В статье система образования рассматривается в контексте противостояния двух способов организации пространства – «имперского» (мир-система) и глобалистского (мировая система). Цифровизация есть логика действия глобальных цифровых платформ и выражение их же целеполагания. При цифровизации образования именно цифровые технологии обретают парадигмальный статус, в то время как образование его лишается, превращаясь в подчиненный элемент глобального цифрового контекста. Цифровизация меняет не содержание, а саму структуру образования, с ее позиции ставится под сомнение не просто тип общества или политической власти, а сам системный способ исторического бытия, структурная матрица цивилизации. Поэтому, следуя логике цифровизации, образование начинает воспроизводить не культурный код, на котором только и могут существовать исторические институты, а антикультурный, воспроизводящий однородную атомизированную массу «человеков служебных».
Наш первый тезис: образование не является самостоятельным институтом ни в структурном, ни в содержательном плане. Оно всегда контекстно, зависимо. Оно является формой передачи опыта, воспроизводства определенного кода – культурного либо антикультурного, традиционного – либо антитрадиционного. Образование всегда инструментарно. А вот цифровизация, напротив, не инструментарна. Т. е. это вовсе не технология, это Логика, это не средство, а совершенно определенное целеполагание. И эта суть цифровизации тщательно скрывается, ее намеренно стараются представить в качестве одной из передовых технологий. Что же это за Логика такая особенная? Рассмотрим.
Цифровизация есть логика действия цифровых платформ и выражение их же целеполагания. Логика эта называется «надзорной», ибо основана на «проблеме двух текстов». Суть проблемы в том, что специфические механизмы, воспроизводя вместо одного – два электронных текста. Под первым подразумеваются авторы и читатели. Это публичный текст, связанный с информационной вселенной, преподнесённый к кончикам наших пальцев. Большая часть этого публичного текста состоит из того, чем мы делимся на страницах – всё многообразие проявления нашей жизней, связанной общением. Но за этим первым текстом тянется тень. Первый текст, наивный и порывистый, нужен, чтобы возник второй, теневой текст. Из всего, чем мы делимся, каким бы оно ни было пустяковым и сиюминутным, извлекается дополнительная информация. Она-то и есть второй текст, скрытый от наших глаз и предназначенный «только для чтения» надзирающими капиталистами. Наш опыт, вложенный в первый текст, служит сырьём, накапливаемым и анализируемым для чужих целей. Теневой текст аккумулирует о нас поведенческую информацию, и её анализ говорит о нас гораздо больше, чем мы знаем о себе сами. Устраниться от участия в теневом тексте невозможно. Как только мы подключаемся к социальной жизни в Сети, он инстинктивно напитывается нашим опытом. Далее, благодаря теневому тексту, наблюдатели формируют новый публичный текст, но уже в своих интересах. Существует бесчисленное число разоблачений манипуляций Google и Facebook* относительно преподносимой нам информации. Власть включать, исключать и сортировать информацию – это власть убеждать, что одна информация является важной, а другая – нет, эта власть и создает мир, который якобы просто «показывают» нам». Мы – объект его повествования, исключённые из диалога с ним. Второй текст про нас, но не для нас. Он создается, поддерживается и используется без нашего ведома в корыстных целях других. На этом основан иерархический принцип социального порядка информационной цивилизации, и заложник привилегированного положения надзирающего капитализма как инициатора, хозяина и стража текстов.
Обычно обращают внимание на то, что это механизм контроля и манипуляции, у Ш. Зубофф даже именно «рыночного контроля». Отсюда, новизна информационного общества заключается в том, что оно формируется не на разделении труда, а на разделении знания. На наш же взгляд, главное совсем не в контроле и даже не в манипуляции. Ведь контроль и определенная манипуляция осуществляется и государственными СМИ, они тоже создают нам определенную реальность, а не просто ее показывают. Дело в другом. Государственные СМИ создают реальность общую – т. е. формируют коллективный контекст, как внутреннее измерение для внешних индивидуальных значений, а значит, дают цельную картину мира для осмысления информационных потоков. Таким образом, работа государственных СМИ основана на механизме воспроизведения культурного кода или культурной доминанты. Именно механизм, а не содержание вещания, которое зачастую направлено против традиционной культуры.
Цифровые платформы основываются на противоположном механизме, на механизме дробления и изоляции. Они формируют для каждого узкий индивидуальный коридор изолированных значений. Государственные СМИ формируют (позитивную или негативную) но коллективную доминанту, т. е. вертикаль, пронизывающую общей ответственностью и общим видением. Механизм же цифровых платформ – это механизм отделения, отслаивания индивидуальных значений от коллективных смыслов. Это механизм выдавливания людей из нравственных связей, сотканных из взаимных обязательств, общей истории и коллективной ответственности, т. е. это механизм, воспроизводящий рабство. Ведь рабство – это социальная смерть. А именно через цифровые сети социум превращается в однородную изолированную массу. А это и есть рабство – внекультурное, внеисторическое состояние масс. Причем, цифровые платформы – это не просто механизм распада и разложения, это механизм рационализации распада, возведения его в норму. Смыслы отделяются от реальности и реальность становится бессмысленная, однородная, а смыслы – абстрактные, изолированные. Превращаются в жесткие шаблоны. Значения могут быть индивидуальными, но смыслы – коды, контексты только коллективными. Поэтому цифровые платформы помещают людей в мир значений – изолированных и плоских, закрывая доступ к внутреннему контекстному измерению смыслов, которые могут быть только коллективными, связывающими. Отсюда и массовый дебилизм современной молодежи. Ведь дебил тот, кто понимает речь, но не понимает ее смысла, т. е. следует за внешнем, находясь вне внутреннего, контекстного. А цифровой социум возводится не на внешнем, а на внутреннем разделении знания, на отделении внешних значений от внутренних нарративов, контекстов.
При этом, нахождение вне контекстного ментального напряжения неизбежно ведет к параличу воли. Поэтому цифровизация неизбежно формирует психических и физических инвалидов. «Она вытягивает пассионарность из вместившего ее этноса, как вурдалак. Это для нее не составляет труда потому, что цель ее – не созидание, т. е. усложнение системы, а упрощение, или перевод живого вещества в косное, косного – путем лишения его формы – в аморфное, а это последнее легко поддается аннигиляции, являющейся целью поборников антисистемы». Поэтому, всемирно-историческая альтернатива, – констатирует О. Шпенглер, – такова: или власть традиции, или произвол диктаторы. Вне формы, которая благодаря своей символичности оказывает метафизическое воздействие, задает ритм и стиль исторического существования, пробуждает смыл в крови, – жизнь народов теряет способность к самоутверждению. Результатом чего и становится всегда произвол диктатуры, как явления внеисторического и внекультурного.
Таким образом цифровизация – это изменение не содержания, а структуры образования. Это алгоритм, уничтожающий различение в структуре, помещающий образование в одномерную неразличающую среду, где под именем тысячи содержаний исповедуется единый принцип Неразличения; где любые идеи и ценности подводятся под единый, уравнивающий их знаменатель неразличения (толерантности). Патриотизм и традиция здесь не просто игнорируются или запрещаются, а фальсифицируются, подделываются, имитируются, превращаются в шоу симулякров, т. е. включаются в новую, более жесткую (безнадежную, с точки зрения преодоления ее) модель контроля. Цифровизация есть изменение модели по блокировки смыслов, культурной традиции. Не удивительно поэтому, что «наши» реформаторы требуют не цифровые технологии ввести в систему образования, а напротив, образование внести в систему цифровых технологий. Т. е. цифровые технологии определяются не как инструмент повышения эффективности образования, а как новый системный контекст, в который эти образование должно войти в качестве одного из его компонентов. Таким образом, образование выступает здесь средством, а цифровизация – целью. Именно цифровые технологии обретают здесь парадигмальный статус, в то время как образование его лишается, превращаясь в подчиненный элемент в системе всеобщей цифровизации и следуя логике именно цифровизации. А значит, с необходимостью начинает воспроизводить не культурный код, на котором только и могут существовать такие исторические институты, как Церковь, государство, семья, – а антикультурный, воспроизводящий однородную атомизированную массу «человеков служебных».
Современность представлена борьбой двух способов организации пространства – «имперским» (мир-система) и глобалистским (мировая система). Оба эти принципа наднациональные, но структурно они диаметрально противоположны. Имперский способ организации пространства основан на вертикальном типе связей, а значит, он дискретен, прерывен и по самой своей структуре не агрессивен. Глобалистский же способ основан на горизонтальном сетевом типе связей, поэтому не может остановиться, пока не поглотит весь мир. Понятно, что логика цифровизации является глобалистской логикой и ведет к победе глобалистского структурного принципа, а значит, делает невозможным существование культурно-исторических институтов – ни семьи, ни государства, ни Церкви (в историко-культурном, не мистическом плане).
Но самое интересное, что логика эта – эзотерическая, основанная на принципе эзотеризма. Т. е. это война внутренняя, где системное содержание принимается вражеским субъектом (антисистемой) для того, чтобы действовать против него, переосмысливать его в антисистемном ракурсе. Суть этого принципа в том, что, публично не отрекаясь от культурно-исторической или религиозной традиции, общепринятой в данной системе, эзотеры принципиальные мировоззренческие вопросы решают совершенно иначе, прямо противоположно этой традиции. Т. е. антисистемное содержание, миропонимание и цели лицемерно выступают тут в оболочке системной традиции. А это и есть изменение не смыслов и ценностей, а способов осмысливания и оценивания. При этом, предписывается ложь и лжесвидетельство, как необходимое средство. Например, эзотерики говорили «посвященным»: «Клянись и лжесвидетельствуй, но не раскрывай тайны». Недаром «эзотеричную методологию» использовали всегда всевозможные ереси, секты, тайные общества. Таким образом, эзотеризм является способом модернизации, т. е. невидимого ухода из-под давления фиксированной традиции.
Эзотеризм есть всегдашний способ действия низшего (паразитического, несамостоятельного) по отношению к высшему. Именно эзотерическое искажение меняет не смыслы и ценности (других предложить не может), а способы осмысливания и оценивания и, таким образом, лишает системы главного – возможности собственного целеполагания, замыкая их на паразите, подчиняя ему. Т. е. принятие антисистемами культур окружающих народов необходимо им не для ассимиляции, которая в принципе невозможна и от которой они защищены самой своей примитивностью (отсутствием способности к ценностному восприятию), а для преодоления (растления) этих культур изнутри. Перефразируя Ферле, можно сказать, что при отношениях «паразит – хозяин», прямое насилие со стороны паразитического субъекта невозможно, так как хозяин доминирует в военном отношении. Более того, этнос-хозяин рассматривает деятельность паразитического этноса как нечестную, несправедливую и преступную, что делает необходимым для паразитического субъекта либо сделать этнос-хозяин недееспособным, либо маскировать свой паразитизм так, чтобы этносхозяин не знал, что на нем паразитируют. Лишение дееспособности требует контроля правительства или влияния на него, «тихого переворота», а маскировка требует контроля над средствами массовой информации или влияния на них. Обе тактики являются серьезными и дорогостоящими предприятиями, доступными только субъектам, уже приобретшим большое богатство.
Таким образом, специфика данной войны определяется ее методами, а именно механизмом скрещивания, т. е. видимым принятием культур окружающих народов для невидимого разложения их изнутри. Это и есть агрессия структурная, а не содержательная – агрессия, проявляющаяся путем скрещивания отщепенческих, паразитических способов связывания, функционирования и оценивания с системными сущностями и ценностями. Действие этого механизма в физическом, а именно в этническом плане описано у Л.Н. Гумилева в качестве способа захвата Хазарии. Овладение евреев Хазарией, – утверждает Гумилев, – произошло путем еврейско-хазарских браков. Оно стало возможно именно в результате структурной противоположности принципов, определяющих этническую принадлежность у евреев, с одной стороны, и тюрок и хазар – с другой. Так постепенно произошло разделение хазарской знати и народа, ибо образовалась знать, чужая народу по крови и вере: «При непосредственном наблюдении казалось, что здесь просто цепь случайностей, но на самом деле это был направленный процесс, который за 80 лет дал весьма ощутимые результаты: в стране появилась популяция людей, говоривших по-хазарски, имевших родственников из числа хазар и тюрков, адаптированных в ландшафте, но не бывших хазарами по этносу и культуре». А в христианских и мусульманских системах, где браки с еврейками были запрещены духовенством, применялся другой метод: «Но у евреев был другой, окольный путь, уже испробованный в Испании и Лангедоке: распространять скептицизм и индифферентизм, а тем самым ликвидировать этнокультурную доминанту. Это был принцип “вавилонского столпотворения”. В Вавилоне, по легенде, возникло “смешение языков”, причем все продолжали говорить по-арамейски, но придавали словам разные значения. Отличия были в нюансах, но взаимопонимание исчезло, и этнос “рассыпался розно”».
Скрещивание в мировоззренческом плане – это механизм извлечения из систем культурного содержание, раскодирование систем. Это обезличивание, профанация системных связей и, таким образом, унификация и упрощение систем. В этой буферной среде традиция, созданная духовным напряжением, разлагается, а дальнейшая концентрация национальной энергии становится невозможной. Реальность остается хаотизированной и бессмысленной, а смысловые формы – абстрактно-понятийными и нереальными. Так уничтожается сама матрица системного существования. Аморфная, хаотизированная масса системных смыслов и ценностей начинает связываться и реализоваться в антисистемных, глобалистских способах осмысливания и оценивания. Это разлагает монополию культурной и религиозной традиции и приводит к появлению химер. В химерах ценностный тип восприятия и мышления создает ценности, а маргинальный, дегенеративный психотип – способы, в которых они только и могут быть восприняты, осмыслены и реализованы. Так вся реальность материальная и духовная опускается на уровень подчиненных элементов, связывающихся паразитическими глобально-цифровыми сетями.
Логика эзотеризма, т. е. логика цифровизации, принципиально революционна, так как с ее позиции ставится под сомнение весь общественный порядок. При чем, революционна она не просто в плане общественном, а в цивилизационном плане. Ведь с ее позиции ставится под сомнение не просто тип общества или политической власти, а сам системный способ исторического бытия, структурная матрица цивилизации, т. е. все культурно-исторические институты. Данная логика обнуляет цивилизацию, стирает культуру как таковую, во всех ее формах и проявлениях. Это революция не за иную форму, а вообще против формы, т. е. против культуры в принципе. Государственная власть, которая держится на культурной гегемонии (теория А. Грамши), теряет свою опору и зависает в воздухе, ибо суверенитет политический невозможен без суверенитета культурного.
И.В. Федяй. Калужский государственный университет им. К.Э. Циолковского
*соцсеть компании Meta, признанной экстремистской и запрещённой в РФ
Источник: журнал «Наука. Искусство. Культура» № 3 2022
