Йосиф Бродский умер. По нашим меркам - уже давно, четверть века назад. Человек был камерный, нешумный, неполитизированный, из слоново-костной башни носа без нужды не казавший. Полемика о нём разгорается год от года всё сильнее. Ну, шо такоэ?
Вот пример.
Константин Сёмин:
Чего мы уцепились за Бродского? Лично меня раздражает не его бездарность (именно настойчивая, трудолюбивая бездарность, а не изменчивая гениальность), не антисоветскость даже (поздно пить боржоми). По-настоящему бесят две вещи.
Первое. Бродскопоклонничество давно является системой распознавания "свой-чужой" для нашей телевизионной тусовки. Все гусинское в ней испокон веку чистило себя под святым Иосифом. Как Исаак родил Иакова, так Парфенов родил Пивоварова, а тот — еще целую ораву юных подражателей. Сегодня они пытаются устроить в сакральной питерской коммуналке музей. А еще недавно ненависть к совку и скованность одной лингвистической цепью помогали этим певцам гламура отличать себя от провинциального быдла. Ставшая предвыборным мемом классовая пропасть между Уралвагонзаводом и Рублево-успенским шоссе - не выдуманная пропасть. Мы всегда были по разные её стороны. С одной — Ходор, Береза, Чубайс, Авен, Кох, семибанкирщина и ее телевизионная обслуга. С другой — мы, доверявшие более Даниле Багрову, понаехавшие из регионов, затаившие злобу на зажравшуюся Москву и презрение к такой Москве.
Вторая и главная причина - возмущение тем, что уже тридцать лет тысячи людей у нас поклоняются фейку, ноунейму, несуществующей величине. Американский куратор Бродского профессор Тизли был в шоке: "Вы сотворили новую религию." Приятно заставить дурака молиться, но когда дурак пробивает лбом дно, это вызывает оторопь и брезгливость.
Нет сегодня в мировой литературе никакого Бродского. Бродский всегда предназначался к употреблению только в России. Так и не выпрыгнув из бруклинской черты оседлости, так и не одолев языкового барьера (о, я прекрасно знаю, что такое культурный ареал газеты "Новое русское слово":), Бродский и теперь существует исключительно в России. Я не просто так показываю в ролике книжный магазин на Манхэттане. Очнитесь! Вам впарили контрафакт, лежалый товар. Пресмыкаясь перед раздутым до невероятных размеров нулем, страна и общество подтверждают свой периферийный, колониальный статус. Это одновременно похоже на раболепство индейцев перед конкистадорами и на разинутые рты жителей шахматных Васюков.
Как нет никаких американских политологов Николая Злобина и Ариэля Коуэна (это эмигрантские шуты, приглашаемые, чтобы легче было дурить аудиторию ток-шоу), так нет никакого всемирно известного поэта. Есть миф. Мыльный пузырь. Мне наплевать на него. Мне, как бы это помягче и пооригинальнее выразиться, за державу обидно. Не за нынешнюю, само собой, державу.
Ему возражает Захар Прилепин:
Менее всего Бродский нуждается в моей защите. Но вспоминаю всё время один текст. Тут пишут, что Бродского «на Западе нет» - ну, если мы так начнём измерять, на Западе вообще русской поэзии нет, в гробу они ее видали. Бродский, тем не менее, есть, и я читал как-то работу одного британского филолога, где он пишет: божечки, кому дали премию! Он же сексист, гомофоб, антилиберал, империалист, милитарист, ксенофоб... Ну и далее. Бродский - один из символов неприятия того, что творится сейчас в мире: вна украинах, прибалтиках и у их хозяв. Сдавать Бродского (тем более, в такие дни) - своих сдавать, обеднять себя. Его, кстати, Дмитрий Быков почище Сёмина ненавидит. С чего бы это? С того, что Быков понимает, что такое Бродский.
Дожили-с.
Захар Прилепин не раз и не два бросался на защиту Бродского. И в своих «Уроках русского» назвал Бродского величайшим поэтом. И в интервью Ксении Собчак гордо показывал книжную полку, где красовался Бродский.
В обиход вошла фраза: Бродский - ИХ национальный поэт (кого ИХ? евреев, что-ли?)
Бродский - это не мой национальный поэт. Мои национальные поэты - Светлов, Багрицкий, Слуцкий, Самойлов. Бродский и др. птенцы гнезда Ахматова со мной как-то не резонируют.
Но! Рази ж в том пичалька?
Похабнейшей статьёй отметился в «Завтра» Станислав Куняев. Сколько позёрства «на фоне»! Выставил себя чуть ли не «покровителем» молодого дарования, не забыл упомянуть о том, как передал деньги дочери Рубцова, «таща её на суд перед первой встречной грязью». Хотя осудить Куняева трудно: сам себя не похвалишь...
Всё свёл к «Агасферу» и «пресловутому антисемитизьму» увидев евреев в «Пилигримах», ну, у кого что болит.. Запомнились Куняеву из юности побегушки в еврейских издательствах, до сих пор отрыгается. И сидит десятилетиями, как тот Иван Бездомный: «Буря мглою небо кроет.. что такого в этих строках? Почему Бродский? Почему не я? Я тоже умею буковки складывать. И тучку чувствую, и бычка.. и Русь-матушку люблю сильно-пресильно! Так почему я - ацтой из русского гетто, а этот рыжий ручкается с королями и президентами? Наверное, тоскует по ржавой цистерне, и тайно мечтает опрокинуть со мной стопаря...»
А по сути - смотрит в книгу, видит - что всегда.
Ему - некогда. Он, как и прочие железно-векие (мой темин, производный от редькиной находки «Поэты стального века») слишком заняты поэтизацией окружающей лубочной срани, столь нервировавшей Бродского при жизни.
Не более, чем Куняев, видят в книге Прилепин и Бондаренко, пытающиеся одеть Бродского в ватник. Да и демшиза, убедившись, что стихотворение «На отделение Украины» не фейк, бормочет что-то невнятное и ужасно глупое.
Между тем, всё - перед глазами. Стоит только вежды отворить.
Там украшают флаг, обнявшись, серп и молот.
Но в стенку гвоздь не вбит и огород не полот.
Там, грубо говоря, великий план запорот.
Вот - всё!
Если будущий передвижник напишет пилигримов в манере бурлаков, картину стоило бы назвать: “Великий план запорот.” Никто и никогда не «забывал, за чем шёл» мимо капищ и ристалищ, Мекки, Рима и Крыма. Шли, вообще-то, в бесклассовое и внерасовое общество, где «свободное развитие каждого есть свободное развитие всех». Пришли - в лубок, «пускай художник-паразит другой пейзаж изобразит».
Бродский просто не мог откликнуться «на отделение Украины» иначе, но вовсе не потому, что был «ватником», им-перцем, либо дышал и чувствовал так же, как Захар Донбасский. Для Великого Пилигрима петлюровщина - это то же самое запарывание “великого плана,” та же прорастающая травой сквозь асфальт идентичность, тот же Куняев, только в профиль.
Поколение Бродского глядело с удивлением и негодованием на то, что для нас было уже аксиомой: «что мир останется прежним» (и хвала Всевышнему!).
***
Живёт на свете такой выдающийся человек: Гари Кимович Каспаров. Ему впору присвоить два титула. Первый: самый великий шахматист всех времён. И второй: человек, угробивший шахматы. До Каспарова включительно, чемпионат мира по шахматам - это событие для первых полос газет, будь то Известия или Нью-Йорк Таймс. А сегодня я даже не знаю, кто чемпион: Карлсон или его друг Энгельсон. Всякое действо, необязательное для физического выживания, существует лишь до тех пор, покуда есть читательский, зрительский, болельщический интерес. Нет интереса - все идут лесом, дышат носом. И неважно, как ты круто забил или остроумно написал. Интерес к поэзии, литературе держится на единстве литературного процесса.
Отношения между пишущими людьми никогда не были буколическими. «У поэтов есть такой обычай: в круг сойдясь, обплёвывать друг друга». Мы помним, как остро ненавидели друг друга Тургенев и Достоевский, как жёстко соперничали Есенин и Маяковский. При этом ни у кого не возникало сомнения, что все они - часть единого литературного процесса. Белинский мог разносить Гоголя в пух и прах, но ему бы и в голову не пришло назвать Гоголя бездарностью на основании его «писем к калужской губернаторше».
Набоков, не жаловавший Маяковского-человека и всякую советчину, не помышлял антологии русской поэзии без Маяковского, которого считал едва ли не равным себе.
Сегодня, когда поэтический дар оценивают согласно политической позиции, мы наблюдаем полнейший развал литературного процесса.
Скоро кто-то напишет нетленные строки: «пук-пук, какаш - Крым наш!» и их будут превозносить до небес. К чему это ведёт? Только к одному: к утрате читательского интереса. К превращению пишущего цеха в кружок филателистов. Поэт в России будет меньше, чем поэт.
Опыт грядущих поколений останется неосмысленным в литературных образах.
Мир не останется прежним.
