1 мая 1812 г., между 4 и 5 часами пополудни на Гревской площади в Париже при большом стечении публики был гильотинирован Мишель Мишель, бывший чиновник управления обмундирования войск министерства военной администрации, приговоренный к смерти за шпионаж в пользу России. В тюрьме оказались и его сообщники из военного министерства — Л. Саже, состоявший в бюро передвижений войск, Л. Ф. А. Сальмон из бюро смотров, Ж. Н. М. Мозе, по прозвищу Мирабо, рассыльный, а также австриец Ж. Вюстингер, служивший консьержем при русском посольстве и игравший роль посредника между посольством и завербованными чиновниками французских военных министерств. Деятельности «группы Мишеля» и связанного с ней флигель-адъютанта русского императора полковника А. И. Чернышева посвящена обширная литература. Однако, в сущности, после выхода в свет 1896 г. третьего тома исследования А. Вандаля «Наполеон и Александр I» историки не смогли добавить чего-либо существенного к картине трагедии, разыгравшейся в первые месяцы 1812 г. в Париже и связанной с провалом русской разведывательной сети. Основной массив данных о «русском шпионаже» в 1812 г. содержится в бумагах самого «дела Мишеля», хранящимися в Национальном архиве Франции и которыми только частично воспользовался более 120 лет назад А. Вандаль. Но еще большее значение имеют другие документы, представляющие собой бюллетени, составленные для министра иностранных дел Франции Ю. Б. Маре, герцога Бассано секретными агентами, внедренными в русское посольство, а также материалы, хранящиеся в Архиве Министерства иностранных дел Франции и Государственном архиве Австрии. Обращение к этим документам дает возможность не просто дополнить «классическую» картину той драмы, которая разыгралась в Париже в 1812 г., но и, детально реконструировав ход событий, существенно пересмотреть ее.
Французско-русский союз, оформленный в 1807 г. в Тильзите, к 1810 г. уже значительно исчерпал свой потенциал. Документы, опубликованные в 2014 г. в новом издании корреспонденции Наполеона, свидетельствуют, что французский император принял окончательное решение о систематической подготовке к войне с Россией в начале октября 1810 г. и сориентировал завершение этих приготовлений на март 1812 г. Россия также начала последовательную подготовку к войне с Францией. В этих условиях все большее значение приобретали усилия сторон по выяснению истинных намерений друг друга и практических мер по подготовке к войне. Еще в 1804 г. секретарю русского посольства в Париже П. Я. Убри удалось завербовать Мишеля Мишеля, состоявшего вначале чиновником военного министерства. Однако к 1810 г. Мишель был переведен в управление обмундирования войск министерства военной администрации, что значительно сузило круг его возможностей как информатора. Поэтому А. Л. Крафт, сотрудник русского посольства, который принял от секретаря посольства К. В. Нессельроде, ставшего в свою очередь преемником Убри, контакты с Мишелем, настоятельно порекомендовал последнему найти возможности для сбора в военном министерстве ценных для Петербурга сведений. Плодом усилий Мишеля в этом направлении стало формирование целой группы из числа работников обоих министерств, которые добывали для него ценные материалы. Мишель убедил их в том, что сведения о составе и передвижениях войск ему необходимы, чтобы, во-первых, следить за судьбой своего мнимого родственника, оказавшегося в армии, а во-вторых, информировать некоего, также придуманного им самим поставщика обмундирования Дельпона. Помимо сведений, поступавших в русское посольство благодаря деятельности Мишеля и его сообщников, имелись и иные каналы поступления данных. Главным лицом, к которому они поступили, и который был призван анализировать ее и представлять в Петербург, являлся посол князь Александр Борисович Куракин. Он регулярно готовил пространные обзоры внутреннего положения во Франции, передавал сведения о передвижениях войск, военных припасов и экипажей самого Наполеона. Располагая обширными, а нередко очень давними, тесными и разнообразными (от политических до любовных и масонских) связями в самых разных кругах Парижа и других городов Европы и даже США, русский посол являлся не просто «позолоченным манекеном», как характеризовал его А. Вандаль, но центральной фигурой информационной сети Петербурга и главной «фигурой русского влияния» во Франции. К началу 1811 г. Куракин уже ясно видел активные усилия Франции, направленные на подготовку к войне с Россией и последовательно информировал об этом канцлера Н. П. Румянцева и императора Александра I. В течение весны и лета 1811 г. обеспокоенность Куракина переросла в совершенную уверенность в том, что война начнется. «Слухи о начале военных действий на Севере и всякого рода приготовления к оным не перестают умножаться, — писал он Румянцеву в начале декабря. — Повсюду при дворе и в городе явно говорят о скорой, непременной войне против нас. С сожалением должен я повторить, что оное не подвержено уже ни малейшему сомнению».
Между тем еще в 1810 г. в качестве курьера при русском посольстве в Париже появился Александр Иванович Чернышев. «По-светски обходительный русский полковник, черноволосый, со слегка раскосыми глазами, — характеризует его В. М. Безотосный, — сумел завести обширные знакомства и связи в высших кругах парижской знати». О Чернышеве говорили в великосветских салонах, то шепотом, то в полный голос передавали истории о его любовных похождениях, простиравшихся до связей с женой министра полиции А. Ж. М. Р. Савари и даже сестры Наполеона Полины Боргезе, с ним милостиво общался сам император Франции… Несмотря на то, что Чернышеву достаточно быстро удалось наладить информационную сеть и начать поставлять в Петербург ценные сведения, он попытался переориентировать на себя и самый главный, уже давно действовавший канал: Чернышев заставил Вюстингера, консьержа русского посольства, выступавшего связующим звеном между Крафтом и Мишелем, организовать встречу с французским чиновником. Под давлением Чернышева, который пустил в ход не только деньги, но и обещания высокого покровительства, защиты и хорошей пенсии, Мишель начал поставлять полученные в обоих военных министерствах сведения не только Крафту, но и русскому полковнику. Несмотря на все возраставший риск разоблачения, Чернышев даже предложил Мишелю подкупить чиновников Главного штаба и крупных чиновников в военных министерствах. Мишель не рискнул этого сделать, но, то ободряемый посулами, то подталкиваемый угрозами со стороны Чернышева, заметно активизировал свои усилия.
В начале 1812 г. Наполеон дал указания министру полиции Савари и министру иностранных дел Маре найти явные доказательства разведывательной деятельности полковника А. И. Чернышева. Наполеону нужен был скандал, чтобы обвинить Петербург в двуличии и агрессивных намерениях, оправдывая таким образом уже ставшие очевидными собственные приготовления к походу на Россию. Действия агентов префекта парижской полиции Э. Д. Пакье дали к концу февраля 1812 г. убедительные результаты, свидетельствовавшие о том, что Чернышев получает секретные сведения через работника одного из военных министерств. Сам же Чернышев, почувствовав опасность, решил как можно скорее покинуть Париж. 23 февраля он написал Н. Н. Демидову, проживавшему во французской столице, что должен покинуть Францию, поскольку «так складываются обстоятельства». Николая Никитича он просил отговариваться неосведомленностью, если кто-либо будет о нем справляться. 25 февраля Пакье набросал на листах бумаги то, что уже стало известно полиции: Чернышев смог достать из бюро передвижения войск два очень точных писания войск, в которых были обозначены детали по каждой дивизии, а именно фамилии полковников, численность каждой части и их дислокацию; эти два расписания — по двум корпусам — маршалов Л. Н. Даву и Н. Ш. Удино; у Чернышева нет сведений по корпусам маршала М. Нея, Евгения Богарне и их передвижениям, как и по всей кавалерии, сведения о которой были записаны по памяти и в очень упрощенном варианте; определенно, что некто требовал конфиденциальной встречи с «одним из князей» русского посольства, чтобы сообщить, что контингенты получили приказ на начало движения; это лицо требовало предварительно определиться с ценой за эти сведения. В конце бумаги Пакье приписал: «Чернышев отъезжает этим вечером». Расписание корпусов Даву и Удино, о котором идет речь, сохранилось. Сохранилась также и разорванная, но не уничтоженная записка, написанная Чернышевым для Мишеля, в которой русский офицер назначал своему агенту встречу в саду на улице Варен рядом с одним из зданий русского посольства (дворца Бирона), где часто пребывал Куракин. Чернышев объяснял, как пройти с бульвара Инвалидов через ворота на улицу Гренель, а затем через небольшой проход к посольству; из приписки следовало, что ее автор был готов купить то, что будет предложено, если это окажется ему интересным. В тот самый день, а возможно и час, когда Пакье излагал на бумаге те сведения, которые удалось собрать его агентам о деятельности Чернышева, последний оказался в Елисейском дворце на аудиенции у Наполеона. Днем ранее французский император сделал решительный шаг к войне с Россией — был подписан секретный договор с Пруссией на предмет ее участия в войне против северной державы. Поэтому в надежде удержать последнюю как можно дольше в неведении насчет своих истинных намерений Наполеон решает отправить к Александру I полковника и флигель-адъютанта русского императора Чернышева с коротким письмом. На аудиенции, данной Чернышеву 25 февраля, присутствовал и герцог Бассано, которого Пакье регулярно уведомлял о ходе слежки за русским офицером. В течение двух часов император вслух размышлял по поводу недружественной по отношению к нему политики России, подавал надежду на возможность урегулирования разногласий и демонстративно указывал на размах своих приготовлений к войне. Он уверял, что не начнет войну в этом году, если русские войска не вступят в великое герцогство Варшавское или в Пруссию. Не преминул Наполеон посетовать и по поводу того, что Петербург не дал Куракину особых полномочий на ведение переговоров. Чернышев должен был доставить в Петербург письмо Наполеона, адресованное императору Александру.
В литературе широко бытует мнение о том, что Чернышев покинул Париж уже 26 февраля, и вечером того же дня, либо утром 27-го, агенты Пакье устроили в его комнатах отеля д’Анвер тщательный обыск, обнаружили в ходе него злополучную записку, благодаря которой личность Мишеля как главного информатора русского полковника и была установлена. Однако Чернышев не мог покинуть Париж ни 26-го, ни 27 февраля хотя бы потому, что 28-го у него была аудиенция у Наполеона. В течение трех с половиной часов Наполеон снова говорил о возможности урегулирования спорных вопросов между двумя державами, стараясь закрепить и усилить то впечатление, которое пытался произвести на Чернышева (а через него и на Александра I) двумя днями ранее. Судя по тому, что арест камердинера Чернышева Жан Кундта, по прозвищу Саксонец, произошел 28 февраля, отъезд русского офицера мог состояться вечером того же дня, сразу после чего и был произведен обыск в отеле д’Анвер, в ходе которого и была обнаружена записка, помеченная инициалом «М». 1 марта полиция установила, что единственным чиновником из числа персонала обоих военных министерств, чья фамилия начинается с инициала «М», и который мог быть так или иначе связан с утечкой документов, являлся Мишель, состоявший в бюро обмундирования и имевший «двусмысленную репутацию». В тот же день Мишелю предложили написать, не указывая даты, просьбу о предоставлении ему отпуска, что тот и сделал. Так как Мишель имел лучший, поистине уникальный, почерк среди чиновников обоих министерств, не составило труда определить, что он и автор злополучной записки Чернышеву — одно и то же лицо. Мишель был немедленно арестован. Савари, получив в тот же день от Пакье сведения о ходе расследования и аресте Мишеля, потребовал немедленно выявить всех, кто, работая в военных министерствах, поставлял ему секретные данные о Великой армии. Уже 1 марта был арестован и Жан Вюстингер, служивший консьержем при русском посольстве. К вечеру Савари, имея на руках уже достаточно сведений о деятельности Чернышева, поспешил составить доклад для императора. Не преминул министр полиции уведомить и своего соперника — герцога Бассано о том, что по его, Савари, приказу был арестован Жан Кюстингер (Вюстингер), связанный с чиновником из бюро герцога де Сессака Мишелем и который, как совершенно точно установлено, передавал Чернышеву секретные документы; причем встречи Мишеля и Чернышева происходили не где-нибудь, а в здании русского посольства. Куракин давно наблюдал за бешеной активностью Чернышева с явным неодобрением. Слухи о шпионаже, центром которого было русское посольство, стали циркулировать в Париже уже в феврале месяце. Сразу после исчезновения Вюстингера, зная или определенно догадываясь, что именно с ним произошло, Куракин обратился к Бассано с настоятельной просьбой дать разъяснения. Бассано подготовил на это обращение чрезвычайно резкий ответ, который должен был задеть не только Куракина, но и самого русского императора, позволяющего близким к его престолу лицам заниматься шпионажем. Наполеон этот текст не одобрил. Маре пришлось подготовить и отправить Куракину другой ответ, значительно более краткий и сдержанный, в котором тем не менее давалось понять, что арест Вюстингера связан со шпионской деятельностью Чернышева. 2 марта Наполеон распорядился, чтобы Маре в тот же день отправил курьера к Лористону, дабы тот не вступал в обсуждения по поводу «дела Чернышева». Император прямо указывал, что он не заинтересован в скандале, пока его войска не разместятся на Одере и Висле.
Между тем полиция продолжала свою работу по выявлению русской разведывательной сети в Париже. После допросов арестованных (Мишеля и его жены, Саже и его сожительницы, Кундта, Вюстингера), сличения почерков были произведены аресты Сальмена, Мозе, а также, как в дальнейшем было установлено, не причастных к делу Жана Анри Конза и работника министерства военной администрации Мореля. Позже всех, скорее всего 16 марта, был арестован некто Луи Огюст Кавёлье, который проживал в том же отеле д’Анвер и был связан с русским полковником. Полиция подозревала, что в июне 1811 г. Кавёлье посетил ряд европейских городов (в том числе Мец) с разведывательными целями. Кавёлье поселился в отеле д’Анвер после того как возвратился из Касселя, где общался с сыном вестфальского министра Г. Э. Л. Винцингероде. Кавёлье сообщил, что познакомился с Чернышевым около пяти лет назад в Комеди франсез и нередко получал от него деньги за оказанные услуги. Обсуждался даже вопрос об аресте барона П. Л. Крюденера, секретаря русского посольства, в отношении которого также имелись серьезные улики. Другой секретарь русского посольства П. С. Бутягин вынужден был 10 марта сделать заявление в полиции по поводу соответствия инициалов, которыми была подписана некая записка, фамилиям Чернышева и Жомини.
Авантюризм Чернышева и провал «группы Мишеля» резко ухудшили возможности для функционирования русского посольства в Париже, прежде всего, в плане сбора данных. 7 марта на стол Савари лег бюллетень, составленный на основе сообщений его агентов, внедренных в русское посольство. В бюллетене сообщалось, что в течение последних дней в русском посольстве было намного меньше посетителей, чем это бывало ранее. Составители бюллетеня считали, что причина заключалась в арестах, произведенных в последнее время; и хотя масштабы этих арестов в ведущихся в Париже разговорах значительно преувеличены, злословие публики дало свои результаты. На этом фоне, как доносили соглядатаи, в кабинете князя Куракина идет интенсивная работа. Г-н Дивов и г-н Бутягин (в тексте — Boutiakin) готовы отправиться в дорогу, как только получат на то приказ. Несколько раз в последние дни приходил в русское посольство грек Зафиров, который, по словам французских шпионов, «пользуется репутацией интригана». В отношении его сообщалось, что он родом из Мореи, говорит на нескольких языках и много ездит по миру. Во время нахождения русского флота в Средиземном море, Зафиров сел на судно и сошел на берег в Мессине. Выполнив секретную миссию по поручению русского консула, он получил возможность натурализоваться в России. Находясь в Париже, Зафиров занимался «отнюдь не коммерцией, кашемировыми шалями и товарами из Леванта, но беспрестанно сновал и сносился, чаще всего, с русским посольством», выполняя секретные миссии. Сообщалось и еще об одном человеке, постоянно входившем и выходившем из посольства — Кологривове, живущем на улице Прованс,16. Кологривов все время сносился с консулом, совещался с князем Куракиным или с кем-нибудь из секретарей, и вместе с ними что-то писал. Агенты Маре обратили также особое внимание на некоего барона Перпуше, который был близок к прусскому послу в Париже генералу Ф. В. Л. Круземарку и в то же время постоянно общался с сотрудниками русского посольства. В свое время барон состоял адъютантом при генерале Г. Л. Блюхере, а в сражении при Йене участвовал в качестве офицера Генерального штаба. 18 марта шпионы, внедренные в русское посольство, доложили, что некто Шульте, доверенное лицо Куракина, возвратился из Вены. Официально служивший при князе кучером, он являлся его «личным конфидентом». В Вене он выяснял возможности получения австрийских паспортов и провоза багажа русского посольства в Россию. Сообщалось также, что «князь Разумовский» уже отбыл из Парижа в Вену, а Демидов должен отправиться на следующий день. В русском посольстве паковали чемоданы в ожидании выезда за пределы Франции. Наконец, сообщалось, что князь Куракин отправился к некоему лицу (имя неразборчиво), где он собирается получить новости от Чернышева, отправленные последним из Берлина; сам же Чернышев уже несколько дней как должен быть в Петербурге. На следующий день, 19 марта, Савари написал рапорт императору, в котором изложил сведения о подготовке, шедшей в русском посольстве к выезду, как через австрийские владения, так и через Страсбург. Савари просил Наполеона отдать по телеграфу приказы навести на этот счет справки.
Как известно, Наполеон решил воспользоваться разоблачением «группы Чернышева — Мишеля» в пропагандистских целях, чтобы обвинить Петербург в действиях против Франции, прикрыв тем самым собственные приготовления к нападению на Россию. С этой целью было решено организовать публичное разоблачение в общем суде. Это отвечало планам Наполеона еще и в том смысле, что судебный процесс мог состояться только более чем через месяц, что давало возможность «выдержать паузу» и позволить его войскам перейти Одер и достигнуть берегов Вислы. Только 23 марта «по очевидности улик» генеральный прокурор внес в имперский суд Парижа обвинительное заключение по поводу Мишеля, Саже, Сальмона и Мозе. Через три дня после этого Бассано дал официальный ответ на письмо Куракина от 2 марта по поводу Вюстингера. Продолжая тянуть время и усыплять Куракина, Бассано предложил дожидаться решения суда. В начале апреля подготовка к судебному процессу над подкупленной русской агентурой четырьмя французами из военных ведомств вступила в решающую стадию. 3 апреля Бассано уведомил Лористона о сути истории с Чернышевым, отметив, вместе с тем, что сам Куракин в этом деле участия не принимал. 14 апреля из свежего номера «Gazette de France» Куракин узнал, что днем ранее состоялось первое заседание уголовного суда департамента Сены по делу «группы Мишеля». Посол был возмущен и одновременно испуган. Он не предполагал, что дело о шпионаже, связанное с деятельностью Чернышева, будет предано огласке. Куракин немедленно подготовил ноту и отправил ее Бассано. Куракин напомнил Бассано, что на его запрос по поводу исчезновения консьержа посольства министр иностранных дел заявил, будто не в состоянии на него ответить, дав при этом понять, что при обнародовании подобного дела может открыться — а это совершенно недопустимо — компромат государственного уровня. Тем более удивительно, что, как писал посол, «в сегодняшних французских газетах» во всеуслышание было заявлено о фактах, «в высшей степени странных», и что действие, происходящее на заседании уголовного суда департамента Сены, «направлено против чести и достоинства моего государя». Куракин был возмущен тем, что французское правительство и министр иностранных дел относились к тому, что говорилось на заседании суда, как к правде, и что они санкционировали публикацию материалов в прессе. Куракин потребовал опровержения. Бассано стал всячески изворачиваться, убеждая Куракина в нежелательности подобного рода объяснений. «Я готов испросить дозволения у императора, — заявил он, — но тогда бы пришлось напечатать и все документы, относящиеся к этому делу, чего именно не хотел император; и они не были обнародованы в “Монитер” потому, что могли быть неприятны как для вашего государя, так и для вашего посольства». На это Куракин ответил так: «Но в чем же вы нас обвиняете? Не употребляете ли вы точно такие же средства, чтобы узнать, что для вас нужно знать? На что употребляются те суммы, которые стоят в ваших бюджетах под рубрикою тайных расходов министерства иностранных дел?»
Заседание суда по «делу Мишеля» продолжалось два дня — 13 и 14 апреля. Мишель приговорили к смертной казни и 1 мая гильотинировали, Саже — к позорному столбу с ошейником и последующему тюремному заключению. Сальмон и Мозе были судом освобождены, но вскоре после этого арестованы и как «государственные преступники». заключены в тюрьму. Вюстингера, подобно Сальмону и Мозе, отпустили, но также ненадолго. Куракин не скрывал своего мнения о том, кто именно был виновником тяжелой ситуации, в которой оказалось русское посольство в Париже. 11(23) апреля он писал Румянцеву так: «Чернышев говорил в Лонгвю, что привезет ответ Его Императорского Величества, но, как кажется, мои известия о гнусном деле, которое возбуждено было сейчас после его отъезда, пришли вовремя, чтобы изменить это предположение. Признаюсь, я этому очень рад, потому что возникли бы тысячи новых неприятностей, если бы он снова здесь появился». И далее: «Я не доволен Вертингером за его жадность воспользоваться полученною ему уплатою, а также за то, что на допросе он сказал больше, чем следовало. Тем не менее, чтобы не возбудить его и сделать еще более против нас виновным, я, не выказав ему неудовольствия, построю ему золотой мост, отправив его на родину в Вену». Отправить Вюстингера в Вену Куракин не успел. 1 мая, в день казни Мишеля, Вюстингера арестовали. Куракину вновь пришлось заявить Бассано решительный протест. Последний предложил адресоваться министру полиции. Савари, в свою очередь, ответил, что причина ареста Вюстингера — это государственный секрет. Тогда Куракин вновь составил гневную ноту и отправил ее Бассано. Посол напомнил, что Вюстингер — австрийский подданный и не может быть судим французским судом. Далее посол указывал, что его арест — это новый недружественный шаг со стороны французского правительства. В заключение письма Куракин выразил опасение, что и с ним французские власти могут поступить столь же вероломно, как поступили с Вюстингером. Освобождения Вюстингера добиться не удалось.
Куракин и сотрудники русского посольства продолжали действовать достаточно активно. В бюллетене от 22 апреля, подготовленном французскими агентами для Маре, отмечалось, что в последнее время заметно активизировались контакты между посольствами России и Соединенных Штатов Америки, что Куракин и Дж. Барлоу часто беседуют наедине, и что русский посол передал американскому коллеге письмо, адресованное А. Я. Дашкову. Посетил русское посольство и «барон Гумбольдт». Сообщалось, что во время посещения некая картина, висевшая на стене, привлекла его внимание, и Куракин был столь галантен, что предложил ее ему в подарок. Гумбольдт не стал отказываться, и картину тотчас же сняли и отправили к нему домой. Продолжали часто видеть в посольстве и «”русского грека” Зафирова», который «уходил от князя или от секретаря». По какому-то поводу захотел «срочно видеть князя» г-н Демидов, «и они долго беседовали». 17 апреля, в пятницу, в полдень, приходил к князю «некто по имени Дидо». «После было сказано, что это сын г-на Дидо, типографа императорского двора». Дидо, как предположили соглядатаи Маре, сообщил Куракину, какие тексты, связанные с подготовкой к войне, должна печатать императорская типография. В бюллетене сообщалось, что Куракина продолжали часто посещать две дамы — мадам Делатур, проживающая на улице Конкорд, 8, и мадам Достлингу (баронесса д’Этлингу), проживающая на улице Сент-Оноре, 416. О мадам Делатур сообщалось только то, что она родом из Арраса и очень известна в большом свете. В отношении мадам Достлингу давалась более обширная справка: будучи разорена игрой, она находилась в постоянных поисках средств, для получения которых «сильно льстит князю», уединяется вместе с ним «за экраном» и делает ему «различные небольшие подарки, сделанные ее собственными руками». Отмечалось, что эта дама близка к принцессе Полине.
Зная об интенсивных приготовлениях Наполеона к войне и все чаще приходя к мысли об ее неизбежности, Куракин, как рачительный хозяин, начал подготовку посольства к эвакуации. В реляциях и письмах он не раз поминал, в каком тяжелом положении оказывалось австрийское посольство в Париже в 1805 и 1809 гг. при начале войны с Францией. 6 апреля Куракин поставил перед Бассано вопрос об отправке в Россию 15 опломбированных ящиков с каким-то грузом. В бюллетене от 22 апреля также сообщалось, что «князь ускорил свои приготовления к отъезду» и что «уже упаковано столовое серебро», для чего специально даже приглашался золотых дел мастер Одио. Решался вопрос и в отношении мебели дворца Телюссон. В бюллетене от 27 апреля сообщалось, что двумя днями ранее в русском посольстве вновь побывал Зафиров, а также Демидов, который готовился к отъезду и постоянно «всем надоедал, уверяя, что у него много проблем». Наконец, «герцогиня Курляндская» передала Куракину письма для отправки в Россию. Был 25-го, как и днем ранее, О. Шуазёль-Гуфье. 26-го, в воскресенье поутру, к князю пришел адвокат Фальконе, проживавший на ул. Сен-Жак, и они долгое время разговаривали тет-а-тет; наконец, Фальконе покинул посольство, но затем возвратился снова, на этот раз вместе с Шуазёлем. Кроме того, в саду посольства Куракин общался с бароном Дюбуа, хирургом. Еще 24 апреля Куракину в Париж были доставлены послания от Александра I и Румянцева, предназначенные для передачи Наполеону и Маре. Однако Куракин был принят Наполеоном только утром 27 апреля в Сен-Клу. К полудню этого дня Куракин возвратился в посольство, как передавал французский информатор, «очень грустный» и очень недовольный. Куракин сразу потребовал к себе Кологривова и приказал ему быть готовым к отбытию, а сам, запершись вместе с секретарями, начал писать. В тот час он определенно составлял депешу Румянцеву, докладывая ему о состоявшемся разговоре с Наполеоном. Сразу затем Куракин бросился к Бассано, «чтобы узнать от него с большею подробностию и переговорить с ним о мыслях императора Наполеона на счет средств остановить на некоторое время неминуемое столкновение двух противных армий и с возможною осторожностию лучше подготовить соглашение, которого основания почти определены как с той, так и с другой стороны и которого, в сущности, кажется, желает сам император Наполеон». Французские шпионы сообщали, что в тот же день, 27-го же апреля, в русском посольстве побывал г-н Ривьерр, секретарь графа Келлера, который принес многочисленные письма. Во время аудиенции 27 апреля Наполеон предложил Куракину повременить несколько дней с отправкой курьера в ожидании новых сообщений из Петербурга. Однако на практике эта просьба превратилась в фактический запрет отправки посольством каких-либо сообщений в Петербург. Более того, Наполеон и Маре, неизменно повторяя о своей готовности обсуждать проблемы, возникшие в отношениях между Россией и Францией, на деле уклонялись от этого и даже не отвечали на ноты русского посла, которые он вынужден был отправлять по этому поводу. Наконец, Куракину, получившему известия о скором отъезде Наполеона из Парижа (ни для кого не было сомнений, что конечной целью этой поездки будет прибытие императора к армии, двигавшейся к границам России), пришлось заявить о своей готовности потребовать паспорта и покинуть французскую столицу.
Но готов ли был Куракин в те дни в действительности потребовать паспорта и выехать из Франции? Такой вопрос Бассано ставил перед агентами, внедренными в русское посольство. В бюллетене от 8 мая, анализируя поведение Куракина, шпионы делали вывод, что русский князь — по крайней мере в ближайшее время — Францию покидать не собирается. Это мнение было основано на том, что Куракин нанял много новых слуг, а также продолжает работы по отделке и меблировке загородного дома в Севре, явно собираясь жить там, а также на том основании, что двумя днями ранее он приглашал в Севр некую мадам Крауфорт. Кроме того, князь продолжал, зачастую демонстративно, показываться на публике в садах Тюильри и на спектаклях. 7 мая он был в «Турецком саду» и довольно долго гулял по бульвару дю Тампль. Между тем, Куракин все же готовился к отъезду из Франции. Утром 8-го мая он занялся осмотром своего гардероба. Отбирая из одежды то, что ему уже было не нужно, он дарил это своим слугам. Камердинеру князь «с большой печалью» сказал, что если вскоре они расстанутся, то ему бы хотелось, чтобы о нем вспоминали с любовью. Рано утром 9 мая Наполеон с частью своей свиты выехал из Сен-Клу и отправился в Дрезден. 11 мая вслед за императором Париж покинул и Маре. В тот же день Куракин составил послание для своего государя. Он выражал надежду, что его решение затребовать паспорта, о чем он уже не раз сообщал в Петербург, русский император все же одобрит. Далее он сообщал, что считает «себя уже частным человеком, окончившим свои служебные отношения. Я поселюсь в деревне, где мне будут приличнее выносить мое положение, находясь в некоторого рода плену, из которого умоляю Ваше Императорское Величество увлечь меня, потребовав, чтобы меня отпустили, использовав те же способы [которые используются в отношении меня] в отношении Лористона, на что вы имеете полное право».
В Петербурге поступили не так, как просил о том Куракин и закрыли глаза на то, что русский посол фактически оказался в заложниках. Никаких препятствий для выезда из России Лористона вместе со всем посольством и архивом не было создано. Только 2 июля Куракин получил ноту Маре от 12 июня, отправленную из Торна, в которой фактически объявлялось, что Франция находится в состоянии войны с Россией. При этом русский посол уведомлялся, что не сможет пересечь Рейн до тех пор, пока не будет получено сообщение о выезде из России Лористона. 3 июля, в пятницу, в два часа пополудни, на экстренное заседание собрался французский Сенат, где было объявлено о начале войны между Французской империей и Россией. Князь Куракин, все еще страдая от подагры (из-за нее накануне он не выходил из дома несколько дней), должен был теперь целые дни проводить в своем кабинете вместе с Крюденером, Сердобиным и Колоколовым, получая доклады, анализируя поступавшие данные и готовя бесчисленные письма. В начале августа Куракин переехал из дома в Севре в Париж и поселился во дворце Телюссон. Но к прежнему широкому образу жизни он уже не возвращался. В бюллетене от 7 августа, составленном французскими информаторами, наблюдавшими за русским послом, перечислялось только несколько человек, посетивших князя за неделю (или почти за неделю) его пребывания в Париже: 5 августа был с визитом граф Шуазёль и общался с Куракиным довольно долгое время; посетил американский посол Барлоу; г-н Крауффорт; мадам Роган-Ришелье. 6 августа князь сам ездил к американскому послу на улицу Вожирар и оставался там до 10 часов вечера. Но особое внимание французских соглядатаев привлекло в те дни общение Куракина с бароном Дайсером, секретарем австрийского посольства. 6 августа Куракин написал Дайсеру, приглашая его на следующий день в русское посольство. С утра 7-го сам князь и его секретари, запершись в кабинете, много писали. На столе у них можно было «видеть многочисленные письма и пакеты, все запечатанные и готовые к отправке». В половине первого во дворец Телюссон прибыл Дайсер и оставался там до трех часов. После его отъезда, как сообщили французские шпионы, ни писем, ни пакетов больше не было видно — их забрал Дайсер для отправки через австрийское посольство.
9 августа, по сообщениям осведомителей, барон Дайсер отправил в Вену курьера, которому был вручен пакет, по-видимому, с «отчетом князя Куракина». Осведомители обратили также внимание на то, что камердинером при Дайсере служит немец по имени Андре, который нередко выполняет особые поручения своего хозяина, возможно, и на предмет отношений с Куракиным. Еще одним лицом, с которым Куракин виделся часто в начале августа, и которое привлекло внимание соглядатаев Маре, был генерал граф де Борк, бывший ранее посланником Дании в Мадриде. Причем Борк не приезжал к князю, но Куракин сам ездил к нему на ул. Мадлен и встречался там с г-ном Гильоме, секретарем генерала Вальтерсдорфа. При этом в отчете о наблюдении за русским посольством указывалось, что Борк был в свое время тесно связан с Чернышевым, а Гильоме, секретарь Вальтерсдорфа, много работал у Куракина последний месяц в Севре с письмами, которые предположительно прибывали из России. В бюллетене от 14 августа сообщалось, что князь, возвратившись в Париж из Севра, все же постепенно отказался от затворничества, стал проявлять интерес к сервировке стола, состоянии своего экипажа; начал довольно часто видеться с послом Америки Барлоу и несколько раз — с г-ном Добсоном, поверенным в делах Швеции. Готовясь к отъезду из Парижа, Куракин продолжал делать все что было в его силах, чтобы помочь Отечеству в годину несчастий. Он сам и его секретари Сердобин и Крюденер без устали писали и отправляли письма, пытаясь информировать Петербург о происходивших в Европе событиях. Всюду, где было возможно, и всем, кому возможно, Куракин говорил о неисчислимых ресурсах Российской империи, о безмерных доказательствах преданности, которые подданные проявляют по отношению к своему государю, о грандиозных мерах, которые предпринимаются в России для борьбы с наполеоновским нашествием, и т.д. Так как русское посольство почти перестали посещать иностранцы, Куракин возобновил прогулки по бульварам и садам, часто близко к дворцу Тюильри, чтобы, столкнувшись с бывшими знакомцами, пытаться, источая оптимизм, убеждать их в безусловной победе России. 15 августа, в день рождения Наполеона, Куракин приказал демонстративно погасить все огни возле дворца Телюссон, оставив только один фонарь.
Между тем атмосфера неопределенности к концу августа стала сильно угнетать Куракина. Князь все реже стал выезжать из здания посольства и даже совсем прекратил посещать театры. Единственным исключением были интенсивные контакты с представителями американского посольства, прежде всего, с Барлоу. Продолжал функционировать и канал информации через генерала Вальтерсдорфа. Шпионы, внедренные в русское посольство, сообщали в те дни, что Куракин и его люди используют последние моменты пребывания в Париже для того, чтобы получить как можно больше сведений, с каковой целью используют контакты, прежде всего, с представителями США, в особенности, с Барлоу, Краффортом, а также с Шуазёлем (во время бесед с ними Куракин, в частности, распространялся о том, что русские серьезно уповают на северный климат, который приведет армию Наполеона к гибели). Но не только. Соглядатаи докладывали, что князь предоставил большой пансион четырем из своих слуг, которые должны остаться в Париже. Двое из них — французы: Дамонвиль, посыльный, и Бокет, консьерж; третий — швейцарец по имени Клод, и четвертый — отец Кисслер, поляк, духовник тех женщин посольства и Дома Куракина, которые исповедовали католичество. «В этом великодушии, — отмечалось в бюллетене, — не было бы ничего экстраординарного, если бы это не вызывало удивления в доме, и если бы хоть один из этих четырех слуг отличился по службе». К примеру, Дамонвиль получил пенсию за то, что он, по свидетельству князя, якобы помог ему во время пожара во дворце князя Шварценберга, что является явной неправдой. Осведомитель указывал также на подозрительную роль французского секретаря князя по имени Жорж, который тоже получил пенсион, да вдобавок к нему 6 тыс. франков (что составляло оплату его работы как секретаря не менее чем за семь или восемь месяцев), которые князь вручил ему лично. Французская контрразведка скрупулезно собирала любые сведения о контактах Куракина и его людей с кем бы то ни было. В специальном бюллетене, подготовленном 5 октября, уже после отъезда Куракина из Парижа, главной фигурой, на которой сосредоточилось внимание контрразведки, оказался американский посол Барлоу, пытавшийся «играть роль посредника» между русским князем и французскими властями. Среди тех, кто проживал в Париже, наиболее «гнусные новости» поставляли Куракину Лаффит, Крауффорт, Шуазёль и баронесса д’Этлингу. Отмечалось, что баронесса д’Этлингу была в свое время любовницей Куракина и, хотя эти отношения были уже прерваны, князь Куракин продолжал выплачивать ей пенсион в 500 франков в месяц. Баронесса, растратившая свое состояние в игре, между тем часто бывала в свете, посещая в том числе дома Роган-Рошфор, Богарне, Ла Рейньер и т.д. Она поставляла князю «новости дня». Соглядатаи сообщали, что однажды, «в последний месяц» пребывания князя в Париже, баронесса приехала к нему в сопровождении Сердобина «и привезла некий ящик. На дне этого ящика был перстень в виде двух цветков черной лилии, в центре которых были волосы герцога Энгиенского» (подчеркнуто в оригинале). Интенсивными были также контакты Куракина с Шуазёлем-Гуфье. Хотя сам Шуазёль-Гуфье не имел возможности быть в курсе всех новостей, циркулировавших в парижском обществе, он получал письма из Польши и от своего сына, а также имел «доступ к тому каналу, который использует г-н Нарбонн для своей корреспонденции».
Куракин покинул Париж только в конце сентября и после многих мытарств к ноябрю 1812 г. все же достиг границ России. Ряд сотрудников его посольства добирались до России иными путями, продолжая при этом вести интенсивную разведывательную деятельность. Показательна в этом отношении история, происшедшая с секретарем посольства П. А. Крюденером. В начале сентября 1812 г. Савари, видимо еще не получивший распоряжение Бассано, выдал для Крюденера паспорт, по которому последнему разрешалось вернуться в Россию через Ганновер, где он должен был увидеться со своей матерью. Но Крюденер заметно «задержался» и только 7 марта 1813 г. прибыл в Майнц, откуда он должен был продолжить свой путь через Кёльн. Савари приказал вернуть его в Страсбург, где его по приказу Наполеона задержали с целью использовать в качестве заложника, пока не будет возвращен секретарь французского посольства в Берлине. Препровожденный в крепость Оксон в июле 1813 г., в декабре он оттуда бежал и сумел достичь расположения русских войск.
Подведем итоги. Русское посольство в Париже во главе с «бриллиантовым» князем А. Б. Куракиным сыграло накануне и в начале войны 1812 года важнейшую роль в плане получения Петербургом ценнейших сведений о планах и действиях неприятельской стороны. Вопреки прежним весьма распространенным представлениям, когда князь изображался своеобразным «манекеном» или в лучшем случае фигурой «прикрытия», убедительные факты, содержащиеся в документах французских и австрийских архивов, придают этому историческому персонажу подлинно драматический оттенок. Обладая политическим чутьем и обширными связями в странах Европы и США, А. Б. Куракин смог быстро и точно понять истинный смысл действий и слов Наполеона и своевременно уведомлять об этом Петербург. Русское посольство в Париже во главе с А. Б. Куракиным было главным центром сбора и анализа разнообразных данных, свидетельствовавших о последовательных приготовлениях французского руководства к войне с Россией. Вопреки распространенному мнению о ключевой роли А. И. Чернышева в получении секретных сведений о военной машине Наполеона, не меньшую роль играл А. Б. Куракин. Более того, необдуманные и авантюристские действия Чернышева поставили под угрозу выполнение посольством разведывательных функций. Однако, несмотря на возникновение серьезных проблем, связанных с раскрытием «группы Чернышева — Мишеля», А. Б. Куракин продолжал активно собирать разведывательные данные как о действиях и планах Наполеона, так и о внутреннем положении в самой Франции. В условиях начавшейся войны между двумя державами и находясь фактически на положении заложника, князь не прекратил усилий по сбору информации и поиску способов доставки ее российскому руководству.
Земцов Владимир Николаевич - доктор исторических наук, профессор, профессор кафедры новой и новейшей истории УрФУ
Источник: журнал «Новая и Новейшая история» № 5 2018
