Актуальность проблематики, связанной с клановыми сообществами, обусловлена новым, в сравнении с советским периодом, их качеством: способностью встраиваться в современный политический процесс и активно влиять на политическую повестку и процедуру принятия решений. Кроме того, в сравнении с досоветскими и советскими современные кланы претерпели существенную трансформацию, во многом изменившую их традиционный облик, основу которого составляли родоплеменные, джузовые, земляческие и другие отношения. Новой доминантой, определяющей содержание клановых связей, является иерархия, обусловленная потенциальной возможностью агрегирования статусной ренты, в свою очередь зависящей от степени близости к вертикали центральной власти. Приобретенное в постсоветский период новое качество кланов универсально для большей части постсоветского пространства. Кланы с указанными характерными признаками стали неотъемлемым атрибутом российского политического ландшафта. Типология кланов раскрывается концептом латентных групп или латентных сил, имеющих потенциал политического влияния, но не проявляющих себя в легальных институтах и практиках. Имея историко-культурные корни и в то же время объединяемые общими интересами и политическими предпочтениями, кланы не могут быть идентифицированы как структурные или конъюнктурные объединения. Правильнее определять кланы гибридными латентными группами, сохраняющими традиционные черты и характеристики, опосредованные современной политической реальностью. Кланы можно определить, как относительно герметичный неформальный институт интеграции и рекрутирования элит, основанный на отношениях родства, кумовства, землячества, ориентированный на достижение статусных привилегий и иерархизированный по потенциалу социального ресурса. По мере обретения кланами субъектности в политическом процессе они становятся предметом политологического анализа. Спецификой клановой структуры постсоветских стран Средней Азии и Казахстана является их глубокая историко-культурная укорененность, накладывающая особый отпечаток на современный, универсальный для постсоветского пространства, контент клановости. Несмотря на то, что в последнее время стали появляться публикации, освещающие отдельные сюжеты, связанные с постсоветскими клановыми сообществами, в целом тема не входит в круг активно разрабатываемых политологических проблем. Исключение составляют немногие монографические исследования. Общей чертой для азиатских клановых сообществ является их обусловленность кровнородственными отношениями. Однако генезис кланов в каждой из постсоветских азиатских республик имеет свою специфику.
В частности, в Казахстане, помимо родоплеменных связей на генезис клановой структуры существенно повлияла джузовая стратификация. Джузы (старший, средний, малый) явились общностями политико -административной локализации социума номадов, опосредованной направлениями кочевания и естественно сформировавшимися союзами племен в рамках их администрирования. Вместе с тем, несмотря на значимость джузового института, последний никогда не рассматривался в качестве альтернативы родоплеменному устройству, но органично интегрировался с ним. В джузовом объединении роды и племена сохраняли незыблемой свою иерархию и знать. Как правило, происхождение джузов в народном эпосе связывается с личностью конкретного исторического героя (иногда легендарного). «Нередко такая мифологизированная гипотеза принимается на веру и входит в научный оборот». Так как джузовая структура, помимо прочего, носила выраженный военно-политический характер, связанный с защитой жизненно важного пространства кочеваний, ее организация предполагала централизацию власти и строгую «исполнительскую дисциплину», укрепившуюся с включением джузовых воинских контингентов в военную структуру чингизидов. Исходя из сказанного, административно-военная гипотеза джузовой дифференциации казахского социума представляется наиболее адекватной. С другой стороны, сочетание в военной организации сразу нескольких иерархий: родоплеменной и джузовой препятствовало внедрению единоначалия и порождало некую бифуркацию властных полномочий, что в полной мере сказывается на порядке современной казахской армии и ментальных основаниях официальных структур.
Жузовые объединения продуцировали существенные этнографические и культурные особенности территориальных локализаций, которые и сегодня в значительной степени фундируют, пока не устранен разлом по линии «север-юг». Как утверждает писатель С. Куттыкадам, южане «разговаривают подобно скороговорке, у них более мягкий говор, тогда как жители севера неторопливы в разговоре и гортанны. Писатель отмечает, что в случае, если южане изъясняются на своем диалекте с манерой пауз, придыхания, намеков, то северяне мало что разумеют. Существенно отличаются и традиционные кухни Юга и Севера. Северная кухня – более простая, обычно включающая блюда из муки и мяса, южная впитала в себя вкусовые предпочтения Востока (супы, плов и т.п.). Существенным фактором казахского социогенеза стала инкорпорация во властную структуру намадов представителей чингизидской знати, укрепившейся с момента включения казахов в орбиту монгольской протогосударственности и остающимся заметным элементом современной клановой консолидации. Учитывая то обстоятельство, что «чингизидство» всегда являлось внеэтническим конструктом, замкнутой группой (претендующей на роль ага-султана-общенародного повелителя) современные иерархи клановых сообществ предпочитают обязательно связать свои родовые корни с представителями чингизидов, тем самым легитимировать неформальную роль правителя. В дореволюционных клановых структурах потомки чингизидов занимали, безусловно, верхние эшелоны, как правило, замещая руководящие статусы джузовой иерархии. К середине 18 века число чингизидов стало превышать число верховных племенных и джузовых вакансий.
Другой элитной группой, также оказавшей большое влияние на формирование казахских кланов, являются сестиды и когиа – согласно преданию, потомки дочери пророка Мухаммеда Фатимы. Казахстанские историки утверждают, что именно они распространили ислам среди кочевников и совершили первые хаджи в Мекку. Эта категория элиты являлась хранительницей религиозно-культурной традиции и в этом смысле могла соперничать даже с чигнизидами. На уровне родов во главе большого матримониального коллектива стояли бии (которых можно сравнить с монгольскими натонами и арабскими эмирами). Отдельные кочевые семьи жили под руководством старейшин аксакалов. Иногда наиболее выдающимся биям удавалось достичь высот племенной и даже джузовой иерархии. Всех правителей родов, племен, джузов избирали прямым или представительным голосованием на курултаях, но только из числа знати, а не рядовых шарпа (скотоводов). Клановая консолидация, проявляющаяся в Казахстане со второй половины XIX века, стала результатом агрегирования и уравновешивания интересов всех элитных групп, которые уже в то время стремились закрепить большую часть властных полномочий за своими представителями. Например, могущество казахских правителей: Каипа, Абулхаира, Арынгазы и др. фундировалось опорой на племенной алимулский союз, Барака и Канкожа на род найманов, Аблай-хана на род аргынов, Нуралы на род байулы и т.д. Зачастую кланы, стремившиеся к власти, агрегировали представителей разных джузов, племен, родов и даже других этносов – киргизов и каракалпакцев. Уже в XIX в. казахские кланы вступили в конкурентную борьбу. И, используя внешний ресурс (Китай или Россию), успешно устраняли своих соперников. Борьба кланов продолжалась и в советский период. Один из выдающихся общественно-политических деятелей Казахстана Т. Рыскулов (позднее репрессированный) писал, что «в ходе выборов местной администрации, противоречий и интриг между различными родами у казахов формируется сильная борьба различных группировок – в этом случае обычным явлением стали взятки, подкуп голосов электората, шантаж и притеснение побежденной политической силы».
В целом, несмотря на некоторые новации, связанные с притоком русскоязычных кадров из центра, пролетаризацией партийно-советского аппарата, механизмы социальной мобильности и характер отношений в Казахском социуме не претерпели революционных перемен. Несмотря на положение, занимаемое представителем того или иного рода или джуза, он оставался фактически в рамках, установленных обычным правом и традициями родоплеменных отношений. Независимо от статуса любой «сородич» был обязан открыть дорогу карьерному росту своим родственникам и соплеменникам. В советское время не удалось преодолеть и сложившегося джузового ранжирования, предполагавшего главенство старшего джуза, продолжавшего делегировать значительную часть высших управленцев. В острой конкуренции за продвижение по карьерной лестнице сохранялись условия, генерировавшие клановую консолидацию. Отбывающий алматинскую ссылку Л.Д. Троцкий писал, что местный феодализм лишь обрел внешнюю маску социализма и «сильно сросся с бюрократией и бастско-аристократической системой» . Казахстанский политический деятель У. Джандосов отмечал, что «русская политическая культура, сочетаясь с особенностью казахской, сформировала такой порядок в советских органах власти, что от современного типа демократических институтов не осталось и следа». Несмотря на меры, предпринимаемые центральной властью (ротацию кадров, регулирование нацкадров на руководящих должностях, идеологическую работу) преодолеть клановые связи вплоть до периода независимости не удалось. Доказательством тому стали события, связанные с назначением Первым секретарем ЦК Компартии Казахстана Г.В. Колбина, выдвиженца М.С. Горбачева, которое вызвало волну молодежных выступлений. Последующая за событиями оперативная работа по исправлению ситуации в республике выявила прямую связь протестных акций с амбициями клановых структур. Таким образом, генезис клановых сообществ Казахстана уходит своими корнями в эпоху патриархальных отношений, поэтому сохраняет родоплеменные, клиентско-патримониальные характеристики. Как пишет казахстанский исследователь Н. Масанов: «Родоплеменное деление в начале XXI в. является архаической системой общественного сознания, не учитывающей личностные качества человека, его профессионализм, уровень образования и культуры. Она основана на приоритетности этнических и родоплеменных отношений и не соответствует ценностям либеральной экономики, правового государства и демократического общества. Система обречена на постепенное отмирание, но в том же время остается чрезвычайно живучей. Еще не одно поколение будет воспроизводить ее в жизни и политике. Однако система хороша тем, что частично снижает уровень коррупции в среде чиновников, потому что с родственников требовать деньги неудобно, разве что можно взять подарки». Свои особенности имеет кланогенез Туркмении. В основе туркменских кланов лежит большая патриархальная семья – патронимия (машгала). Группы родственников 3–5 поколений составляют большую родовую общность Бир-ата, которая насчитывает в своем составе несколько сот человек. Бир-ата входит в малое племенное объединение «тире», являющееся составной частью племенного объединения «уруги» и «тайпа». Кланогенез, нарушая родоплеменные связи, выстраивал идентичности на неформальной основе, в досоветский период, прежде всего, через расширение родового коллектива за счет родственников по браку и духовной близости.
Однако складывание кланов на неформальных отношениях не вело к депривации родственных. Кланы формировались вокруг ядра, состоящего из наиболее «знатной и крупной» семьи. Авторитет семьи, как и зарождающихся кланов, определялся, прежде всего, их размерами. Характерными качествами таких кланов являлись «патрилинейность, патрилокальность, проживание на общей территории, наличие общей экономической базы при совместном добывании средств к существованию и их потребление; все живущие были связаны друг с другом агнатным родством». Так как стержневой элемент туркменских кланов составляет патриархальная семья, их организация в полной мере инкорпорировала жесткую внутрииерархическую дисциплину, характерную для ее отношений. Кланы Туркмении – относительно молодое образование. Следуя логике Шохрата Кадырова, который связывает процесс становления неформальных клановых идентичностей с переходом от традиционной семьи к многодетной, окончание кланогенеза в Туркмении следует ожидать не ранее конца первой четверти 21 века. Каждое туркменское племя из почти 30 (йомуды, геоклены, чоудоры, карадашлы, ата, теке, нохурлы, алиили, арсари, сарыки, салоры, чарджоулы, сакары, сапоры и т.д.) объединяет более 5000 суперклановых групп. В угоду современным веяниям, кланы не присутствуют в официальном туркменском лексиконе. Однако на бытовом уровне большая часть населения страны идентифицирует себя в качестве члена клана. По данным исследования 1991 г., 88% опрошенных знали, к какому суперклану они принадлежат, 57% отметили превосходство своего кланового сообщества над другими, 68% считали, что клановая принадлежность влияет на брачные связи.
Исследователи отмечают появление современных черт клановой идентичности Туркмении; мифологизацию исторического старшинства конкурирующих кланов и клановую «спесь». Схожие черты кланогенеза присущи Узбекистану и Таджикистану, помимо кровнородственных и земляческих отношений в системе смыслов, определяющих границы неформальных клановых сообществ, присутствует элемент «чистоты этноса», «неассимилированность этнического качества чужеродными вливаниями». Например, в Узбекистане важную роль в формировании клановых сообществ сыграла дифференциация населения на ферганских «чистых узбеков», «не чистых узбеков» земледельческого оазиса Ташкентской, Самаркандской, Джизакской и Бухарской областей, «не чистых узбеков» Кашкадарьинской и Сурхандарьинской областей, «не чистых узбеков» Хорезмского оазиса. Существенную роль в кланогенезе Таджикистана сыграло деление титульного этноса на представителей севера и юга, жителей горных и равнинных местностей. Каждая из упомянутых субэтнических групп считает только себя «чистыми таджиками». К кругу «настоящих таджиков» причисляются «памирцы», каратегинцы, дарвазцы (потомки автохтонов). «Ненастоящими таджиками» принято считать кулябцев и ходжентцев (ленинабадцев), на том основании, что «они смешались с тюркскими народами». Клановая идентичность таджиков отразилась в том числе в народном творчестве. В Таджикистане бытует поговорка: «Ленинабад правит, Куляб охраняет, Памир танцует, а Каратегин торгует». Первую попытку заявить о своих политических притязаниях предприняли кланы горных таджиков Каратегина и Памира в мае 1992 г., выступив против засилия у власти с конца 30-х гг. прошлого века северных таджиков – ленинабадцев. Специфику генезиса кланов Киргизии определяют: культурные отличия населения севера и юга страны и религиозные и этнические противоречия, связанные с проживанием на территории республики 300-тысячной диаспоры джалалабадских узбеков и сторонников «ваххабизма» (этнических узбеков, сторонников «Узбекского вооруженного сопротивления», ставящего цель создания в Фергане «Кокандского халифата», независимого от Киргизии и Узбекистана). Клановые идентичности, как и этнические и национальные, профессиональные и т.д., не статичны и находятся в процессе эволюционного развития. Замещение их кровнородственного содержания происходит по мере модернизации традиционного уклада жизни и хозяйственного строя. В эволюции азиатских клановых структур наблюдается закономерность в стадиях идентификационного фундирования основополагающими факторами.
двойной клик - редактировать изображение
Приведенная выше схема характеризует лишь доминирующие признаки клановой стратификации. При этом следует заметить, что смена доминант в клановой идентичности не означает полного отрицания признаков, ее обусловливающих в предшествующий период, и, напротив, вряд ли справедливо утверждать, что патрон-клиентские характеристики клановых объединений полностью отсутствовали на ранних стадиях их генезиса. В эволюционном развитии усложняется структура и организация кланов. В современных клановых сообществах присутствует, как правило, несколько патронов. В зависимости от конъюнктуры патроны и клиенты могут меняться местами. По мере удаления от кровнородственной обусловленности кланы становятся все более открытыми корпорациями, включающими даже представителей нетитульного этноса. Например, в Казахстане на протяжении длительного периода на ключевых министерских должностях был приближенный к зятю президента Т. Кулибаева, этнический русский В.С. Школьников. В администрации Президента Туркмении определяли политику СМИ, идеологию государства помощники В. Храмов и В. Чмиев, также русские по национальности. Репродуцирование клановых структур в азиатских постсоветских республиках и обретение ими нового качества связано с несколькими обстоятельствами. Во-первых, актуализация клановой консолидации стала следствием обострения конкуренции за приватизацию ренты в условиях утраты суверенитета и отсутствия правового порядка после развала СССР. Во-вторых, регенерация и развитие клановых структур обусловлены стремлением центральной власти опереться на баланс противостоящих групп влияния с целью восстановления законности и управляемости в обществах. В-третьих, пройдя путь институанализации в новых «демократических» условиях, кланы трансформировались в инклюзивный механизм функционирования авторитарных режимов. По средствам расширения/сужения доступа к рентным «дивидендам» центральная власть регулирует силу влияния и лояльность клановых сообществ. Ставший первым Президентом Казахстана Н. Назарбаев с точки зрения внутриэтнической иерархии, являясь выходцем из племени шапрашты, самого «незнатного» в старшем джузе, не мог занимать этот пост. Уехав против воли родителей в г. Темиртау и став рабочим промышленного предприятия, Н. Назарбаев фактически порвал с родоплеменными связями. Неслучайно в этой связи заявление самого Н Назарбаева, что он «категорически не приемлет политическую идеологию традиционного типа, которая основана на оживлении архаических форм общественного устройства, родоплеменной психологии».
Продолжение следует.
Д.А. Рекк, аспирант Московского государственного областного университета
Источник: журнал «Постсоветский материк» №3 2020
