит за пределы двух десятков (среди наиболее существенных можно выделить работы М. Белфера, М. Камравы, Е. Мелкумян, Р. Миллера, К. Ульрихсена. Между тем эти страны обладают своей спецификой, которая позволяет говорить о них как об особом варианте феномена малого государства. Они способны проводить относительно независимую и в то же время влиятельную внешнюю политику, избегая формирования жестких коалиций и полного нейтралитета. Традиционно считается, что высшим приоритетом внешней политики малых государств является обеспечение их собственной безопасности, которая в силу ограниченных ресурсных возможностей может быть достигнута через формирование коалиций либо путем так называемого “примыкания”, когда малое государство следует за существующим в регионе лидером (который одновременно может восприниматься и как источник угрозы), или “балансирования”, когда основная ставка делается на формирование коалиции с другими игроками и/или взаимодействие с международными институтами, ограничивающими влияние регионального лидера или более крупного соперника (балансируя, таким образом, исходящую от него угрозу). В таких условиях малые страны находятся в состоянии постоянного поиска золотой середины не только между политикой “балансирования” и “примыкания”, нейтралитетом и необходимостью участвовать в региональных объединениях, но и между вовлеченностью в коалиционные структуры (альянсы) и той степенью автономии, которую они хотели бы сохранить в них участвуя. Однако малые государства Персидского залива, и в первую очередь Катар, придерживаются несколько иной стратегии, которую исследователи называют стратегией хеджирования, применяющуюся в условиях одновременного наличия многих неопределенных вызовов и угроз и подразумевающую одновременное формирование разноуровневых и разноформатных коалиций, уравновешивающих друг друга и позволяющих быть готовым дать ответ практически на любой вызов. При использовании политики “хеджирования” малое государство способно, например, установить примыкающие коалиционные отношения с ведущим региональным игроком и уравновесить их тесными балансирующими контактами на международном уровне, сохраняя тем самым более высокую степень автономности в принятии решений и даже позволяя входить в конфронтацию с партнерами по коалиционным объединениям в случае необходимости. Так, свои контакты с Ираном Доха компенсирует частичным восстановлением в начале 2021 г. отношений с Саудовской Аравией и ОАЭ, а также тесным союзом с Турцией, позволяющим противостоять уже Эр-Рияду и Абу-Даби в ряде точек Ближневосточного региона. Одновременно тесные политические отношения с США до некоторой степени сбалансированы торгово-экономическими связями с Японией, Китаем и Индией, а также осторожным заигрыванием с Россией. В отличие от традиционных малых стран Катар старается не только реагировать на вызовы, но и периодически самостоятельно влиять на международную ситуацию. Доха явно имеет долгосрочные внешнеполитические планы и не ориентируется на тесное взаимодействие с непосредственными соседями (что, по мнению одного из ведущих исследователей политики малых стран Рори Миллера, не характерно для таких государств.
ПРИРОДНЫЙ ГАЗ КАК СУДЬБА
Отклонение от стандартов поведения малой страны объясняется в случае Катара наличием значительных газовых ресурсов и возможностей их поставлять на внешние рынки. К 2020 г. Катар экспортировал природный газ в объеме 45.1 млрд долл. США, что составляло 61% от общего объема экспорта страны. В течение 2016–2019 гг. экспорт углеводородов (включая нефть) обеспечивал до 55% годовых государственных доходов. Вместе с дивидендами, полученными правительством от Qatar Petroleum, эта цифра может вырасти до 82%. Значительные финансовые поступления от экспорта природного газа и незначительное число коренного населения, с которым правящей элите необходимо делиться частью доходов от экспорта углеводородов, позволяют аккумулировать в руках руководства страны объем свободных средств, необходимый для применения на практике достаточно затратной политики “хеджирования”, демонстрируя существенную долю независимости в составе коалиционных объединений. На этом фоне стремление Дохи к господству на газовых рынках определено тремя национальными целями: 1) обеспечение устойчивого экономического развития страны; 2) гарантирование стабильности внутриполитического режима; 3) укрепление внешнеполитической независимости. Таким образом, природный газ никогда не был для Катара просто товаром. Значимость его для страны оказалась куда большей: он стал одним из инструментов достижения Дохой стратегических целей, а также фактором влияния на различные сферы жизни страны, включая ее внешнюю политику. В глазах основных потребителей и производителей углеводородов природный газ как ключевая статья экспорта существенно отличает Катар от других арабских стран Персидского залива, для которых нефть стала основным источником доходов. Эта ситуация добавляет Катару уникальности и веса на фоне других малых стран региона, заставляя внешних игроков при формировании своих геополитических планов рассматривать его отдельно от остальных арабских монархий Персидского залива, выделяя эту страну как актора, чье значение для газовых рынков сопоставимо с ролью Саудовской Аравии в мировой торговле нефтью. Не случайно ряд исследователей порой называют Катар “газовой Саудовской Аравией”. Это сравнение, хотя и несколько натянутое, отражает суть: свою относительную незначительность в качестве поставщика нефти в составе Совета Сотрудничества Арабских Государств Персидского Залива (ССАГПЗ) Доха компенсировала, став крупным игроком на газовом рынке и приравняв себя с геополитической точки зрения к КСА. Существует и определенное сходство между двумя государствами в способности влиять на ситуацию на рынках углеводородов. Однако Катар влияет на рынок не изменением объема предложения, как Саудовская Аравия, а за счет изменений экспортных потоков (в первую очередь между Европой и Азией), когда это необходимо. Наличие природного газа как ключевого экономического ресурса частично объясняет и неготовность Дохи к близкому диалогу с соседями в рамках ССАГПЗ, где коалиционная группа фактически в той или иной степени подчиняется его лидеру – Саудовской Аравии, выступающей в качестве “большого государства” по отношению к остальным участникам, что подтверждается и ее ведущим статусом на нефтяном рынке по отношению к другим нефтедобывающим монархиям Залива. Катар же строит свою внешнюю политику на принципах поддержания высокой степени автономии от региональных соседей за счет установления прочных отношений с игроками за пределами региона.
Выход Катара из-под внешнеполитической опеки Саудовской Аравии начался с приходом к власти в 1995 г. Халифы бен Хамада Аль Тани (1995–2013). Новый эмир получил трон в результате переворота, который не был одобрен соседями по ССАГПЗ. Стараясь изыскать дополнительные источники дохода для укрепления своих позиций во враждебном окружении, он дал указание ускорить создание мощностей по производству СПГ. В результате первые партии сжиженного природного газа из Катара были поставлены на внешний рынок уже в 1997 г., что обеспечило благополучие населения эмирата и создало основу будущей независимости государства от соседей, а также инструмент его влияния на международной арене. Неудивительно, что активные попытки Дохи повлиять на региональные события во время и вскоре после “арабской весны” 2010–2011 гг. совпали с тем моментом, когда Катар окончательно уверился в своей способности генерировать существенные доходы для финансирования внешнеполитической деятельности. Наконец, природный газ и СПГ-форма его экспорта определили не только независимый характер внешней политики страны, но и набор инструментов, используемых для ее проведения. Прежде всего, учитывая значительный положительный внешнеторговый баланс, доходы, получаемые от экспорта углеводородов, активно направляются Катаром на нужды своей “мягкой силы”, включающей гуманитарную дипломатию, продвижение Катара как бренда, организацию спортивных мероприятий, политически ориентированные инвестиции, а также прямые финансовые вливания в существующих или потенциальных партнеров Дохи. Последний подход исследователи часто называют “дипломатией чековой книжки”. Его реализация обеспечивается в первую очередь доходами от экспорта газа, которые инвестиционный фонд Qatar Investment Authority размещает за рубежом, руководствуясь не только экономической выгодой, но и политической целесообразностью, тем самым помогая руководству страны трансформировать деньги во влияние на международной арене. Так, в 2017 г., с началом блокады Катара со стороны КСА, ОАЭ, Египта и Бахрейна, Доха, в качестве первого шага, попыталась избежать международной изоляции и найти поддержку у других игроков через обещание инвестиций и кредитов, часто откладывая обсуждение их экономической целесообразности на более позднее время. Среди прочего, “чековая дипломатия” способствует поддержанию весьма устойчивых (хоть и не афишируемых) связей Дохи с Израилем. Так, в августе 2020 г. обещания Катара о дополнительной финансовой помощи Газе позволили Дохе содействовать заключению соглашения о прекращении огня между ХАМАС и Израилем. Это, помимо всего прочего, помогло катарскому руководству убедить Тель-Авив не поддаваться антикатарской риторике ОАЭ, руководство которых не смогло бы выступить посредником в такого рода соглашении с Газой. Ключом к успеху Катара на международных газовых рынках была и остается низкая себестоимость производства СПГ и удобное географическое положение страны, позволяющее перенаправлять экспортные потоки СПГ в соответствии с меняющейся динамикой региональных газовых рынков. Кроме того, значительную роль в успехе экспортной политики Катара сыграла созданная им газотранспортная инфраструктура, ключевым элементом которой выступил современный танкерный флот, принадлежащий дочерней компании Qatar Petroleum – Nakilat. Эти газовозы позволили Катару значительно снизить транспортные издержки и увеличить прибыль от поставок СПГ в больших объемах на внешние рынки. По состоянию на 2015 г. флот СПГ Катара занимал ведущие позиции среди всех поставщиков сжиженного газа, что позволяло проводить гибкую экспортную политику и быстро реагировать на возникающие запросы рынка. Владение собственными танкерами также позволило минимизировать зависимость газовых поставок от услуг фрахта, что, как показал опыт других игроков нефтегазового рынка, помимо экономических издержек несет и определенные политические риски. К 2021 г. торговля Катара базировалась на поставках по долгосрочным контрактам, цена которых была привязана к ценам на нефть с отставанием в 3–6 месяцев. При этом определенное количество СПГ всегда торговалось на спотовом рынке и на условиях краткосрочных сделок. Это позволяло стране получать дополнительную прибыль в периоды кратковременного роста спотовых цен (за счет поставок газа на те рынки, где возникал ценовой рост), одновременно демонстрируя другим производителям преимущества СПГ и стимулируя развитие мировой спотовой торговли сжиженным природным газом. В то же время к 2020-м годам стал очевиден и ряд слабых мест в зависимости Катара от экспорта СПГ. В первую очередь Катар, как и другие страны-экспортеры ресурсов Персидского залива, оказался зависим от безопасности судоходства через узкий Ормузский пролив, ситуация вокруг которого была нестабильной и зависела от динамики отношений между Ираном и США, а также между Ираном и его соседями по Персидскому заливу. В результате обычно даже в трудные периоды ирано-катарских отношений в 2010-е годы Доха старалась дистанцироваться от чрезмерно агрессивного по отношению к Ирану саудовско-эмиратского тандема, следя за тем, чтобы ухудшение отношений Ирана и ССАГПЗ на волне так называемой арабской весны 2010–2012 гг. не сказалось на безопасности поставок катарского СПГ. Однако самым уязвимым местом газовой империи Катара была не военно-политическая ситуация в Персидском заливе, а сам факт зависимости страны от экспорта углеводородных ресурсов, что делало страну уязвимой перед периодическими производственными шоками, изменениями потребительского поведения, а также рыночными изменениями, наступление которых началось во второй половине 2010-х годов.
ИЗМЕНЕНИЕ РЫНКОВ И ПОСЛЕДСТВИЯ ДЛЯ ВНЕШНЕПОЛИТИЧЕСКИХ ИНТЕРЕСОВ КАТАРА
Корни трансформации газового рынка, начавшейся в конце 2000-х годов и повлиявшей на региональные рынки к середине 2010-х годов, связаны с двумя факторами: воздействием американской сланцевой революции на мировой рынок углеводородов и началом глобального энергетического перехода на неуглеродные виды топлива. Благодаря сланцевой революции США не только стали крупнейшим производителем и экспортером углеводородов, но и стимулировали появление новых игроков. Кроме того, быстро развивающаяся американская индустрия СПГ, подпитываемая сланцевым газом, побудила даже обычных производителей, таких как Россия, увеличить свои мощности по производству СПГ. Это неизбежно вело к переизбытку предложения на рынке и обострению соперничества между ключевыми игроками. Учитывая, что долгосрочные контрактные цены Катара на СПГ связаны с колебаниями цен на нефть, изменения на нефтяном рынке также были чувствительны для Дохи. Под влиянием вышеперечисленных факторов темпы роста мирового предложения нефти с 2011 г. неуклонно превышали темпы роста спроса на нефть, что привело в последние годы к переизбытку предложения на рынках. Из-за специфики добычи сланцевой нефти ни ценовая война 2014–2016 гг., развязанная КСА в попытке обанкротить своих глобальных конкурентов, ни последующие усилия ОПЕК+ по регулированию рынка путем сокращения добычи нефти не смогли устранить эти дополнительные баррели предложения. Неудивительно, что к началу пандемии мировой рынок нефти был уже переполнен. В 2020 г. даже без COVID-19 объем рыночного предложения должен был превысить спрос на 2 млн баррелей в сутки, что делало глубокое падение цен на нефть (а вслед за ними и на газ) неизбежным (хотя и не столь радикальным). Иными словами, переизбыток предложения на рынке, создавший альтернативы поставщикам из Персидского залива и сделавший любые теории об “уникальности” углеводородов неуместными для формирования цен на нефть, возник задолго до коронавируса. В этих условиях новый виток экономических неурядиц ССАГПЗ де-факто начался почти одновременно с подъемом американской сланцевой нефти. В 2014–2016 гг. мировой рынок нефти поразил новый ценовой кризис, впервые в истории вызванный ростом добычи сланцевой нефти. Арабские монархии не были к нему готовы, и их экономики так и не смогли полностью оправиться от пережитого шока. После 2014 г. темпы роста их ВВП значительно снизились, периодически демонстрируя отрицательные значения, а нефтегазовые доходы ключевых игроков так и не вернулись к норме. Возросшая конкуренция производителей ССАГПЗ с другими участниками рынка также явилась результатом сланцевой революции, изменившей торговые потоки углеводородов. США перестали быть важным рынком сбыта, став еще одним экспортером (конкурентом для традиционных поставщиков). Перенаправив значительную часть мирового экспорта углеводородов в Азию, США тем самым усилили конкуренцию на главном потребительском рынке – конкуренцию производителей нефти и газа ССАГПЗ. В то же время высокая чувствительность сланцевой добычи к ценовым изменениям впоследствии сократила продолжительность циклов мировых цен на нефть и изменила их амплитуду: учитывая способность производителей сланцевой нефти быстро наращивать добычу при положительной динамике рынка, цены на нефть не могут расти слишком высоко и/или слишком долго, заставляя страны ССАГПЗ забыть об эпохе сверхвысоких доходов. В результате Катар оказался в тисках низких цен и растущей конкуренции за рынки сбыта.
Однако это было не единственным неприятным последствием рыночных изменений для Катара. Помимо прочего, произошли существенные изменения в структуре лидеров рынка СПГ. Так, если в 2010 г. в список основных экспортеров СПГ входили Катар, Индонезия, Малайзия, Австралия и Нигерия, то к 2019 г. лидеры рынка распределились следующим образом: Катар, Австралия, США, Россия и Малайзия. При этом Катар и Австралия сравняли свои экспортные возможности, борясь друг с другом за титул главного экспортера СПГ весь период 2019–2021 гг. Это изменение было очень значительным для Катара. Теперь Доха конкурировала не с развивающимися странами, которые к 2010 г. ей удалось оставить далеко позади, а с мировыми политическими и экономическими лидерами, включая США, которые продолжают играть ключевую роль в обеспечении безопасности стран ССАГПЗ и чьи компании, помимо прочего, активно присутствуют в экономике эмирата, в том числе в его газовом секторе. Это сильно контрастировало с прошлыми десятилетиями, когда в 2000-е годы Америка воспринималась исключительно как получатель СПГ с потенциалом только увеличения объемов импорта. В этих условиях, принимая решение конкурировать с новыми лидерами торговли СПГ, Доха неизбежно вынуждена учитывать потенциальные политические издержки для нее, как для малого государства. Возникли риски и для устойчивости катарских отношений с потребителями. Активное развитие глобальной СПГ-индустрии сделало природный газ доступным практически всем потребителям в мире, активизировав формирование единого газового рынка и постепенно снижая ценовую разницу между регионами. В частности, из-за растущего рынка СПГ ценовой разрыв между азиатским и европейским рынками, который ранее мотивировал Катар сосредоточиться на азиатских потребителях, предлагавших более высокую цену, серьезно сократился и почти исчез в период с 2015 по 2019 г. Сейчас движение потоков СПГ во многом определяется возникающими краткосрочными преимуществами на том или ином рынке. Рост числа поставщиков и имеющихся объемов газа в конечном итоге приводит к ослаблению взаимной привязки продавцов и покупателей. Формирующийся рынок спотовых контрактов ослабляет интерес потребителей к долгосрочным сделкам, вынуждая их избегать подписания новых контрактов на срок более 10 лет, требовать пересмотра существующих и, как это произошло с Катаром в 2020 г., брать от поставщиков только минимальный согласованный объем. В этой ситуации игроки должны не только проявлять гибкость при подписании новых контрактов, но и быть готовыми диверсифицировать свою торговлю между долгосрочными и спотовыми поставками. До сих пор Катар не очень преуспел в этом вопросе, делая ставку на долгосрочные контракты и позиционируя их как дающие значительно большую определенность при прогнозировании будущих цен на газ. Более того, несмотря на поставки 77.8 млн тонн газа на мировой рынок, доля Катара на спотовом и краткосрочном рынках снизилась до 5% в 2019 г. Растущая географическая доступность сжиженного природного газа вынуждает его производителей конкурировать с поставщиками трубопроводного газа. В то же время цены все больше реагируют на рыночные сигналы, поступающие из основных центров потребления, а это означает, что продавцы все чаще становятся стороной, принимающей цену. На протяжении десятилетий и до недавнего времени на рынках нефти и газа доминировали производители (однако степень и характер этого доминирования были неравномерными в течение последних 70 лет), что облегчало задачу защиты их интересов. Тем не менее с начала 2010-х годов баланс рынка постепенно меняется в пользу покупателей. Сланцевая революция предоставила потребителям углеводородов право выбора среди поставщиков, предлагающих самую низкую цену. В этих условиях Катар вынужден обеспечивать свой собственный устойчивый доступ к рынкам, чтобы гарантировать адекватное развитие своей собственной экономики, включая нефтяной, газовый и нефтехимический секторы. Иными словами, произошел сдвиг акцента на обеспечении энергетической безопасности стран ССАГПЗ с защиты интересов потребителей нефти на защиту интересов ее производителей. В условиях идущих рыночных перемен, когда, при определенных сценариях, не только стоимость природного газа может сократиться, но и спрос на него замедлить свой рост (а на некоторых рынках и вовсе начать сокращаться), безопасность и стабильность этого источника катарской внешней политики и индивидуальности приобретает особое значение. Пандемия COVID-19, поразившая регион в 2020 г., лишь усилила негативное воздействие тех процессов, которые были запущены рыночной трансформацией. Замедление мировой экономической активности усугубило избыток предложения углеводородов, что в свою очередь ускорило падение цен на нефть и газ в 2020 г. Мировой избыток нефти и газа в то же время вынудил страны ССАГПЗ вести жесточайшую ценовую войну за долю углеводородных рынков. В течение первого полугодия 2020 г. Катар и Оман не смогли предложить конкурентоспособные цены на свои поставки СПГ на сокращающийся южнокорейский рынок. В результате объем их экспорта снизился на 24% и 10.5% соответственно по сравнению с аналогичным периодом 2019 г. В то же время Австралия, США, Индонезия, Малайзия и Россия сумели нарастить свои поставки в Южную Корею. На Тайване Доха играла по-другому. Она сумела предложить наиболее привлекательные цены местным потребителям и увеличила объемы экспорта, несмотря на негативную конъюнктуру рынка. Тем не менее его основные конкуренты (Россия, США и Индонезия) также сумели увеличить свой экспорт за счет других игроков, тем самым сократив разрыв между ними и Катаром. На этом фоне в 2020 г. макроэкономические показатели Катара значительно ухудшились, что было обусловлено снижением доходов, вызванного падением цен на нефть и тотальной войной за рыночные доли.
ОТВЕТ КАТАРА НА ВОЗНИКАЮЩИЕ ВЫЗОВЫ
Угрозы, создаваемые трансформацией газового рынка под влиянием сланцевой революции и пандемии 2020 г. катарским экономическим и политическим интересам, не могли не вызвать ответной реакции. Ответом Катара на существующие вызовы был выбор рыночной стратегии, основанной на принципе ускоренной монетизации имеющихся природных ресурсов, чтобы уже в дальнейшем направить их на изменение собственной экономики в сторону сокращения ее зависимости от экспорта углеводородов. 24 мая 2020 г. исполнительный директор Qatar Petroleum Саад аль-Кааби заявил, что его страна не только не намерена сокращать экспорт газа на рынок, чтобы поддержать высокий уровень цен на сжиженный газ, но и считает необходимым значительно увеличить производственные мощности, даже если это приведет к дальнейшему перенасыщению рынка. Аль-Кааби основывал свое утверждение на том, что Доха является самым рентабельным производителем газа в мире и поэтому может справиться с рыночными потрясениями. Он также добавил, что многим производителям придется свернуть производство из-за низких цен, но для Катара такой сценарий исключен. Иными словами, Доха объявила экономическую войну. Катар готовился к этому сценарию уже давно. В 2017 г. страна сняла мораторий на дальнейшее развитие газового месторождения “Северный Купол”, и с тех пор она постоянно пересматривает свои планы развития в сторону дальнейшего увеличения добычи. Первоначально планировалось увеличить мощность по сжижению с 77 млн до 100 млн тонн в год, однако к 2021 г. эта цифра была увеличена до 126. Вместе с тем такой подход противоречит поведению малых государств, нацеленных на формирование коалиций или нейтралитет, а не одиночную конфронтацию. Однако выбор в пользу ценовой войны был безальтернативен. В первую очередь Катар не может примерить на себя на газовом рынке ту роль, которую в прошлом играла Саудовская Аравия для рынка нефтяного, когда в былые годы КСА за счет сокращения собственной добычи могла убирать с рынка избыток предложения на нефть. Однако в нынешних условиях (с учетом общего уровня производства СПГ и экспорта трубопроводного газа в мире) Катар не может действовать в одиночку. В этом случае страна только добровольно откажется от своей доли рынка в пользу других игроков, а сокращение производства ни к чему не приведет. Проблема могла бы быть решена путем объединения крупнейших производителей газа в рамках картеля типа ОПЕК, который будет принимать обязательные решения по регулированию добычи и удалению излишков с рынка. И, формально, такой выбор был бы логичнее для малого государства, стремящегося обеспечивать свои интересы за счет формирования коалиций. Впрочем, несмотря на то что ряд аналитиков периодически предлагают превратить уже функционирующий в Дохе Форум Стран Экспортеров Газа (ФСЭГ) в регулирующую рынок структуру, появление такой организации в обозримом будущем маловероятно. Во-первых, в мире до сих пор нет единого рынка газа, необходимого для функционирования такого картеля. Во-вторых, в ряде стран, и прежде всего в США (которые, к тому же, и не входят во ФСЭГ), государство практически не обладает законодательными рычагами, которые могут заставить местных производителей сокращать производство. В-третьих, Доха учитывает традиционно негативную реакцию западных стран (и потребителей в принципе) на картелизацию производства энергоносителей и, следовательно, не хочет портить отношения с ними созданием газовой ОПЕК. В этих условиях стратегия по максимизации доли рынка (и фактической ценовой войне с соперниками) оказалась единственно пригодной для Катара. Однако она же и связана с целым рядом издержек, а именно необходимостью проведения в целом ряде случаев конфронтационной политики по отношению к своим рыночным конкурентам. Но именно здесь Катару и помогает стратегия “хеджирования” через создание разноуровневых коалиций, допускающая определенную степень самостоятельности и конфронтации. В данном случае это подразумевает возможность создания гибких альянсов как с производителями, так и с потребителями природного газа. Конечно, приоритетным направлением для Дохи остается работа с нынешними и потенциальными потребителями, так как вопрос о том, кому страна собирается продавать дополнительные объемы природного газа, который планирует добыть к 2026 г., остается открытым. Речь идет о 31.2 млн тонн СПГ в год, к которым истечение срока действия ряда нынешних долгосрочных контрактов добавит еще 23 млн тонн. Это заставит Доху быть более гибкой в отношении будущих условий долгосрочных контрактов при их согласовании с клиентами, мотивирует Qatar Petroleum иметь возможность быстро изменить направление экспорта СПГ и, возможно, побудит Катар увеличить свое присутствие на спотовых и краткосрочных рынках. К 2021 г. Катар уже продемонстрировал исключительную гибкость в географии поставок. Так, в первом полугодии 2020 г. снижение закупок катарского природного газа в Азии привело к увеличению объемов СПГ, торгуемых Катаром в Европе. Зимой 2020–2021 г. рост спроса и цен на СПГ в Азии, наоборот, заставил Доху нарастить свои потавки на основной рынок сбыта. Чтобы быть готовым реагировать на изменения региональных ценовых тенденций и динамики потребления, перемещая свои поставки из одного региона в другой, Катар укрепляет один из важнейших инструментов своей газовой империи – газовый флот. Доха планирует получить, как минимум, 60 крупных современных газовозов, построенных на верфях Южной Кореи и Китая. В то же время, размещая этот заказ, власти Катара обеспечили также загрузку огромного объема производственных мощностей судостроителей, не позволив конкурентам Дохи использовать их.
Однако главная ставка все же делается на расширение сети долгосрочных контактов, пусть и на менее выгодных условиях. Через активные политические контакты Катар продолжит убеждать и ведущие азиатские страны (такие как Япония, Южная Корея и Китай), и растущие экономики Азиатского региона в необходимости заключения долгосрочных контрактов на поставки СПГ из Катара, что уже привело к подписанию в 2021 г. новых договоров с Бангладеш и Пакистаном. Активные контакты Дохи с ее торговыми партнерами в 2018–2021 гг. показали, что азиатские страны остаются основным и приоритетным направлением экспорта газа. Последнее неудивительно – по текущим оценкам, в ближайшие годы именно азиатские страны останутся основным платежеспособным потребителем природного газа, ответственным за рост спроса. Важным изменением станет только то, что рост объемов потребления будет в значительной степени обеспечиваться не восточноазиатскими экономическими лидерами, а догоняющими экономиками Юго-Восточной Азии, хотя Китай все равно останется в лидерах. Стратегия, используемая Катаром для взаимодействия со своими прямыми конкурентами, представляется интересной и во многом обусловлена его статусом малого государства. С одной стороны, руководство Катара обозначило свою готовность вступить в ценовую войну как с конкурентами на рынке СПГ, так и с теми игроками, которые предпочитают экспорт трубопроводного газа, но делает это в случае крайней необходимости. Так, в первой половине 2020 г. Катар увеличил экспорт СПГ в Европу. Впоследствии он не только смог укрепить там свои позиции, но и в ряде стран бросил вызов российскому Газпрому, а также алжирским производителям. Вступая в конкуренцию за европейский рынок, Доха также пользуется преимуществами, которые обеспечиваются политической ситуацией, и прежде всего желанием ЕС диверсифицировать свою зависимость от поставок российского газа, формируя таким образом в целом антироссийскую коалицию и отчасти следуя стратегии балансирования (противодействуя экономическому сопернику – России через формирование коалиции с ее противниками). Например, это явилось причиной того, что Польша стала клиентом Катара (к 2020 г. Катар стал основным и крупнейшим поставщиком сжиженного газа в страну), а после 2021 г. катарцы еще больше укрепят свое присутствие на восточноевропейском рынке за счет поставок газа в Хорватию и Венгрию через СПГ-терминал на хорватском острове Крк. В будущем Доха планирует довести поставки через Крк до миллиарда кубометров. С другой стороны, готовность к конфронтации – это лишь один из элементов катарской стратегии. Катар как малая страна все же предпочитает по возможности формировать альянсы, которые не имеют четко выраженной направленности против кого-либо, а также “покупая конкурентов” через политику активных зарубежных инвестиций в добывающие и перерабатывающие отрасли, включая инвестиции в потенциальных соперников, таких как американская сланцевая промышленность и не только. С середины 2010-х годов Катар активно расширяется в нефтегазовом секторе Африки, Латинской Америки, Азии, ЕС и США. Логика катарского руководства довольно проста. Благодаря инвестициям в различных производителей углеводородов (например, Роснефть), включая своих прямых конкурентов, Катар, с одной стороны, “хеджирует” риски, получая доступ к альтернативным источникам дохода, а с другой – делает своих конкурентов менее заинтересованными в конфронтации и более мотивированными к взаимодействию. В этом ключе американское направление особенно важно для Дохи. Соединенные Штаты являются одним из главных гарантов безопасности арабской страны, а конкуренция с Вашингтоном за рынки природного газа, для которой есть серьезные предпосылки, крайне нежелательна для Катара. По этой причине Доха пытается сосредоточиться на сотрудничестве с США через взаимное экономическое проникновение, следуя в ряде случаев логике стратегии примыкания малого государства. За прошедшие годы американский бизнес, в первую очередь представленный ExxonMobil, стал крупнейшим иностранным участником развития газовой отрасли Катара, и он, вероятно, сыграет ключевую роль в нынешнем расширении производственных мощностей Катара. ExxonMobil имеет долю в 10–30% в 12 из 14 катарских технологических линиях по производству сжиженного газа. Это также помогло Дохе выстроить цепочку поставок в Европу: в то время как Катар имеет собственный флот газовозов, ExxonMobil является крупнейшим совладельцем двух СПГ-терминалов в Италии и Великобритании, которые используются Катаром для поставок газа в Европу. Например, Адриатический регазификационный СПГ-терминал мощностью 8 миллиардов кубометров в год, принадлежащий Qatar Petroleum и ExxonMobil, был специально построен для приема катарского СПГ. По состоянию на середину 2020 г. Qatar Petroleum и ExxonMobil реализовали ряд проектов по разведке и добыче углеводородов в Аргентине, Бразилии, Мозамбике и на Кипре. В феврале 2019 г. между компаниями была достигнута окончательная договоренность о строительстве СПГ-терминала Golden Pass в Техасе (США), строительство которого началось в мае 2019 г. Это совместное предприятие Катара и ExxonMobil, в котором Qatar Petroleum владеет 70% акций. Завершение работ запланировано на 2024 г., после чего экспортная мощность терминала составит 16 млн тонн в год. Стоимость проекта оценивается в 10 млрд долларов США. Эксперты отмечают, что катарские финансовые ресурсы крайне важны для завершения строительства терминала Golden Pass, что отвечает как катарским, так и американским целям по расширению их присутствия на рынке. “Если проект получит зеленый свет, то терминал добавит почти 15 млрд куб. м экспортных мощностей в общий портфель СПГ Катара. Хотя снижение цен на нефть и СПГ делает проект менее экономически привлекательным, Катар будет продолжать его реализацию по стратегическим соображениям. Будущий СПГ пойдет в Великобританию и на западное побережье Европы” по катарским контрактам, позволив Катару направить высвободившиеся собственные объемы для поставок в азиатские страны. В феврале 2019 г. инвестиционное управление Катара объявило о намерении увеличить объем инвестиций в экономику США с существующих 30 млрд до 45 млрд долл. в течение ближайших двух лет. Судя по всему, катарское правительство сделает все возможное для того, чтобы отношения с Вашингтоном были обусловлены не конкуренцией, а взаимным интересом. Все это может привести к формированию еще более крепкого взаимодействия между Катаром и Соединенными Штатами, которое, по идее, окажет влияние на мировой рынок природного газа.
Для обеспечения возможности проводить не совсем стандартную для малого государства внешнюю политику хеджирования рисков с сохранением существенной доли самостоятельности Катар в течение последних 20 лет активно и успешно укреплял свое присутствие на региональных рынках природного газа. Вместе с тем начало эпохи относительно низких цен на углеводороды, частых рыночных колебаний, ограниченного потенциала для роста спроса на нефть и газ и острой конкуренции создало угрозу для устойчивости главного источника финансирования нынешней модели катарской внешней политики – экспорта СПГ. Однако именно опыт стратегии хеджирования рисков на международной арене позволил Дохе выработать некоторые элементы комплекса ответных мер. Так, даже в условиях обострившейся рыночной конкуренции и при собственной ставке на ведение ценовой войны Катар старается активно формировать альянсы, минимизирующие потенциальные риски путем построения по мере возможностей тесных контактов как с потребителями, так и экспортерами природного газа. В отличие от некоторых соседей по Персидскому заливу, Катар практически не рассматривает свой природный газ как оружие политического шантажа или агрессивного давления. Даже применяемая им “дипломатия чековой книжки” в большей степени была и остается направлена на формирование благоприятных условий для существования Катара на международной арене, нежели на усугубление конфронтации со своими оппонентами. Всякий раз, когда Доха участвовала в ценовых войнах за внешние рынки, включая, например, активную борьбу за долю европейского рынка, ее мотивы объяснялись прежде всего экономическими причинами, хотя для их достижения и использовалась политическая ситуация.
Кожанов Николай Александрович - кандидат экономических наук ИМЭМО им. Е.М. Примакова РАН
Источник: журнал «Мировая экономика и международные отношения» №9 2021
