Концепция “захвата земли”: глобальный и национальный аспекты

За последние десятилетия капиталистическая система мирового хозяйства столкнулась с “мультимодальным кризисом”, синтезирующем в себе экономические, политические, экологические, топливно-энергетические и социальные аспекты. В сложившихся условиях “структурного хаоса”, характеризующегося прогрессирующей деглобализацией, поляризацией общественного благополучия, декомпозицией института государства и кумулятивными биоклиматическими трансформациями, проблемы голода и недоедания достигли своих критических значений, а угрозы глобальной продовольственной безопасности возросли по частоте и интенсивности. Одной из негативных тенденций, актуализирующих гуманитарную проблему, связанную с бесперебойным доступом к достаточному количеству качественных продуктов питания, является уменьшение пахотных земель. Согласно статистическим данным, только за последнюю четверть века общемировая площадь сельскохозяйственных угодий сократилась с 4.87 млрд до 4.74 млрд га, снизившись тем самым в глобальном масштабе с 0.24 до 0.20 га на душу населения.

Растущий дефицит плодородного слоя почвы, выступающего основой для получения 95% всех питательных элементов, стимулирует повышенный спрос на товары из группы 4-F: продовольствие (food), волокна/корма (fiber), лес/древесину (forest), топливо/энергию (fuel). Обоснованный интерес к ограниченной номенклатуре перечисленных выше ресурсов закономерно провоцирует “мировую гонку за землей”, главными участниками которой являются как традиционные политические игроки (государства-нации), так и нетрадиционные акторы вне суверенитета (ТНК, коммерческие банки и страховые компании, инвестиционные и пенсионные фонды). Открытая конкуренция участников глобальной продовольственной системы, институционально регламентируемая текущим корпоративным продовольственным режимом, предполагает использование комбинированного арсенала теоретико-практических средств, способствующих защите собственных стратегических интересов.

В мировой академической литературе акты проведения крупномасштабных международных трансакций с земельными ресурсами, осуществляемые с помощью различных механизмов, форм и инструментов, получили название “захват земли” (land grabbing). Структурно-функциональной специфике этой малознакомой для российской науки терминологической единицы, собственно говоря, и будет посвящено настоящее исследование.

“ЗАХВАТ ЗЕМЛИ”: ПОНЯТИЕ, ТЕОРИЯ, МЕТОДОЛОГИЯ

Следует сразу оговориться, что идея захвата экосистемных ресурсов не является абсолютно новой в истории человечества. Тождественные по сущности вопросы, сопряженные с процессами экспроприации, присвоения и отчуждения, перманентно возникают и систематически анализируются академическим сообществом уже более 100 лет. В силу устоявшейся в науке традиции теоретико-методологическим фундаментом термина “захват земли” выступают четыре ключевые идеи: первоначального накопления, сформулированная К. Марксом; накопления путем лишения собственности, сконструированная Д. Харви; мир-системная теория, спроектированная И. Валлерстайном, и нового конституционализма, разработанная С. Гиллом.

Следовательно, представляясь импровизированной “формой неоколониальной динамики”, концепция “захвата земли” фокусируется на таких социально-политических процессах, как: форенизация (аннексия ключевых природных ресурсов, осуществляемая транснациональными компаниями и правительствами зарубежных государств); коммодификация природы (обращение экосистем в товар); огораживание (приватизация общественных благ и насильственное изгнание крестьянского населения); конвертация рабочей силы в предмет торговли и подавление локальных форм изготовления продуктов питания; финансиализация сельскохозяйственной сферы (господство денежного капитала над производственным посредством либерализации и дерегулирования государственной экономики; рост агроэкологической несправедливости (сокращение биоразнообразия, деградация почв, разрушение озонового слоя планеты, исчезновение лесов и опустынивание, усиливающиеся в результате доминирования капиталоемкой, химико-интенсивной модели ведения сельского хозяйства); увеличение экологического долга (рост обязательств стран Глобального Севера перед странами Третьего мира за разграбление и загрязнение экосистем); интенсификация неоэкстрактивизма (коммерческой эксплуатации природных ресурсов планеты). Идентифицировав богатое эпистемологическое наследие, оставленное родоначальниками и последователями марксизма, отметим, что современная концепция “захвата земли” была сформулирована лишь в середине 2000-х годов экспертами общественной организации GRAIN*, диагностировавшими пороки деловой активности правительств и частных инвесторов из богатых финансами, но бедных природными ресурсами наций, направленной в сторону своих геополитических vis-à-vis – наций, финансово несостоятельных, но щедро одаренных природными активами.

*Genetic Resources Action International (GRAIN) – международная некоммерческая организация, аналитический центр и группа активистов, поддерживающих мелких фермеров в борьбе за социально-справедливые и основанные на биоразнообразии продовольственные системы.

Так, под аккомпанемент разразившегося в 2007–2008 гг. многофакторного кризиса (климатического, продовольственного, топливного и финансового), активизировавшего массовые опасения о глобальном дефиците пищевых и энергетических товаров, представители политической элиты государств с развитой экономикой инициировали процессы приватизации, долгосрочной аренды, покупки и концессии сельскохозяйственных угодий в экономически развивающихся странах. Целью для многочисленных земельных трансакций стала продовольственная и энергетическая безопасность стран Глобального Севера, обеспечиваемая посредством офшорного производства “гибких сельскохозяйственных культур” в странах Глобального Юга. Промышленная востребованность универсальных растений (масличной пальмы, кукурузы, сои и сахарного тростника), одновременно используемых для производства продуктов питания, комбикормов и биотоплива, была подкреплена дополнительным импульсом, связанным с переориентацией на экологически чистую альтернативу основным видам ископаемого топлива. Именно это обстоятельство привело в 2009 г. к ратификации Европейским союзом специальной директивы, регламентирующей переход всех государств – членов политического альянса на возобновляемые источники энергии, нормативная доля которых в общем объеме генерации была закреплена на уровне 20%. С тех пор дискурс биоэкономики, в котором природа и сельское хозяйство выступили “нефтяной скважиной XXI в.”, был использован в качестве основного мотива для коммерческих операций по “захвату земли”, увеличившихся в 48 раз за последние четверть века (рис. 1).

При этом в макрорегиональной пропорции бенефициарами 99% всех земельных сделок, совокупная площадь которых превышает сегодня 30 млн га (см. рис. 1), являются страны “ядра” мир-системы (рис. 2, 3).

“ЗАХВАТ ЗЕМЛИ” В ТЕОРИИ МЕЖДУНАРОДНЫХ ПРОДОВОЛЬСТВЕННЫХ РЕЖИМОВ

Идентификация картографического маршрута экосистемных трансакций, выстроенного по точным координатам зависимого развития, представляется эмпирическим подтверждением целого спектра марксистских теорий, интегрированных в концепцию “захвата земли”. Ее смысловое наполнение достаточно явно конвертируется в эффективный инструмент глобализма, неолиберализма, периферийного капитализма, империализма и неоколониализма, виртуозно использующих захват земельных ресурсов в качестве стратегии, стимулирующей сельскохозяйственный экспорт из “пространств бедности” (государств Третьего мира) в “пространства изобилия” (государства Глобального Севера). Таким образом, специфика концепции “захвата земли” методично интегрируется в логику существующего международного продовольственного режима, который характеризуется процессами транснационализации, корпоративизации и монополизации сельского хозяйства, планомерно материализующимися с 1980-х годов силами “агропродовольственного ультраимпериализма” (рис. 4).

Так, процедура по захвату земельных ресурсов реализуется сегодня крупными ТНК (преимущественно управляемыми капиталом экономически развитых стран), заинтересованными как в обеспечении национальной продовольственной безопасности за счет состоятельности стороннего (донорного) государства, так и в приумножении (валоризации) корпоративной прибыли. Однако идентификация и артикуляция обозначенного процесса активно производятся в наши дни сторонниками радикальной трансформации status quo, сложившегося в глобальной агропродовольственной системе. Предлагая альтернативный взгляд в первую очередь на политическую структуру мира, интеллектуальные приверженцы реконструкции системы планетарного сельского хозяйства продвигают идею “Продовольственного суверенитета”, способную в перспективе выступить теоретическим фундаментом новому “международному продовольственному режиму”. Переход к последнему, осуществленный в соответствии с концептуальным принципом “Двойного движения”, исключает опцию по захвату земельных ресурсов как устаревшую тактику эпохи биосоциального либерализма (рис. 4).

ХАРАКТЕРИСТИКА И СРАВНИТЕЛЬНЫЙ АНАЛИЗ ДЕФИНИЦИЙ

Следует отметить, что современная академическая популярность указанного выше дискурса поддерживается в международной политэкономии при помощи терминов, близких по своей сути “захвату земли”, используемых для иллюстрации процесса экспроприации таких элементов, как вода (water grabbing), рыба (fish grabbing), мясо (meat grabbing), океан (ocean grabbing), лес (forest grabbing), окружающая среда (green grabbing), труд (labor grabbing). Таким образом, идея “захвата земли” выступает в качестве исходного смыслового модуля для генерирования целого спектра исследовательских направлений (рис. 5), связанных как с узурпацией конкретных элементов экологической системы, так и со всевозможными стратегиями утилизации окружающей среды.

ИНСТИТУЦИОНАЛИЗАЦИЯ КОНЦЕПТА

Последующая ратификация концепции “захвата земли” состоялась 24 мая 2011 г. на конференции в Тиране (Албания)*. Выступая на этом мероприятии, представители множества общественных организаций резко осудили все формы экспроприации земельных ресурсов, базирующиеся на несоблюдении прав человека и фальсификации документов частной собственности. Свое дальнейшее институциональное развитие термин “захват земли” получил спустя два года (18 ноября 2013 г.) на Калабарской конференции**, на которой представители гражданского общества решительно критиковали деятельность крупных транснациональных корпораций и местных властей, направленную на оккупацию общинных земель с целью ведения капиталоемкого сельского хозяйства. Вскоре концепт “захвата земли” был инкорпорирован в правовое поле Европейского союза, и его законодательный и представительный орган, приняв в 2015 г. профильную резолюцию, резко осудил правительство Танзании за противозаконную сделку по продаже земли, спровоцировавшую насильственное перемещение представителей коренного населения масаи. В 2018 г. проблема экспроприации земельных ресурсов обрела глобальный статус, когда государства – члены ООН приняли Декларацию о правах крестьян и ввели официальный запрет на процедуру их выдворения с традиционных мест проживания, воспретив тем самым последовательно уничтожать и конфисковывать принадлежащие им сельскохозяйственные угодья.

*Конференция, посвященная “Обеспечению доступа к земле для бедных во времена обострившейся конкуренции за природные ресурсы”, была инициирована Национальной федерацией общинных лесов и пастбищ Албании (NFCFPA) и правительством Албании.

**Конференция, состоявшаяся в Калабаре (шт. КроссРивер, Нигерия), объединила членов множества крестьянских движений и представителей местных сообществ, пострадавших от промышленных плантаций масличной пальмы.

КОНФЛИКТ VS КОНСЕНСУС

Почтительно основываясь на марксовском постулате о “беспощадной критике всего существующего”, проведем планомерный анализ концепта “захвата земли” с двух диаметральных точек зрения. Так, с опорой на каноническую для политологии парадигму конфликта отметим, что процессуальным драйвером любого захвата является узурпация власти с последующим за ней импульсом “фиксации контроля” над установленным объектом или субъектом социальных отношений. Экспроприация власти и ее удержание с целью правления в таком случае тесно соприкасаются с “теорией доступа” (набором фактических полномочий, дающих возможность извлекать выгоду из вещей) и ее эпистемологической инверсией – “силой исключения” (блокировкой опции получения пользы от предмета посредством механизмов регулирования, принуждения, легитимации и рыночной власти). В этой ситуации процедура ограничения доступа к контролю (рис. 6) формально представляется операцией “удержания”, последующей за прямым или косвенным захватом экосистемных ресурсов.

Следовательно, технически обозначенная процедура лишения собственности может быть классифицирована как неолиберальная реструктуризация государства при помощи приватизации доходов и социализации убытков. В таком случае постулируемый акт захвата и последующий за ним процесс удержания контроля над определенным экосистемным объектом, осуществляемый как традиционными, так и нетрадиционными акторами, обусловленно активизирует четыре социально-политических конфликта (рис. 7).

Первый структурный антагонизм, развивающийся по оси “человек–государство”, свидетельствует о центральной роли наднациональных институтов правления, сплоченных с органами государственной власти общей идеей нового конституционализма. Второй системный конфликт связан с конфронтационной активностью индивидуума, стремящегося противостоять коммерческим репрессиям со стороны транснациональных корпораций, ходко монетизирующих природное достояние. Третья структурная коллизия, возникшая между “человеком и природой”, ставит во главу угла процесс коммодификации окружающего мира (обращения природы в товар), биофизические пределы которого контурно обведены “планетарными границами” (planetary boundaries). Предмет для четвертого диалектического противостояния “индивида и общества” соотносится с классовой диспропорциональностью и культурно-ценностной разноликостью политического организма, закономерно провоцирующими гражданскую борьбу интересов, традиций и идеалов вокруг различных сценариев биосоциального будущего планеты

Таким образом, идентифицированный комплекс политических разночтений, детерминированных “двухфазной моделью оккупации контроля” над экосистемными ресурсами, с уверенностью позволяет классифицировать концепт “захвата земли” в качестве теоретико-методологического инструмента парадигмы конфликта.

На другой стороне спектра располагается политически нейтральный взгляд на процедуру экспроприации природы, выраженный при помощи консенсуса. Обозначенный альтернативный взгляд определяется в академической среде как “крупномасштабные инвестиции в земельные ресурсы” (large-scale land investments) и подчеркивает абсолютную пользу частных капиталовложений в экосистемный фонд любого государства. При этом стратегия авантажной перспективы прямых иностранных инвестиций в экологическую инфраструктуру стран преимущественно с развивающейся экономикой в значительной степени поддерживается различными неолиберальными учеными и множественными глобальными институтами правления на основе двух взаимосвязанных понятий: “трагедии ресурсов общего пользования” и “прав частной собственности”. Так, по мнению североамериканского эколога Г. Хардина, отвратить неумолимые угрозы истощения и загрязнения экосистем, находящихся в коммунальной собственности и, как следствие, подвергающихся неконтролируемой эксплуатации, допустимо лишь при помощи приватизации, законодательно фиксирующей статус хозяйствующего субъекта и вверенного ему в пользование объекта. Аналогичная процедура правового оформления частной собственности, по мнению перуанского “гуру неолиберального популизма Э. де Сото”, поспособствует получению банковских кредитов под залог имущественных активов и посодействует легальным трансакциям с земельными ресурсами, легко трансформирующимися в капитал, укрепляющий богатство наций и всецело повышающий продуктивность производственной деятельности людей.

В своей совокупности рассмотренные выше неолиберальные идеи оправдывают процесс высокой концентрации земельных ресурсов в руках частных инвесторов, способных оказать положительное воздействие на оккупированные территории посредством роста производительности труда, повышения рентабельности промышленных предприятий, увеличения занятости и модернизации инфраструктуры. Однако, за редким исключением, опыт управления земельными ресурсами, сосредоточенными в руках небольшой группы финансово состоятельных лиц, имеет негативные последствия как для местных сельских жителей, не получивших денежно-кредитных преференций от процедуры формализации прав частной собственности, так и для экосистем. Более того, крупные инвестиции в земельные фонды вопреки идеологически неангажированным ожиданиям экспертов Всемирного банка доказали свою непродуктивность в процессе увеличения рабочих мест. Так, избыток вакансий на бирже труда, образовавшийся в результате утраты сельскими жителями контроля над собственными землями, методично возрастает благодаря коммерческим стратегиям, сфокусированным на максимизации прибыли и оптимизации издержек. В частности, механизированные способы диверсификации производства, химико-технологические методы интенсификации сельского хозяйства и стратегии найма трудовых мигрантов, ориентированные на повышение конкурентоспособности, провоцируют стремительный рост безработицы и неизбежное снижение заработной платы. Утрата источников дохода и потеря контроля над средствами производства закономерно снижают уровень продовольственной безопасности внутри домохозяйств, ранее полагавшихся на самостоятельное изготовление основных продуктов питания. Сложившаяся ситуация, институционально закрепленная параметрами нынешнего корпоративного продовольственного режима (“Соглашениями по сельскому хозяйству”, “Договорами о беспрепятственной торговле”, “Соглашениями по правам на интеллектуальную собственность”), вынужденно отправляет трудоспособных представителей парцеллярного хозяйства в разряд “избыточного населения” (surplus population), количественно не укладывающегося в общую качественную программу благополучного капиталистического будущего планеты.

КЕЙС-МЕТОД: РОССИЯ

Фокусируясь на предмете эмпирического наблюдения – Российской Федерации, далее определим степень теоретико-методологической эффективности концепции “захвата земли”. Итак, особого внимания требует структура распределения земель сельскохозяйственного назначения. Согласно систематизированным за последние 15 лет данным, доля земледельческих угодий, находящихся в индивидуальной, государственной и муниципальной собственности, сокращается, а часть земель, имеющих корпоративный (юридический) статус владения, растет. Немаловажно отметить, что импульсом для обозначившейся в российской системе землевладения “дивергенции” выступил упомянутый ранее многофакторный кризис, спровоцировавший в 2007 г. владельцев крупного транснационального капитала искать альтернативные и более надежные объекты инвестирования.

Возросший корпоративный интерес к стратегическому природному активу вместе с тем был юридически подкреплен российским правительством, легализовавшим процедуру коммерческого отчуждения земельных участков как для компаний-резидентов, так и для иностранных интересантов. Инициированный органами государственной власти процесс, отраженный в ст. 22 и 39 Земельного кодекса Российской Федерации от 25.10.2001 № 136-ФЗ, стал стимулом для “бесшумного” отчуждения земельного фонда РФ. Так, согласно статистическим данным международной некоммерческой организацией The Land Matrix Global Observatory, в период с 2000 по 2023 г. в России было официально зарегистрировано 124 контракта с сельскохозяйственными землями, техническим предназначением которых значилось разведение скота, выращивание продовольственных и кормовых культур. При этом более чем в 90% случаев всех коммерческих операций с зарегистрированными правами на российские земельные ресурсы конечными бенефициарами выступили зарубежные корпорации, аффилированно действующие через своих контрагентов – зарегистрированные на территории РФ дочерние компании. Таким образом, на сегодняшний день 16 иностранных государств имеют фактический доступ к 5.1 млн га сельскохозяйственных угодий России (рис. 9).

Следует отметить также, что совокупный земельный банк четырех крупнейших российских агрохолдингов (Мираторг, Продимекс, Агрокомплекс и РусАгро) составляет 3.5 млн га, что эквивалентно 16% от всех сельскохозяйственных угодий, принадлежащих юридическим лицам в России (рис. 10).

Таким образом, объединив все перечисленные аспекты, сконструируем специальный графический проект – “Трехфакторную модель процесса захвата земельных ресурсов” в Российской Федерации, базовыми индикаторами которой выступят: 1) корпоративизация/юридизация (внутригосударственное распределение земель сельскохозяйственного назначения в пользу юридических лиц); 2) форенизация (аффилированный контроль российской агарной отрасли зарубежными акторами); 3) катастрофизация (социально-экологическое противоречие, вступившее в острую фазу своего развития).

В результате техническая последовательность трех взаимозависимых процессов, изображенная на рис. 11, представляется эмпирическим доказательством теоретико-методологической эффективности концепции “захвата земли”, используемой в качестве исследовательского инструмента сельскохозяйственной отрасли РФ.

ВЫВОДЫ

Корпус научных разработок, посвященных актуальным проблемам международной политэкономии, все отчетливее корреспондируется с анализом глобальных продовольственных отношений, что обоснованно усиливает авторитет академической школы Критических аграрных исследований (Critical Agrarian Studies). Одной из ключевых тем этого сравнительно молодого междисциплинарного направления является проблема захвата земельных ресурсов, побуждаемая “биномиальным кризисом экологии и экономики”. Характерной особенностью последнего выступает процедура конвертации фундаментального компонента экосистемы в финансовый актив, что в силу прогрессирующих капиталистических отношений закономерно ведет к фатальному “земельному дефициту” (land’s end). Симметричный ответ, на наш взгляд, способный отодвинуть перспективы глобальной социально-экологической катастрофы, должен быть сформулирован на базе экономики восстановления (масштабной трансформации, в процессе которой экология господствует над онтологией естественного капитала) и экологической справедливости (равноправной межгосударственной ответственности, связанной с проектами, оказывающими негативное воздействие на окружающую среду

Предложенный выше путь решения проблемы, контурно соотносящийся с идеей биосоциального протекционизма как структурного компонента теории “Двойного движения” К. Поланьи, уверенно указывает на перспективы трансформации в глобальной агропродовольственной системе. Функционирование последней, регламентируемое корпоративным продовольственным режимом, исправно дает сбои, подвергаясь при этом критике со стороны пассионарного ядра, консолидированных сил гражданского общества (лидеров таких общественных организаций, как La Via Campesina, Slow Food, Grain, Food First). Учитывая высокий реформистский потенциал архитекторов “возможности другого мира” (исп. Otro Mundo es Posible), ротация международного продовольственного режима осуществится на основе продовольственного суверенитета – неотъемлемого права и реальной возможности народов на здоровую и традиционную для их культуры пищу, изготовленную экологически устойчивыми методами. Транзит нового продовольственного режима с высокой долей вероятности осуществится в ближайшие 20 лет. Хронометрический интервал представляет собой смоделированную на основе ретроспективного анализа международных продовольственных режимов “промежуточную фазу”, внутри которой протекают ключевые исторические процессы, связанные с инвентаризацией и распределением так называемого планетарного фонда власти. Растущая торгово-экономическая мощь Китая, как и геополитическое противостояние России и США, выступают вспомогательными индикаторами угасания проекта мондиализма и предвещают фундаментальные трансформации политической конъюнктуры, стимулирующие, как следствие, коренные перемены в глобальных агропродовольственных отношениях.

Малов Александр Вадимович - кандидат политических наук. Российский государственный гуманитарный университет

Источник: журнал «Мировая экономика и международные отношения» № 4 2024