Богоугодное дело
Госпиталь на Литвинова – для таксистов место известное. Солдатики, посетители, медики частенько вызывают машины. Особенно вечерами, когда общественный транспорт не ходит или ходит плохо.
Очередной вызов пришёл около десяти вечера. Госпиталь. Поедем на Левобережье. Нормально.
Пришлось подождать. Она вышла на грани отмены заказа. Я видел, как женщина неловко пригибала голову, забираясь в салон. Высокая, худая, за сорок. Лицо не рассмотрел, тусклая лампочка, загоревшаяся на несколько секунд и упавшие на лицо длинные волосы не позволили.
Разговор начался с её извинения за задержку.
– Не за что, – отозвался я. – Наверняка, дела задержали. Работаете тут?
Она устало вздохнула:
– Не то, чтобы работаю. Так, помогаю солдатикам. Я вообще днём терапевт в поликлинике, на приёме сижу. А вечером сюда.
– Что, каждый день?
– Последний месяц – каждый. Не могу дома усидеть. Как однажды зашла, как посмотрела на них! Так сердце сжалось, будто родные они мне все. Вот день в больнице, а вечером бегом сюда. И вот вы знаете, заметила: усталости нет. Как будто Бог мне силы добавляет. Дело-то богоугодное.
– А чем помогаете? Там же свой персонал есть.
– Ооо. Тут много, чем можно помочь. Сёстры то есть, но... Ребят иной раз так много привозят, что все коридоры кроватями заставлены. И везде они – раненые, больные, в бинтах, в крови. Мечутся сёстры от одного к другому. Вот тут я и помогаю. Кому перевязку обновить, кому рану промыть, кого к операции подготовить. Утку подать не брезгую. А кого и просто обнять. Не поверите, для многих простая женская ласка дороже медали. Кто и прослезится. Я им по возрасту как мама. Душа иной раз разорваться от горя готова, так жаль мальчишек. Молодые же совсем. Без ног, без рук, без глаз… Всякие есть… Они воевать умеют, а вот жить придётся заново учиться… Так бы всех обняла и усыновила.
Пришла моя очередь вздохнуть. Горько, больно. Вспомнились строки Есенина: «И сколько с войной несчастных уродов теперь и калек! И сколько зарыто в ямах! И сколько зароют ещё!» Да, любая война калечит, и души и тела.
Машина остановилась у подъезда. Выбираясь, она зацепилась за верхний край проёма головой. Улыбнулась:
– Высокая я. Везде зацеплюсь.
– Удачи вам и сил!
– Благодарю. И вам удачи и хороших дорог!
Она ушла, а я долго не мог избавиться от ощущения, что это не она, а я только что вышел из госпиталя, где ребята в крови и в бинтах. И сердце давило и душу рвало… Хотел даже сойти с трассы и домой. А там махнуть самогончика… Но... Работать надо. Семья за спиной. И Россия.
Последняя заявка
Это была последняя заявка на вечер. Своё время почти выработал. Пора бы и отдыхать. Немного напрягло, что ехать туда и обратно, а значит, дольше. Но пока звенела заявка на телефоне, успел сообразить, что везти недалеко. Принял.
Мужчина лет сорока, в очках, выглядел бы вполне культурно, если бы не оттёкшесть щёк и мешки под глазами. Он подходил под ярким фонарём, успел разглядеть и несвежесть одежды, а когда сел, заметил подрагивающие ладони, сжатые в кулаки.
Ещё подумал, алкаш на мою голову… Не было печали. Первое слово, сказанное им было – «Брат». Значит, будет просить. Так и вышло.
– Брат, помоги.
Молчу, надо выслушать для начала.
– Я с будунища, две недели пью. Надо до магазина доехать, хотя бы пивка там взять. Сердце как барабан, окочуриться могу. Помоги, брат, – умоляющий взгляд.
– А чем помочь-то?
– У меня четыреста рублей, я половину на пиво потрачу. Тебе двести дам. Свозишь?
Двести, при заявке в триста пятьдесят, немного. С другой стороны, он же может, и правда, окочуриться. Бывали случаи, слышал. В таком случае его смерть на моей совести останется. Ладно, в убытке не останусь.
– Отменяй заявку. Отвезу.
Заулыбался, засуетился. Похоже, почувствовал, как с первым глотком пива возвращается жизнь в иссохшее от алкогольной жажды тело. Усевшись поудобнее, набрал номер яндекса. Знает, хорошо. «Ага, есть отмена. Ну что ж, поехали делать доброе дело. За двести рублей».
По дороге он не замолкал ни на минуту. Мы ещё не выехали на трассу, когда я уже знал, что поступил правильно. И дело не только в том, что спас загубленную душу. А вот в чём:
– Ты потом мой телефончик запиши, я тонировкой, бронировкой занимаюсь. Уже больше двадцати лет. Я вообще первый раз в запой свалился. Сына ранили на СВО. Со связи пропал. Потом нам сообщили, но без подробностей. Он сейчас здесь во второй городской. Пока переживал, не заметил, как и стакан в руке задержался. Он сначала в Луганске лежал. Так, неделю пролежал, его назад вернули, в часть. А он ничего не слышит. Он дронами занимается, полёт их корректирует. Знаешь?
Я кивнул:
– Дроновод?
– Ага, он. Когда он там под кустики ходил, рядом четыре бойца дежурили с автоматами. Он же не слышит ничего. Охраняли. Специалисты там ценятся.
– Он что, сразу на дроны ушёл?
– Изначально штурмовиком пошёл, добровольцем. Потом в разведке. А уже после его на дроны перевели. Там и ранило. Рядом дрон взорвался.
– А что с ним?
– Контузия. Подержали-подержали его неделю, видят, толку немае и обратно в госпиталь отправили. Сейчас он здесь, к операции готовят. Что-то на ушах резать будут.
– Ну вот, у тебя сына к операции готовят, а ты бухаешь. Может, ему помощь нужна?
Он обернулся извинительно-испуганно:
– Я всё. Пивка беру и всё. Завязываю. Лучше бы, понятно, водочки, но денег нет.
– Какой водочки?! Ты с водкой не остановишься.
Он печально вздохнул, соглашаясь. Видно, желание завязать не окрепло в нём ещё до стадии твёрдого решения.
– У меня деньги есть. Сто тридцать тысяч на карточке было. Жена заставила всё ей перевести.
– Ну и правильно, а то бы пропил всё.
– Да что правильно, тысячи две-три могла бы и оставить, сейчас не побирался бы. Вот
здесь останови, я быстренько до ночничка.
Я завернул на указанное место.
Вернулся, и правда, быстро. Минут через пять. На обратном пути он улыбался, заботливо поправляя пакет с двумя жестными баночками. Рассказывал про сына. Как пристрастил его к рыбалке, как лодку купили перед СВО. А потом ему в голову стукнуло, и парень ушёл на контракт. Зарплата у сына хорошая. По триста тысяч. На квартиру копит. Молодец!
Пока ехали, он записал мой номер и набрал, чтобы и у меня остался. Уже с улицы, заглядывая в открытое окно, всё просил не забыть, что он работает по тонировке-бронировке. «Номер теперь есть. Звони, Сашу спроси». Поможет, всё сделает и недорого. Потом вытянул руку из кармана, в пальцах была зажата пятидесятирублёвая купюра. Видел, как он удивился. «О, полтинник!»
– Брат, держи. Выручил ты меня. Пусть будет двести пятьдесят. Не в обиде?
– Не в обиде. Ладно, прощевай. И больше не пей. Сыну помогать надо.
– Не, не… Я всё, я завязал.
Разворачиваясь на узкой улочке, я думал о том, что и пьяницы не всегда алкаши. Разные причины есть. Просто вникнуть надо. Надеюсь, он точно завязал.
Стёкла вставят
Её я уже подвозил. До аэропорта. Пока подходила к машине, узнал. У неё там кафе «Кукурузник». Стройная, с кудряшками, прямой плащ до колен, миловидная. Тогда она болтала всю дорогу, а, уходя, пригласила заходить на комплексный. Глаза вот только в этот раз испуганные. Или показалось?
– К аэропорту?
– Да, к кафе.
– Что-то случилось?
– Только что из службы безопасности позвонили. Упало там что-то. Взрыв был.
Осколками посекло. Говорят, стёкла разбиты в кафе. Одно вроде даже распахнулось.
– Ну, стёкла, не самое страшное. Починят. Вы так уж не переживайте.
Не показалось.
– Страшно. Хорошо, хоть вечером, когда там никого. А то, что починят, это понятно.
У меня помещение в аренде. Переживаю, а что внутри? Не дай бог, что разбило. А у меня завтра мероприятие. Детей должны привезти. Узнают, что случилось и не приведут. А сейчас мероприятия редко бывают. Сами понимаете, не часто люди праздники отмечают. А у меня тоже люди. Им зарплату надо платить.
– Ну да, что есть, то есть, – поддакнул я.
А что ещё говорить?
Минут через шесть завернул к КПП аэропорта, там же и кафе рядом.
Она торопливо выбралась из салона, кудряшки затрепетали на ветру. Быстрым шагом, запахивая плащ, двинулась вокруг кафе. В темноте шибко не разбёрешь, но одно разбитое увидел.
Ну что, обстрелы и разбитые окна давно обыденный сюжет в нашем прифронтовом городе. Привыкли и к этому. Хотя… Если они выбиты в твоём доме, к этому не привыкнешь. А у меня дом недалеко. Но пока родные не звонят, значит, всё нормально. Поехали дальше трудиться. А стёкла… Стёкла – вставят. Лишь бы все живы были.
