Валентина Ивановича Варенникова звали "знаменосец Победы". Это он доставил на Красную площадь Знамя Победы и тем самым открыл тот мистический парад 1945 года. И всю свою долгую славную жизнь он нёс на себе этот победный отсвет. Он прошёл войну от Волги, сражаясь под Сталинградом, замыкая кольцо вокруг Паулюса. Он бился на Украине, форсируя Днепр. Он шёл по болотам Белоруссии, участвуя в операции "Багратион". Он штурмовал Зееловские высоты под Берлином и 2 мая 1945 года был у рейхстага.
Я познакомился с Валентином Ивановичем в его штабе в Афганистане, где он был представителем Ставки. Он занимал небольшой домик рядом со штабом 40-й армии — тем самым дворцом Амина, который штурмовали группы спецназа. Валентин Иванович пригласил пообедать посетившего тогда Афганистан поэта Анатолия Сафронова, главного советника при президенте Кармале Виктора Поляничко и меня, в ту пору писателя, находившегося в воюющем Афганистане. Он поразил меня своей статью, выправкой, благородной красотой, которой отличаются русские военачальники, прошедшие горнило нескольких войн. В нём было нечто аристократическое — в его больших усах, в сдержанной улыбке, спокойном взгляде глаз.
Он рассказывал нам о ситуации на юге Афганистана, где сам принимал участие в создании оборонного кольца вокруг Кандагара, размещал опорные пункты и придорожные заставы. В то время давление моджахедов на Афганистан усилилось. Караваны с оружием из Пакистана шли непрерывно день за днём.
Выпив с Варенниковым бокал вина, я поднялся. «Жму руку», — сказал Варенников. И с этим рукопожатием я отправился в Кандагар.
Я жил на ближайшей к городу заставе, которая звалась "Застава ГСМ", ибо там до войны размещались запасы горюче-смазочных материалов и была бензозаправка. Теперь это был маленький укрепрайон, оснащённый автоматчиками и скорострельной самоходной пушкой "Шилка". С этой заставы я наблюдал непрерывное движение колонн: из Союза с боезапасами и горючим, и обратно в Союз — за очередной порцией груза.
Я был в Афганистане в начале войны и проехал по этой дороге: пустынная, с синим бетонным покрытием, с волшебными разноцветными горами по обе стороны. Кругом были поля, виноградники, гончарного цвета кишлаки. Теперь же это была изрытая взрывами трасса, вдоль обочины тянулись непрерывные гигантские свалки сожжённых БТРов, грузовиков. И эта свалка каждый день пополнялась.
Моджахеды, скрываясь в виноградниках днём, ночью выходили на дорогу, минировали её, устраивали засады. Утром, когда шли колонны, мы слышали взрывы, мимо заставы в город проносились очумелые санитарные вездеходы с убитыми и ранеными.
Помню ночные бои, когда с темнотой наша артиллерия начинала обстрел виноградников, накрывая прячущихся там моджахедов сплошным огнём. Тогда над этими виноградниками, над разрушенными кишлаками повисали осветительные бомбы. Жёлтые, как огромные лимоны, они медленно спускались на парашютах, качались, освещая всё призрачным потусторонним светом. Застава, на которой я находился, через несколько дней после моего отъезда была сожжена дотла атакующими моджахедами, выпустившими по ней сотню реактивных снарядов.
Вторая моя встреча с Варенниковым состоялась в Азербайджане, когда в Баку шли бои, пахло гарью, и всё приближалось к распаду государства. С группой писателей я был в Азербайджане. Мне хотелось показать моим сотоварищам, никогда не видавшим войны, всю драму карабахского конфликта, когда один народ ополчился против другого. И в этот конфликт втягивались советские солдаты из двух армий, одна из которых стояла в Азербайджане, а другая — в Армении. Наёмники из этих двух армий уходили на войну, сражались по разные стороны линии фронта и убивали друг друга.
Мы с писателями находились на аэродроме Гянджи, готовились к отлёту, ждали самолёт, который мог бы отвезти нас в Москву. Самолёта не было, и он не ожидался ни сегодня, ни завтра. Я увидел садящийся на взлётное поле вертолёт. С вертолёта сошёл генерал Варенников в окружении свиты военных, он отдавал краткие распоряжения. Варенников отправился обратно на борт, когда я окрикнул его: «Валентин Иванович!»
Он обернулся, остановился, я доложил ему наши проблемы. При мне он приказал связаться с бортом, который летел из Баку в Москву, вёз офицеров, участвовавших в бакинских событиях. Самолёт по приказу Варенникова сделал крюк, опустился в Гяндже, и мы перебрались на переполненный борт. Сидели не в креслах, а кто на полу, кто на ящиках. Я сидел на полу рядом с креслом, в котором крепколобый скуластый полковник читал какую-то книгу. Книга была воспоминаниями генерала Деникина, а полковник, отработав в Баку, пройдя трагический 1991 год, в будущем оказался генералом Лебедем.
Прощаясь со мной в Гянджи, Варенников снова сказал: «Жму руку».
Ещё одна встреча была накануне грозных событий 1991 года. Тогда Горбачёв и Яковлев решили создать в Советском Союзе многопартийную систему, чтобы наряду с коммунистической партией возникли другие партии-попутчики. Крючков с помощью госбезопасности сумел создать либерально-демократическую партию Жириновского, которая существует по сей день.
Была попытка создать патриотическую русскую партию, и это поручили Варенникову. Он пригласил меня к себе, обсуждал со мной проблемы патриотического движения в России и создание союза из небольших патриотических организаций, превращение этого союза в партию. Эти усилия ничем не кончились, ибо наступила пора ГКЧП. Варенников был отправлен Язовым в Киев, где должен был контролировать состояние войск и состояние южного фланга Советского Союза.
Он вернулся в Москву после краха ГКЧП, и я позвонил ему из редакции газеты "День", просил объяснить случившееся. Он был сдержан, немногословен и на прощание сказал: «Жму руку».
Ещё раньше он помогал нам, едва сложившейся газете "День", не имевшей ни своих помещений, ни штата. Я пришёл к нему в Штаб сухопутных войск — этот огромный помпезный имперский дом, расположенный на Фрунзенской набережной. Варенников, в ту пору командующий Сухопутными войсками, принял меня в своём громадном кабинете. Я просил его помочь с помещениями. Он распорядился, и нашей газете выделили в Москве, недалеко от Новоспасского монастыря, военный модуль. Для нас это было большое счастье. Там было множество кабинетов, мы отремонтировали эти комнаты, повесили на дверях таблички с названиями отделов, с именами заведующих. Но мы не успели провести здесь ни одного своего заседания — последовал разгром ГКЧП, арест Варенникова, и новый, ельцинский, командующий сухопутными войсками Семёнов изгнал нас из этого варенниковского помещения.
Варенников оказался в тюрьме. Когда случилась амнистия, и ГКЧПисты были выпушены на свободу, Варенников не принял этой амнистии и защищал свою честь в суде. Ельцинский суд судил знаменосца Победы, судил Победу, судил тот священный парад. Какими они были жалкими, и как скоро они провалились! Варенников выиграл процесс, и с него была снята судимость.
Когда он находился в тюрьме, наша газета писала о нём, поддерживала его, была ему, хоть и слабым, но подспорьем.
Позднее, в другие времена, когда он стал депутатом Государственной думы, когда грудь его украшала Звезда Героя Советского Союза, и он возглавлял сообщество всех Героев Советского Союза, он привнёс в Думу этот победный дух. Я навещал его, и после каждой нашей недолгой встречи он поднимался из креста во весь свой статный рост и говорил мне: «Жму руку».
Теперь, когда Валентина Ивановича нет среди нас, я думаю о нём, вспоминаю бокал вина, выпитый в штабе 40-й армии. Вспоминаю жёлтые, лимонного цвета осветительные бомбы над кандагарской заставой. Вспоминаю его спокойное благородное лицо. И в дни затруднений, уныния, в дни грозные или печальные для нашей страны, я вспоминаю его бодрящие слова: «Жму руку».
