Быстрая трансформация системы мировой политики, в которой идёт процесс роста полицентризма, сопровождается существенным усилением роли военного фактора. В мире появляются новые формы и способы ведения военных действий. Одновременно повышается значение невоенных компонентов войн и вооружённых конфликтов, в том числе информационного противоборства, борьбы в киберпространстве. По нашей общей с генералами Ю.Н. Балуевским и В.Я. Потаповым оценке, это значительно усложняет процессы стратегического управления, оптимального распределения во времени и пространстве мер, связанных с применением военной силы для получения необходимого политического результата. В осмыслении новейших тенденций в военной сфере в последние годы всё более заметное место занимают трактовки формулы “гибридной войны” (само понятие зародилось на Западе, но позднее стало использоваться и в России). Учёт этого феномена весьма важен для формулирования современной теории войны прежде всего как социально-политического явления. Без такой теории невозможна разработка механизмов предотвращения войн, в том числе деэскалации конфликтов, которые в своём развитии могут привести к самым разрушительным последствиям. Субъектами гибридной войны считаются как государственные, так и негосударственные акторы системы мировой политики, при этом первые из них останутся в обозримой перспективе её главными структурными элементами. Начальником Генерального штаба Вооружённых сил РФ генералом армии В.В. Герасимовым сформулирована следующая установка: “Сегодня ВС РФ должны быть готовы защитить интересы государства в военном конфликте любого масштаба с широким применением противником как традиционных, так и гибридных методов противоборства”. Очевидно, что источником гибридных войн В.В. Герасимов считает силы, противостоящие России, тем самым он отметает многочисленные обвинения в такой угрозе в адрес нашей страны со стороны НАТО. В заявлении стран НАТО по итогам саммита в Уэльсе 4–5 сентября 2014 г. содержится утверждение: “Мы сделаем так, чтобы НАТО была способна эффективно преодолевать конкретные вызовы, возникающие в связи с угрозами гибридной войны, при ведении которой применяется широкий ряд тесно взаимосвязанных открытых и скрытых военных, военизированных и гражданских мер”. В этом же документе отмечено, что руководители стран блока приветствуют формирование в Латвии аккредитованного НАТО «“центра передового опыта”, который является значительным вкладом в усилия НАТО в данной области». Тем самым Североатлантический альянс предпринял шаги по созданию соответствующих задачам гибридной войны элементов управления. Их направленность против России очевидна. Чаще всего гибридная война противопоставляется “классической”, в которой борьба ведётся противостоящими друг другу группировками вооружённых сил с довольно чёткими разделительными линиями. Р. Гейтс (в 1991–1993 гг. директор Центрального разведывательного управления, а в 2006–2011 гг. министр обороны США) в 2009 г. писал о “гибридных сценариях военных действий”, сочетающих “смертоносность вооружённых конфликтов между государствами с фанатичным и неослабевающим рвением экстремистов, ведущих нетрадиционные боевые действия”. По Гейтсу, в «гибридной войне “Майкрософт” сосуществует с мачете, а стелс-технология соседствует с камикадзе». Но основная ставка делается на высокие технологии: в последние годы всё более заметное внимание уделяется обработке “больших данных”, искусственному интеллекту, робототехнике. Одним из подтверждений этому служит, в частности, заинтересованность американского Командования специальных операций в использовании различных технологий искусственного интеллекта. Американский исследователь Ф. Хоффман пишет, что гибридная война предполагает “конвергенцию физического и психологического, кинетического и некинетического, комбатантов и некомбатантов”.
В одной из публикаций авторитетного лондонского Международного института стратегических исследований утверждается, что гибридная война – это «применение военных и невоенных средств в “интегрированной кампании”, направленной на достижение внезапности, захват инициативы и получение как психологических, так и физических преимуществ с использованием дипломатических средств». Гибридная война предполагает “изощрённую и быструю информацию”, а также электронные и кибероперации, экономическое давление. На IV Московской конференции по международной безопасности в 2015 г. министр обороны Республики Беларусь генерал А.А. Равков отмечал, что гибридная война объединяет в себе весь спектр средств противоборства – от самых современных технологий до примитивных террористических акций, “увязанных по единому замыслу и целям и направленных на разрушение государства, подрыв его экономики, дестабилизацию внутренней социально-политической обстановки”. То есть в такой интерпретации в гибридной войне могут ставиться максималистские политические цели. Гибридная война подразумевает масштабное применение сил специальных операций (специального назначения). Это же относится к полувоенным формированиям частных военных компаний, к группам партизан и т.п. – наряду с применением контингентов различных видов вооружённых сил и родов войск. Активно используются психологические операции и боевые кибероперации, ведётся информационная война. Член-корреспондент Академии военных наук А.А. Бартош подчёркивает, что к гибридной войне неприменимы нормы международного права, определяющие понятие “агрессия”, в такой войне не существует понятия “фронт” и “тыл”.
Анализируя перечисленные компоненты гибридной войны, нельзя не отметить: их новизна, за исключением боевых киберопераций, сомнительна. Так, партизанские отряды, разведывательно-диверсионные группы масштабно использовались командованием русской армии ещё в ходе Отечественной войны 1812 г. И ряд командиров партизанских отрядов – Д.В. Давыдов, А.С. Фигнер, А.Н. Сеславин, И.С. Дорохов, Ф.Ф. Винцингероде и другие – были среди главных её героев. Ведение партизанской войны, прежде всего на коммуникациях противника, было инициировано высшим военным командованием Российской империи в лице генерала М.Б. Барклая-де-Толли и активно продолжено фельдмаршалом М.И. Кутузовым. Действия русских партизанских отрядов, как созданных целенаправленно военным командованием, так и возникших стихийно, сыграли огромную роль в разгроме наполеоновской армии – роль, соизмеримую с ролью собственно российской армии. Компоненты гибридной войны явно присутствовали в стратегии блицкрига, которую военное командование нацистской Германии стремилось реализовать против СССР в 1941 г. Тогда в массовом порядке использовались разведывательно-диверсионные группы, формировавшиеся в значительной мере из украинских националистов, а также националистов из прибалтийских стран. Хотя очевидно, что основная роль отводилась крупным группировкам германских сухопутных войск, наносившим удары при масштабной поддержке со стороны люфтваффе. На оккупированных вермахтом территориях Советского Союза огромные масштабы приняло партизанское движение. Активная разведывательно-диверсионная деятельность осуществлялась по линии НКВД–НКГБ СССР и разведорганов Красной армии (центральных и на уровне фронтов и армий), органов советской военной контрразведки. Например, уже 27 июня 1941 г., через пять дней после начала войны, была сформирована особая группа при наркоме внутренних дел СССР, преобразованная позднее в Отдельную мотострелковую бригаду особого назначения НКВД СССР. Её численность первоначально составляла 10 500 человек, а всего через неё прошло более 25 тыс. человек, в том числе 2 тыс. политэмигрантов. Личный состав бригады был нацелен на ведение разведывательно-диверсионных действий отдельными отрядами, мелкими группами и индивидуально на всех участках советско-германского фронта. Только органы НКВД–НКГБ СССР в годы Великой Отечественной войны перебросили в тыл противника 1848 партизанских отрядов и 2222 оперативные группы. Значительная их часть выросла в крупные партизанские соединения. Но при всей значимости партизанского движения, диверсионной деятельности в Великую Отечественную войну доминирующую роль играли другие формы вооружённой борьбы – массированное применение миллионных группировок сухопутных войск и подразделений авиации Красной армии. Многие факты свидетельствуют о том, что в значительной мере гибридный характер носила война в Афганистане в период пребывания там контингента советских Вооружённых сил. Основная часть их усилий и усилий силовых структур Демократической Республики Афганистан приходилась на спецоперации против групп моджахедов.
При попытках дать определение гибридной войны специалисты говорят об интегрировании военных и невоенных средств её ведения, о значении внезапности, стремлении получить психологические преимущества, о важнейшей роли скорости сбора и обработки информации (в немалой мере этому должно способствовать широкое внедрение систем искусственного интеллекта, о чём уже упоминалось). Отмечают и важное значение психологических операций, информационной войны – эти факторы играли большую (иногда решающую) роль во многих войнах прошлого. По справедливому замечанию главного научного сотрудника 46 ЦНИИ Минобороны РФ С.П. Белоконя, во все времена в международных отношениях применялись различные средства, в том числе разведка и контрразведка, обман противника и хитрость, распространение дезинформации, а также другие самые коварные, изощрённые способы борьбы из арсенала “стратегии непрямых действий”. Другое дело, что в современных условиях все эти компоненты стали ещё более значимыми. Что отсутствовало в войнах прошлого, так это проведение операций в киберпространстве. Борьба в нём ведётся перманентно, причём враждебное воздействие может длительное время осуществляться незаметно, анонимно, а “решение нанести ответный удар может быть принято без точного знания того, откуда произведено нападение”. Как справедливо отмечает полковник С.А. Паршин, особо усложняет ответное реагирование тот факт, что “физические формы и методы действий кибертерроризма, кибервойны и киберпреступности зачастую выглядят весьма схоже”. Всё это усиливает общую стратегическую неопределённость XXI столетия. В значительной части борьба в киберпространстве не связана с функциями военных ведомств. Но вооружённые силы различных государств участвуют в этом противостоянии, и их действия в этом пространстве могут вестись параллельно с применением огневых средств, проведением спецопераций с небоевой демонстрацией военной силы. Необходимо во всей полноте учитывать “жёсткие” и “мягкие” компоненты киберпространства – от супер-ЭВМ до микропроцессоров, от сверхсложных программ до сравнительно простого “софта”, используемого в мобильной телефонной связи. Киберпространство можно рассматривать как сферу, в которой применяются многообразные электронные средства (связи, радиолокации, разведки, навигации, автоматизации, управления и наведения), использующие различные спектры частот для приёма, передачи, обработки, хранения, видоизменения (трансформации) и обмена информацией. Всё более важную роль при этом играют компоненты космического базирования. Киберпространство создаётся за счёт функционального объединения взаимосвязанных сетей компьютеров, информационных систем и телекоммуникационных инфраструктур в соответствии с разного рода решениями, имеющими экономическую, социальную, политическую подоплёку. Частью киберпространства служит информационно-коммуникационная инфраструктура вооружённых сил государств, которая играет возрастающую роль в обеспечении реальной эффективности боевого и небоевого применения вооружённых сил. Бурное развитие киберпространства будет способствовать расширению возможностей для государственных и негосударственных акторов вести в нём противоборство с результатами различного характера и масштабов. Обращается внимание на то, что “киберсредства” ведения борьбы во многих случаях дешевле, чем их эквиваленты, не относящиеся к киберсфере. Считается, что даже сравнительно небольшие государства с некрупными вооружёнными силами при соответствующей организации могут весьма масштабно проводить кибероперации со значительными результатами. Президент Российской академии ракетно-артиллерийских наук генерал В.М. Буренок и его коллеги обоснованно подчёркивают различие между кибервойнами и войнами информационными. По их определению, кибервойна – “это целенаправленное деструктивное воздействие информационных потоков в виде программных кодов на материальные объекты и их системы, их разрушение, нарушение функционирования или перехват управления ими”. Информационные же войны – “это контентные войны, имеющие своей целью изменение массового, группового и индивидуального сознания”. В процессе таких войн идёт борьба за умы, ценности, поведенческие характеристики и т.п. Ещё раз следует отметить, что информационные войны велись задолго до появления киберпространства, Интернета, у них длительная история, измеряемая многими сотнями, если не тысячами лет; появление Интернета “просто перевело и эти войны на качественно иной уровень интенсивности, масштабности и эффективности”.
Как уже отмечалось, важная роль в ведении гибридных войн отводится спецоперациям, которые в этом случае играют едва ли не решающую роль по сравнению с классическими боевыми действиями. Силы и средства специальных операций получили самое широкое распространение в разных странах мира, начиная со Второй мировой войны. В нацистской Германии такие силы изначально формировались в рамках Абвера – крупной разведывательной и контрразведывательной структуры вермахта. Так, незадолго до нападения Германии на СССР был создан специальный полк для проведения разведывательно-диверсионных действий “Бранденбург”, позднее преобразованный в дивизию. Перед вторжением в Советский Союз из бойцов этого полка формировались специальные группы, включавшие немецких колонистов, владевших русским языком. Они экипировались в форму командиров и бойцов РККА, имели на вооружении советское оружие. В их задачи входил, в частности, захват различных объектов (мостов, тоннелей, оборонных предприятий и др.), имевших оперативную ценность, и удержание этих объектов до подхода авангардных частей немецких сухопутных войск. Одновременно спецгруппы решали задачи нарушения коммуникаций Красной армии, связи в оперативном звене, что часто вело к сбою в системе управления войсками в целом. В Советском Союзе в послевоенный период длительное время существовали части и соединения спецназа Главного разведывательного управления Генштаба Вооружённых сил СССР, а также спецназ Воздушно-десантных войск и спецназ Военно-морского флота СССР. В 2012 г. было создано командование сил специальных операций Вооружённых сил РФ. Значительное место силы специальных операций (ССО) занимают в вооружённых силах США. До 1980-х годов они не имели объединённого командования, но ситуация изменилась, когда ряд сенаторов и конгрессменов пришли к выводу, что военный истеблишмент США мало интересуется специальными операциями, ориентируясь на более традиционные формы ведения боевых действий. Так, председатель Комитета начальников штабов адмирал У. Крау настаивал на том, чтобы объединённое командование сил специальных операций возглавлял не четырёхзвёздный генерал, а трёхзвёздный. Но в конце концов возобладало мнение членов Конгресса, и новое объединённое командование, созданное в 1987 г., возглавил четырёхзвёздный генерал, что засвидетельствовало особую роль специальных операций. Одновременно был учреждён пост заместителя министра обороны по специальным операциям – его занимает гражданское лицо. В 2015 г. совокупная численность ССО вооружённых сил США составила 63 тыс. человек, служащих в Сухопутных войсках, ВВС, ВМС и в Корпусе морской пехоты (по некоторым оценкам, в ближайшие несколько лет эту численность предполагается удвоить). В американских наставлениях по ведению спецопераций отмечается, что они часто осуществляют “политически чувствительные” миссии. Спецоперации могут проводиться во враждебной или “политически чувствительной” среде независимо или во взаимодействии с компонентами обычных сил вооружённых сил США, либо во взаимодействии с другими ведомствами. Виды деятельности, которые соответствуют в США понятию “специальные операции”, включают в себя стратегическую разведку, рейдовые операции, организацию партизанских действий, диверсионно-подрывную деятельность, помощь иностранным государствам в обеспечении их внутренней безопасности, борьбу с терроризмом, гуманитарную помощь какому-либо иностранному государству, поисково-спасательные операции на театре военных действий (для возвращения на свою территорию американских военнослужащих, попавших в плен или терпящих бедствие). В состав ССО входит, например, 95-я аэромобильная бригада Сухопутных войск (армии) США, специализирующаяся на “гражданских операциях” и действующая в тесном взаимодействии со “страновыми командами” Госдепартамента США, с правительственными и неправительственными организациями. Части этой бригады могут вести борьбу с “насильственными экстремистскими организациями и их идеологией” и одновременно осуществлять оценку потребностей территории в оказании помощи (экономической, социальной, политической) для обеспечения стабильности. Эффективность использования ССО во многом зависит от сверхсовременных, многократно продублированных средств связи, разведки, целеуказания, космической навигации, от наличия у этих сил собственных средств стратегической, оперативной и тактической мобильности. В последние 20–25 лет силы специальных операций активно применяются для действий на тактическом и оперативном уровнях, часто со стратегическими и политическими результатами. Есть много свидетельств того, что в таких странах, как Китай, Индия, Израиль, развитие ССО приняло значительные масштабы.
Разнообразные силы специальных операций имеются практически во всех странах НАТО, при этом Штаб специальных операций Объединённых вооружённых сил (ОВС) блока осуществляет разработку “рекомендаций ОВС НАТО в Европе и командной цепочке НАТО по проведению специальных операций и обеспечивает развитие сети (ССО – А .К.) альянса на основе сотрудничества на взаимозависимой платформе”. Этот орган был создан с учётом уроков действий CСO членов НАТО на нескольких театрах военных действий в целях повышения совместимости сил специальных операций разных стран, увеличения их возможностей. Наиболее многочисленные и подготовленные формирования сил специальных операций в НАТО (помимо ССО США) – части и подразделения Великобритании, ФРГ и Франции. Считается, что они могут решать задачи оперативно-стратегического назначения. ССО применяются чаще всего без перехода к состоянию военного времени. Как пояснял в декабре 2016 г. председатель Комитета Совета Федерации по обороне и безопасности В.А. Озеров, действия российских ССО в Сирии – это не войсковая операция, поэтому они не подпадают, по его мнению, под законодательство об использовании Вооружённых сил РФ за рубежом. Спецназ России осуществляет в Сирии спецоперации по ликвидации террористов-смертников и командиров боевиков, а также обеспечивает координаты для авиаударов. Действия сил специальных операций не афишируются, наоборот, они легендируются и маскируются. ССО значительно отличаются от традиционных разведывательно-диверсионных структур, хотя выполняют и их функции. Участвуют они и в решении политических задач (преимущественно на микроуровне), взаимодействуя с местным населением. Есть и другие формы небоевого применения ССО. Специальные операции отличаются от конвенциональных (обычных) по “уровню физического и политического риска, операционным техникам, по зависимости от детальной операционной разведки”, проводятся “во всех средах”, в том числе “в политически чувствительной среде”. Они часто осуществляются на большом удалении от основных баз, с частями, широко распределёнными по операционной зоне. В последние 15–20 лет рельефно проявился сравнительно новый феномен сил и средств вооружённой борьбы, имеющих прямое отношение к гибридным войнам, – “частные армии” или частные военные компании (ЧВК), широко, в частности, использовавшиеся Соединёнными Штатами Америки в Ираке. Вооружённые формирования частных компаний в ряде стран стали масштабно привлекаться к тыловому, техническому и оперативному обеспечению, к боевой и оперативной подготовке. Привлекаются они и к ведению боевых действий. Таким образом, как справедливо отметил Н.М. Уваров, наёмничество возрождается “на совершенно новом, практически легальном уровне”. В пояснительной записке к законопроекту (законопроект о легитимизации ЧВК, внесённый в январе 2018 г. лидером “Справедливой России” С.М. Мироновым и его заместителем по фракции “Справедливая Россия” в Госдуме М.В. Емельяновым, не получил поддержки Правительства РФ, в том числе со стороны МИД РФ, Минобороны России и других силовых ведомств) о легитимизации ЧВК в России говорилось, что в мире имеется несколько сотен ЧВК общей численностью около 1 млн человек, они действуют более чем в 110 странах. Главные потребители услуг ЧВК – транснациональные корпорации и госучреждения США, Великобритании и Франции. Всё более активно на этом рынке услуг проявляют себя китайские ЧВК. Отмечается, что привлекательность ЧВК определяется во многом экономическими и политическими факторами. В частности, гибель таких “корпоративных воинов” не включается в число официальных армейских или полицейских потерь. ЧВК финансируются на определённый срок и, в противовес официальным силовым структурам, не находятся постоянно на балансе государства. Как пишет политолог А.А. Храмчихин, “государство не отвечает ни за преступления ЧВК, ни за их потери, ни за соцобеспечение их сотрудников”. При этом опыт войны США и их союзников в Ираке и Афганистане показал, что “наём ЧВК обходится в разы дороже, чем решение тех же задач силами регулярных ВС, но вышеописанные плюсы перевешивают данный минус”. С учётом погибших сотрудников ЧВК сумма человеческих потерь США и других западных государств, по крайней мере, удвоилась бы, но “потерь ЧВК как бы вообще не существует”.
В числе российских ЧВК называются “РСБ-Групп”, “Орёл-Антитеррор”, “МАР”, “Moran Security Group”, “Центр-Редут”, “Феракс”, Slavonic Corps Limited, E.N.O.T. Corp.. Как считает А.А. Храмчихин, “уже в обозримом будущем в Европе вполне реальной станет передача ЧВК всех или большинства функций по крайней мере сухопутных войск”, при этом регулярные вооружённые силы будут оказывать им поддержку с воздуха и моря. Отмечается, что в США уже функционируют ЧВК, специализирующиеся на применении имеющейся в их распоряжении боевой авиации. На Западе считают возвращение Крыма в состав России одним из ярких примеров эффективного проведения гибридной войны в новейших условиях. В этом случае НАТО продемонстрировала неготовность к такому развитию событий и медлительность. Собственно боевых действий в Крыму в процессе его воссоединения с Россией в 2014 г. не было, и это, безусловно, крупное достижение. Имеет основание суждение А.А. Бартоша о том, что «большинство зарубежных аналитиков придают термину “гибридная война” гипертрофированный идеологический характер». При этом они действительно “пытаются представить гибридную войну как современную стратегию действий России на Украине и в Прибалтике”. В ряде американских исследований отмечается определённая приверженность Ирана, особенно его ВМС, формулам гибридной войны. Акцент делается не столько на формах и способах ведения боевых действий, сколько на различных военно-технические средствах. Применительно к иранским ВМС речь идёт о скоростных катерах, сверхмалых подводных лодках, минном оружии, современных противокорабельных крылатых ракетах. Говорится о том, что с использованием комплекса этих средств Иран может нарушить жизненно важные для многих стран (нетто-импортёров нефти) нефтяные коммуникации в Персидском заливе.
Понятие “гибридная война”, как уже подчёркивалось, используется сегодня и на Западе, и в России. Правда, в Военной доктрине Российской Федерации оно не присутствует, в этом документе среди характерных черт и особенностей современных военных конфликтов в п. 15а указывается на “комплексное применение военной силы, политических, экономических, информационных и иных мер невоенного характера, реализуемых с широким использованием потенциала населения и сил специальных операций”. В прогностической разработке Комитета начальников штабов вооружённых сил США отмечается, что «“гибридная война” (как сочетание обычного сдерживания и ведения боевых действий чужими руками) будет затруднять возможности “объединённых сил” США “успешно вмешиваться для поддержки союзников и партнёров”, которые являются объектами воздействия соседних “ревизионистских государств”». Небезынтересно, что в действующей “Оборонной доктрине” Израиля упоминание гибридной войны отсутствует, хотя рассматриваемые в ней стадии применения военной силы подходят под это определение. В целом это весьма примечательный документ, появившийся на основе анализа реального применения Израилем военной силы на протяжении десятилетий существования этого государства в весьма сложных политико-военных и военно-стратегических условиях. В главе II “Стратегическая и оперативная среда” израильской “Оборонной доктрины” вместо термина “гибридная война” говорится о комбинированном применении “военной активности”, о партизанских действиях, использовании террора и “мягкой” войны. В этом установочном документе различаются три вида обстановки с точки зрения применения военной силы: рутинная ситуация, ограниченные кампании и операции, которые ещё нельзя считать войной, и уже собственно война. В первой из этих ситуаций предполагается, в частности, осуществление различных невоенных акций, направленных на ограничение свободы действий противника. Состояние же войны требует значительной мобилизации ресурсов и вооружённых сил государства в целом, готовности к высокой степени риска, непрекращающегося использования военной силы до победы. Операции должны осуществляться на основе “междисциплинарной концепции” (военной, экономической, правовой, медийной и политической) и “единой стратегической логики”. Отмечается снижение угрозы для Израиля со стороны регулярных национальных армий и рост угроз от иррегулярных и полурегулярных формирований “субгосударственных организаций”. На тактическом уровне ставится задача побеждать врага при любом столкновении. Один из важнейших способов достижения этого – поддержание превосходства израильской стороны в разведке. Оборонная доктрина Израиля постулирует, что вооружённые силы этой страны должны «обеспечить ответ на два типа требований со стороны “политического эшелона” – (первое) обеспечение очевидной, явной победы над врагом и (второе) нанести удар по врагу в ограниченном варианте». Израильская военная доктрина обращает внимание на оптимальное сочетание тайных действий и действий открытых. И ещё одно замечание. Среди различных интерпретаций гибридной войны наибольшего внимания заслуживает та, которая предполагает применение вооружённого насилия на уровне ниже определённого порога, выше которого речь идёт уже об ограниченной (локальной) обычной войне.
Принятие формулы гибридной войны со всеми её многочисленными компонентами ещё больше усложняет задачу политического и оперативно-стратегического руководства (управления) такой войной. В связи с этим поднимается вопрос о создании в России нового органа управления. Так, А.А. Бартош пишет: “Широкий диапазон гибридных угроз, среди которых важные средства занимают лишь определённый сектор, делает целесообразным трансформацию имеющихся институтов вплоть до создания межведомственной структуры, своеобразного генерального штаба, который занимался бы вопросами подготовки страны к гибридной войне”. Сама постановка вопроса заслуживает внимания, однако, думается, такое организационно-управленческое решение весьма значительно усложнило бы всю систему стратегического руководства в области обороны. Скорее, речь должна идти о расширении возможностей Министерства обороны РФ и одного из наиболее важных его подразделений – Генерального штаба Вооружённых сил РФ, о привлечении в их структуры необходимых специалистов. Проблемы гибридной войны в полной мере должны быть учтены и в деятельности Совета безопасности России и его аппарата.
Кокошин Андрей Афанасьевич – академик РАН, декан факультета мировой политики МГУ им. М.В. Ломоносова, действительный государственный советник РФ 1 класса.
Источник: журнал «ВЕСТНИК РОССИЙСКОЙ АКАДЕМИИ НАУК» № 11 2018
