Виталий АВЕРЬЯНОВ, заместитель председателя Изборского клуба, доктор философских наук.
Название нашей сегодняшней темы звучит довольно тяжеловесно, но мы надеемся, что она будет не чисто академической, а живой, животрепещущей. Называется она «Цивилизационная идентичность России. Поиск новой модели самоописания». Мы над этой темой работаем много лет, Изборский клуб посвятил ей ряд коллективных трудов. Мы привлекаем и экспертов со всей России, которые не входят в клуб в качестве постоянных членов. И сегодня мы расскажем о новом проекте, над которым работали в последнее время и который продолжает мировоззренческий проект Изборского клуба, вышедший год назад. Посвящён он теме цивилизационной идентичности, т.е. тому, кто мы есть, России как целому, не только как феномену, но и как ноумену, т.е. тому, что сокрыто в её сущности, что не всем бывает понятно, доступно и вызывает массу споров о «русском Сфинксе». Мы поговорим о Русском мире, о государстве-цивилизации, о других возможных форматах описания России-целостности, о русском мессианизме и о других вещах.
Но прежде чем мы начнём разговор, хотелось бы, чтобы наше мероприятие открыл председатель Изборского клуба Александр Андреевич Проханов.
Александр ПРОХАНОВ, председатель Изборского клуба, главный редактор газеты «Завтра».
Это метафизическое начинание — то, чем занят Изборский клуб, — связано, мне кажется, с авангардным прорывом в область, где предстоит совершить философское открытие. До недавнего времени наши изборские метафизики, так же как русские философы прошлого, занимались собиранием разбросанных и растерзанных великих композиций, которые пошатнулись, были рассечены, частью уничтожены, частью расшвырены по огромным историческим пространствам. И работа по возвращению «философского парохода», по собиранию этих осколков, стремление создать из них матрицу, выстроить гармоничное целое — это колоссальная работа по систематизации разорванных фрагментов. Эта работа во многом завершается.
Открытие, которое предстоит сделать, связано, по‑видимому, с категорией «Россия — государство-цивилизация». Эта формула была введена сравнительно недавно. Она родилась, скорее всего, всё‑таки в политических кабинетах, а не в философских лабораториях. Но, родившись там, она сразу перешла в руки настоящих философов, людей, способных прозревать, формулировать высокие метафизические константы.
Виталий АВЕРЬЯНОВ.
Тема цивилизации, так называемая цивилизационистика, — это не просто тема научной дискуссии. Это тема острейшей концептуальной борьбы, можно даже сказать, войны, которая идёт уже более века. А сейчас она обострилась. Одно из объяснений этому заключается в том, что само понятие «цивилизация» используется разными силами в своих интересах. Это понятие полисемично: у него много значений. Два основных значения таковы. Одно утверждает, что существует много локальных цивилизаций, мир состоит из большого количества культурных или социокультурных вселенных. Вторая трактовка: цивилизация — это уровень развития, уровень цивилизованности, он для всех единый, и все должны под эту гребёнку, так или иначе, причёсываться, под неё подстраиваться и в соответствии с этими нормативами развиваться, оценивая и себя, и других.
Эта полисемия, двойственность настойчиво сохраняется, в том числе и в науке. И это не случайно. Метод, который мы взяли за основу в своей работе и используем уже не один год, — это взгляд на все социальные процессы через призму традиции-цивилизации. Это такое социокультурное понятие-бином. Традиция и цивилизация рассматриваются неотрывно друг от друга, в их внутренней глубинной связи. Понятно, что элементы цивилизации могут извлекаться из этого целого и распространяться, внедряться в другие культуры, но тем не менее в плане генезиса эти два понятия, с нашей точки зрения, нерасторжимы. Традиция относится к ядру, к внутреннему измерению любой цивилизации и любой цивилизованности в конечном счёте потому, что любая цивилизованность тоже рождается не из абстрактного мира людей, а из конкретной культуры, которой всегда присуще конкретное сакральное ядро. Многие теоретики эту истину о культурном фундаменте цивилизации признают, и тем не менее двусмысленность сохраняется.
К примеру, Хантингтон, который, казалось бы, бросил вызов некоторым застарелым предрассудкам теории модернизации, на одной и той же странице начинает критиковать эту полисемию, о которой я только что говорил, и вдруг опять скатывается к тому, что есть и то, и другое: есть и локальная цивилизация, но всё равно есть глобальная цивилизация. Очень не хочется западным учёным и идеологам отказываться от этой двусмысленности — и это неслучайно.
Субъектность культуры выносится вовне, она работает не изнутри, а по периферии культуры. Посредник, шпион, меняла, рахдонит на Великом Шёлковом пути, клан Сассунов, которые торговали опиумом, и стал важнейшим фактором развязанных Британией опиумных войн; Ост-Индская кампания, также сконцентрировавшая интересы нескольких крупных торговых кланов и сделавшая это ради порождения колониальной системы, — всё это в понимании Запада в конечном счёте и есть настоящая цивилизация. В мир-системном подходе эти факторы именуются «системными связями», которые возникают между разными мирами. При этом то, что содержится внутри, в глубине этих миров, не так уж существенно. А существенно именно то, что возникает на границе — посредническая, дипломатическая, разведывательная среда, среда всевозможных «медиаторов».
Это такой, можно сказать, вывернутый наизнанку мир. Вместо дара, который лежит в основе сакральности любой культуры, — принцип торга, регулирующий жизнь секулярной периферии. Торг вместо дара. Цивилизация-коммуникация, не создающая, а лишь приумножающая уже имеющиеся богатства и ценности, манипулирующая ими, — против цивилизации, производящей человека, культуру, ценности, в том числе и материальное богатство (его добыча, его накопление в хозяйстве, в поколениях, в строительстве культуры и конкретного цивилизационного мира).
Русская философия за последние 150 лет развивалась вокруг цивилизационной эстафеты, идущей от почвенников, от Достоевского, от Данилевского, о чём мы в этом зале уже неоднократно говорили. У русских проявился определённый талант — любоваться многообразием Божьего мира. У любимого мной поэта Велимира Хлебникова есть такая строка: «На свете потому так много зверей, что они умеют по‑разному видеть Бога». Понятно, что Хлебников говорил здесь не только о зверях. В контексте такой вот цивилизационистики, от слова «цивилизация» как «цивилизованность», получается, что не так важно, какие бывают звери, а важно, какие в зверинце клетки. Хорошая, качественная, красивая эффективная клетка — это и есть цивилизация. Западный мир видит себя в роли то ли зоологов, то ли охранников этого зоопарка.
Но, что интересно, самые крупные западные мыслители, обращавшие взгляд на Россию, так и не смогли, мне кажется, до конца разгадать нашего сфинкса. Кого мы ни возьмем — Освальда Шпенглера, Фернана Броделя, Уильяма Макнила, любого из заметных цивилизационщиков — все они колебались и сомневались в том, является ли Россия абсолютно самостоятельной, или она всё‑таки, по крайней мере, в послепетровскую эпоху, примыкает к западному миру. Однозначного ответа никто из них не дал. Разве что Арнольд Тойнби — как исключение — утверждал, что, несмотря на флёр вестернизации, русские всё равно остались сами собой, и Запад в результате этих преобразований затронул Россию только на поверхностном уровне. Но не так давно, 10 лет назад, председатель Европейской комиссии Жозе Баррозу заявил: «Россия — это континент, который притворяется страной. Россия — это цивилизация, замаскированная под нацию».
Понятно, что это во многом была реакция и на Мюнхенскую речь Путина, и на разговоры о России-цивилизации, которые уже тогда начинались. Но сама фраза Баррозу взята им от китаеведов, потому что ещё в начале 1990‑х годов Люциан Пай, к которому многие возводят самое понятие «государствоцивилизация», заявил, что Китай — это цивилизация, которая притворяется национальным государством.
Именно на Китай впервые указали как на государство-цивилизацию. Это не случайно. В Китае особое отношение к государству, очень не похожее на то, что мы видим в других культурах. И, безусловно, не похожее на отношение к государству в России. Здесь я хочу подчеркнуть ещё одну важную вещь. Когда мы говорим о моделях самоописания разных цивилизаций, мы должны понимать, что каждое самоописание глубоко своеобразно. Если даже мы применяем один и тот же термин, например, «государство-цивилизация», к разным культурам, это не значит, что они похожи. Это значит, что лишь в каком‑то отношении можно обобщить это множество. В случае с государством-цивилизацией можно сказать, что и та, и другая цивилизация тяготеют к политическому единству.
Конечно, в чистом виде государств-цивилизаций не бывает, поскольку границы политические и границы цивилизационного ареала до конца нигде не совпадают. Любая цивилизация дышит, отступает, наступает; существуют диаспоры, которые частично, скажем, в культурном плане, принадлежат одной цивилизации, а в социально-экономическом — функционируют в другой. Есть пограничные сообщества, которые постоянно делают свой «цивилизационный выбор», колеблются, к какой цивилизации им себя причислить (их ещё иногда называют лимитрофами). Эти границы подвижны, кроме того, часто цивилизации существуют в виде нескольких государств. В Китае это Большой Китай и Гонконг до момента их воссоединения, а теперь — Большой Китай и Тайвань. В современном Русском мире как минимум у нас есть два государства — Российская Федерация и Беларусь, — в которых сами лидеры признают, что оба государства входят в одну цивилизацию. Можно говорить, что в каком‑то смысле Казахстан, Приднестровье и многие другие территории относятся к исторической России, но политически от неё отторгнуты. Это не отменяет тезиса о государстве-цивилизации. Это говорит лишь о том, что здесь наблюдается постоянная геополитическая динамика.
Тема самоописания связана, конечно, с деколонизацией, с тем, что наступила новая эпоха в социогуманитарных науках, которая предъявляет эти новые попытки самоописания. Наша русская мысль была в этом отношении пионерской. Достаточно назвать евразийцев, например, Николая Трубецкого, который в работе «Европа и человечество» не только подчеркнул цивилизационный подход и создал теорию неорганической традиции, но и бросил клич к интеллигенции всех незападных стран о необходимости восстания против влияния Запада. Что интересно, настоящее восстание цивилизаций начинается только теперь. Получается, что Трубецкой становится сегодня необыкновенно актуальным с этой его работой. Он предвидел, а в некотором роде и программировал события более чем на 100 лет вперёд.
Не случайно в современной России одновременно с утверждением представлений о самобытной цивилизации проросло понятие Русского мира. Понятие «Русский мир» стало очень важным и ценным. Хотя все цивилизации, так или иначе, метафорически называют «мирами»: например, западный, китайский, индийский, исламский миры. Но в русском языке слово «мир» нагружено мощным слоем иных, чем в других языках, коннотаций. Это не чисто языковая проблема, а проблема картины мира. То есть у нас такая картина мира, в которой само слово «мир» имеет несколько иной вес.
Через понятие «мир» мы соприкасаемся с огромным количеством вещей. Это Вселенная, космос, Земля как планета, символический шар державы в руке у государя. Это такой важнейший архетип, как община, общество, мiр. Русский народ всегда называл свою социальную ячейку этим словом, полностью совпадающим с понятиями «вселенная» и «космос» и являющимся как бы их синонимом. Кстати, другие культурные общности, жившие рядом с великороссами, тоже это принимали. В южных регионах, включая Украину, есть понятие «громада» — это абсолютный аналог понятия «община» и «мир». На восточных территориях понятие «юрта» исторически сблизилось с понятием «мир» и «община». Это видно, например, в словаре Даля — описывая эти явления, он чётко показывает, что они аналогичны в разных регионах. Поскольку понятие «мир» настолько нагружено содержанием и пронизывает всю нашу реальность, получается, что мы видим совпадение смыслов на самом высоком уровне, на уровне макрокосма и микрокосма.
Русский мир действительно не похож на другие миры, и формируя исторический процесс сближения разных народов, культур, религий, формируя вместе с ними совместную картину мира, общую судьбу, общий проект, какую‑то эмпатию, он тем самым формирует единый цивилизационный код.
Самое важное, на чём я завершу своё вступительное слово и что отмечают практически все исследователи, не только российские, но и те, кто наблюдает со стороны: для Русского мира характерна ненасильственность, высокая степень уживчивости между разными этнокультурными компонентами, характерна комплементарность, о которой говорил Лев Гумилёв и на основе понимания которой построено современное евразийство. Об этом свойстве склеивания миров в русском пространстве писали и Данилевский, и Достоевский, и Константин Леонтьев. Вальтер Шубарт предложил целую концепцию иоанновского, или иоаннического, человека, то есть человека мессианского, дух которого пропитывает всю эту огромную цивилизационную культуру, все народы, которые живут на территории России и рядом с ней. Николай Лосский и особенно Иван Ильин подхватили эту идею и подняли на ещё большую высоту обобщения. На сегодняшний день это уже, конечно, достояние нашего национального самосознания — восприятие пафоса центрального характера русского народа на евразийском пространстве.
Евразийцы-основатели в 20‑е годы XX века не просто первыми предложили концептуальное понятие «русский мир» (это сделали не постсоветские диссиденты Гефтер, Щедровицкий и Павловский, а именно евразийцы в лице, прежде всего, Петра Савицкого). Евразийцы заговорили о русском мире как о главной движущей силе Евразии. В этом смысле они 100 лет назад внесли огромный вклад в понимание того, о чём мы сегодня говорим.
Вардан БАГДАСАРЯН, декан факультета истории, политологии и права Государственного университета просвещения, доктор исторических наук.
В этом году произошла очень большая победа: впервые на государственном уровне — на уровне указа президента — было заявлено, что Россия есть государство-цивилизация. Это указ о формировании государственной политики в сфере исторического просвещения. Теперь, как бы ни хотели все противники и как бы этому ни сопротивлялись либералы, заявлено, что в плане преподавания, в плане организации школьных учебников мы должны смотреть на исторический процесс через призму подхода к России как государству-цивилизации.
До этого доминировала, где‑то явно, где‑то латентно, так называемая теория модернизации. Эта концепция имеет вполне определённое содержание, она возникла в рамках американской культурной антропологии в конце 50‑х годов. Суть этой концепции заключалась в том, что есть традиционное общество, которое вариативно, и современное общество, которое универсально. Путь от традиционного общества к современному есть модернизация. Но возникает вопрос — а где же тут традиционные ценности, где суверенитет России, где православие? Ничего этого нет. Это всё архаика, помеха на пути модернизации. В этом отношении коллизия возникла уже в 2022 году в связи с концепцией традиционных ценностей.
Более того, теория модернизации подводила к выводам, зачастую прямо заявляемым, что Россия вообще не модернизируема. Не модернизируемо, во‑первых, российское государство, которое воспроизводит автократическую империю; не модернизируем, во‑вторых, русский народ, который воспроизводит антииндивидуалистическое сознание; не модернизируема Русская православная церковь. А поэтому Россия есть помеха и враг прогрессу. На основании теории модернизации был выстроен историко-культурный стандарт. И то, что сейчас в противоположность этим установкам выдвинут другой концепт — государство-цивилизация, — это, безусловно, победа.
Сейчас все либералы возбудились, идут попытки выхолостить содержание концепта «государство-цивилизация», подменить его чем‑то другим, заменить пусть не слова, но содержание. Поэтому для нас сейчас принципиально важно в научном плане застолбить тему «государства-цивилизации» и того, что из этого вытекает, — сам цивилизационный подход. Время течёт быстро, если мы опоздаем, противники этого концепта сделают своё чёрное дело и осуществят эту подмену.
В России концепт «государство-цивилизация» впервые был озвучен в 2012 году президентом. За 12 лет ни в учебниках, ни в программах это никак не отразилось. То есть налицо фактически концептуальный саботаж заявленного на уровне президента концепта. Между тем он действительно имеет большие следствия.
Во-первых, если мы — государство-цивилизация, мы берём цивилизационный подход за основу. Второе следствие: значит, российская государственность отличается от других государственностей, и действует третий закон Данилевского о запрете экстраполяции: нельзя взять одну модель и перенести из одной цивилизации, из одного историко-культурного типа в другой существенные черты, механизмы, принципы этой модели. Третья позиция: цивилизация основывается на цивилизационно-идентичных ценностях. Значит, у нас свои особые ценности, которые отличаются от ценностей других сообществ. Четвёртое следствие: цивилизации исторически воспроизводятся. Цивилизация — это не о переменных, цивилизация — это о константах. Значит, Древняя Русь, Московское царство, Российская империя, Советский Союз, современная возрождаемая Россия — это всё одна цивилизация, и она воспроизводится. Пятая позиция: если мы государство-цивилизация, для нас имеет принципиальное значение наш суверенитет, он вытекает из наших цивилизационно-идентичных ценностей. И более того, пока есть суверенитет, сохраняются наши цивилизационно-идентичные ценности. У Данилевского это, по‑моему, второй закон. Шестая позиция: отступление от принципов государства-цивилизации приводит к цивилизационному кризису. Эта так называемая Смута возникает, когда мы отступаем от своей собственной цивилизации, от своих ценностей. Седьмое следствие: наши конфликты с другими цивилизациями могут носить характер конфликтов цивилизационных. Именно так надо понимать наши конфликты с Западом. Ещё очень важное следствие: не бывает правых и левых цивилизаций. Взгляд с правой или с левой стороны на историю — это, по большому счёту, воспроизводство гражданской войны. Цивилизации не правые и не левые, цивилизация — это о другом. Цивилизационный подход в этом отношении объединяет и консолидирует общность поверх идеологических борений.
Не знаю, имели ли в виду и осознавали ли все эти следствия, когда вводили на уровне государственной власти данный концепт, но эти следствия объективно есть. И более того, если мы заявили цивилизационный подход, из этого следует вывод, что та модель государственности, которая сложилась и была установлена в начале 90‑х годов, не соответствует теперешней модели российской цивилизации. Значит, эту модель надо менять и возвращаться к себе. Капитализм антицивилизационен, он противоположен и российской цивилизации. От антицивилизационных привнесений надо отказываться, отбрасывать их.
Сейчас термин «государствоцивилизация» пытаются заменить на «страна-цивилизация». Но это не одно и то же. Страна-цивилизация — тут мы ничего нового не привносим. Он означает, что есть некая территория, которая относится к цивилизации. А государство-цивилизация — это более напряжённый концепт. Он предполагает, что государство руководствуется в своей политике цивилизационными ценностями, несёт эти цивилизационные ценности, которые и являются основаниями его политики. И во‑вторых, государство-цивилизация выступает собирателем цивилизационной общности. Российское государство-цивилизация, — а есть и российская цивилизация, которая более широка, — собирает эту общность. Государство-нация эту общность не собирает. Государство-нация — это одноуровневая идентичность: либо идентичность гражданская (французская версия нации), либо этнокультурная (немецкая трактовка нации). Государство-цивилизация предполагает как минимум двухуровневую идентичность. Есть множество различных этнических групп. Кем был Пётр Багратион? Кто скажет «грузин», будет прав. Кто скажет «русский», тоже будет прав. Потому что государство-цивилизация предполагает и этнический, и цивилизационный уровень, и в этом его принципиальное отличие от государства-нации.
Скажу больше, если мы государство-нация (этот концепт, который нам пытались внедрить, исторически сложился на западной почве, когда они не могли решить проблему религиозного сосуществования; концепт государства-нации — это Вестфальский мир), нам нечего делать на Украине. Там государство-нация, здесь государство-нация — 15 государств-наций осталось после роспуска СССР. Но если мы государство-цивилизация, мы обязаны вернуться в наш цивилизационный мир и осуществлять там соответствующую ценностям этой цивилизации политику.
Ещё раз хочу обратить внимание, что коль скоро открылось окно возможностей, возникла точка опоры, её надо использовать, и если мы не используем её сейчас, противники повернут это в другую сторону. Давайте активно над этим концептом государства-цивилизации поработаем, чтобы все попытки злоумышленников отыграть назад эти положения не имели более шансов.
Валерия СПИРИДОНОВА, главный научный сотрудник Института философии РАН, доктор философских наук.
Само понятие «государство-цивилизация» было произнесено западными учёными. Это явление с самого начала было воспринято ими как вызов. Впервые это понятие появилось в книге британского историка Мартина Жака, который долго жил в Китае и осознал глубокую тысячелетнюю традицию особой китайской культуры, которая живёт своим миром и практически идёт своим путём, сохраняет свою историческую, культурную, социальную самобытность, несмотря на то, что её вписали в западный мир. Вернувшись на Запад, Жак выпустил книгу, которая называлась очень симптоматично: «Когда Китай правит миром: конец западного мира и рождение нового мирового порядка». То, что это было произнесено, показывает, что сама концепция задумана в конфликтном ключе. И воспринимается эта проблема как вызов существующему порядку, вызов глобализации, и прежде всего — американской гегемонии.
В единой универсалистской, прогрессистской логике развития, о которой здесь говорилось как о модернизации, существуют некие варварские государства (все государства для Запада являются таковыми), а конечной точкой развития, естественно, является такой образец, как западное общество. Эта прогрессистская элементарная схема предполагала включить в глобальное пространство все страны мира. И тут вдруг неожиданно появляются страны, которые не желают следовать по этому пути. Это было воспринято как самый серьёзный вызов. Однако, несмотря на это, вызов был принят, причем китайцами, которые всегда стремятся идти по пути гармонии и ликвидации напряжённости и конфликтов. Ответная книга китайского профессора Чжан Ванвея называлась «Китайская волна: рождение цивилизационного государства».
Когда возникла первоначальная дискуссия, предполагалось, что термин «государство-цивилизация» идёт в контроверзе термину «государство-нация», который, собственно, и относился фактически к западной цивилизации. Новая идея была подхвачена веером по всему миру, и одна за другой несколько стран на правительственном, государственном уровне заявили, что они являются государствами-цивилизациями или желают быть таковыми, по крайней мере, стремятся построить такую модель. Среди них были такие крупные восходящие экономики, как Индия, Бразилия, Турция и Россия. Впоследствии о том же заявили Египет, Армения и ещё несколько государств, которые концептуально это никак не обосновывали. Массовость этого явления сразу вызвала напряжение в западном мире, к термину «государство-цивилизация» стали относиться очень серьёзно.
Известный шведский социолог Йоран Терборн тщательно исследовал концепцию «государства-цивилизации» и сделал резкое заявление. Он считается самым цитируемым социологом в мире, поэтому его высказывание было значимым. Терборн сказал, что это не просто консервативные, а откровенно реакционные проекты. В научной среде началось обсуждение концепта государства-цивилизации, и вся аргументация, которая представляла собой его разрушение, строилась на том, что оно несовместимо с институциональной сущностью понятия «государство», которое относится к организациям. Ведь под государством на Западе понимается не более чем правительственный аппарат или механизм, всегонавсего инструмент управления. Это один из многочисленных институтов общества, который наравне с другими может быть легко ликвидирован, без которого любая страна может обойтись (к чему, собственно, всегда и стремилась западная социология). А цивилизация — это некий организм, который, согласно тому же Тойнби, рождается, живёт и умирает. И на основе такой элементарной аргументации выстраивалась вся критика. Такой политологический спор, казалось бы, не слишком серьёзный, неожиданно выявляет очень глубокие мировоззренческие разногласия между западным и незападным восприятием, потому что в незападных странах, как свидетельствуют практически все наши исследователи, само государство воспринимается отнюдь не как государственный аппарат, а как система организации общества, которая возникла в конкретных исторических условиях.
Итак, этот концепт был воспринят в западных странах как инструмент разрушения мирового порядка и выстраивания грядущего нового порядка на иной основе, отличной от прогрессистской схемы движения от варварского традиционного общества к современному.
Андрей ИВАНОВ, директор Центра гуманитарного образования Алтайского государственного аграрного университета, доктор философских наук.
Я начну с позитивных моментов, связанных с понятием российской цивилизации, а потом сделаю несколько критических замечаний.
Если мы говорим о евразийцах, надо помнить, что они выделяли три крупные цивилизации, внутри которых есть субцивилизационные образования. Это восточная мега-цивилизация (можно использовать такой термин), западная мега-цивилизация, которая доминировала в последние века, и евразийская мега-цивилизация, Северная Евразия, которой принадлежит Россия. Когда‑то Гегель сформулировал закон, что дух истории, или история, движется с востока на запад и завершает свой путь в Германии. Потом Владимир Соловьёв уточнил, что мировая история и цивилизационный дух не только движутся с востока на запад, но и загибаются опять на восток в Россию, которой суждена определённая историческая цивилизационная миссия. А Пётр Николаевич Савицкий открыл ещё один удивительный закон: центр цивилизации неуклонно смещается из южных районов в более северные.
Поэтому я бы сформулировал так: центры цивилизационного развития смещаются с востока на запад к северу и опять на восток, в сторону нашей российской, евразийской цивилизации, у которой особая миссия, особенно в нынешнюю эпоху, когда Запад вступил в ситуацию кризиса. Становится очевидным, что мы действительно не Запад и не Восток. У нас своя задача в мировой истории, это всемирная задача. Должны произойти фундаментальные изменения в экономической сфере, в политических отношениях, в отношении к природе и, конечно, в сфере духа. У такой цивилизации, как российская, которая практически совпадает с Северной Евразией, просто не может не быть великого исторического проекта, тем более в то время, когда мы находимся в ситуации глобального кризиса.
И здесь, когда мы начинаем осмысливать цивилизационную проблематику с разных сторон, нужно быть очень аккуратными в использовании терминологии. В этом смысле я позволю себе покритиковать термин «государство-цивилизация» — не для того, чтобы от него отказывались, но, по крайней мере, чтобы мои критические замечания учли. Честно говоря, я этот термин не использую. Бывает опасно соединять разные понятия, тем более предельно общие, связывая их воедино и написав вот так, «через чёрточку». Категории «государство» и «цивилизация» вводились для осмысления разных сфер общественной жизни. Государство, я хочу это подчеркнуть, предназначено для осмысления властных отношений, систем управления, которые существуют в обществе, политических отношений и так далее. Но понятие цивилизации гораздо более фундаментально. Оно подразумевает, что кроме политических отношений, сферы управления есть экономические отношения, хозяйственнобытовые установки, система ценностей, наконец, территория, где цивилизация развивается. То есть цивилизация — это понятие более фундаментальное и более общее.
При этом я совершенно согласен с профессором Багдасаряном, что любая самобытная цивилизация требует своего собственного государственного образования, которое эту цивилизацию удерживает, развивает, проявляет её существенные свойства. То есть государство должно органически укореняться в той или иной цивилизации. Государственные структуры, система управления, политические отношения, вырастая из цивилизационной, культурной почвы, должны работать на её развитие и укрепление.
Однако государство порою может делать всё, чтобы разрушить собственное цивилизационное основание. Приведу несколько примеров. Возьмём византийскую христианскую цивилизацию. Что делает Юлиан Отступник? Он, используя государственный аппарат, фактически разрушает формирующиеся христианские основы византийской цивилизации. Мы говорили про Китай — действительно, там государство всегда играет фундаментальную роль. Но в истории Китая были периоды, например, величайшая эпоха Тан, эпоха императора Сюань-цзуна, когда всё процветало, и государство хорошо работало. Но Сюань-цзун говорит так: всё в Китае поднебесном идёт прекрасно, я теперь с моей любимой Ян-гуйфэй буду заниматься поэзией, писать картины лаком, а в государстве пусть всё идёт своим чередом. И буквально через несколько лет цивилизация там практически рухнула, долгое время пребывала в хаосе, когда возник уйгурский мятеж генерала Ань Лушаня. То есть государство может работать на разрушение цивилизации. Посмотрите на наш недавний пример — государство Ельцина в 90‑е годы. Оно занималось тем, что разрушало цивилизационную основу существования России. Это было инородное тело в русской цивилизации.
Если вспомнить историю России, например, освоение Севера, — разве оно велось с помощью государства? Монахи уходят в пустынь, потом к ним подтягиваются крестьяне. Другой пример — Сибирь. Сначала туда идут сформированные на деньги Строганова отряды Ермака, а потом государство действительно помогает двигаться дальше в Сибирь. Надо помнить это различие — что есть общественные организации, есть сфера культуры, которую, конечно, государство должно поощрять и защищать. Но это все‑таки самостоятельная сфера.
Теперь по поводу Русского мира. Виталий Владимирович правильно сказал: это фундаментальное понятие, которое мы должны защищать. Кстати, впервые, насколько я знаю, его использовал Василий Осипович Ключевский, который показал, что Русский мир прорастает во все другие миры — тюркские, буддийские, угро-финские, — у нас много разных миров. Он их пронизывает, цементирует, делает нашу российскую цивилизацию единой. Вот что пишет Ключевский. «Ради спасения души монах бежал из мира в заволжский лес. А мирянин цеплялся за него и с его помощью заводил в этом самом лесу новый русский мир».
В этом — величие русского мира. Кстати, одно из фундаментальных свойств нашего национального характера, единственного в своем роде, — это способность перешагивать через национальный эгоизм. Не быть такими же эгоистами, как другие народы. Тот, кто себя забывает, собой жертвует, тот больше всего и прирастает. Это не значит, что мы должны продолжать чем‑то жертвовать, но эту нашу русскую миссию мы, конечно, должны постоянно проводить и защищать.
И последний момент, на котором я хочу остановиться. А что всё‑таки главное в существовании и защите цивилизации? Во-первых, это должен быть глобальный проект, над которым предстоит поработать. Во-вторых, это максимальная защита фундаментальных ценностей, которые коренятся в самом нашем языке. Есть слово «мир», как было правильно сказано, есть прекрасное слово «правда». А есть великолепное слово «верность». Ни в одном языке нет такого слова.
Государство будет стоять до той поры, покуда оно эти ценности утверждает и защищает. Это самое главное. Ценности — это то, что позволяет государству укореняться в цивилизационной почве, а если государство эти ценности пропагандирует и воплощает в собственной деятельности, тогда цены нет этому государству. Вот тогда действительно это будет сплочённое — через ценности — государство-цивилизация.
Роман БАГДАСАРОВ, кандидат исторических наук.
Первая мессианская идея в русской, российской культуре явно артикулирована в Начальной летописи, где говорится о том, что Русь как народ, объединённый вокруг православия и власти великого князя, является преемником в путях, в промысле Божьем ветхозаветного Израиля, является адресатом ветхозаветных пророчеств. Собственно, русская летопись была построена на проективной эсхатологии, то есть эсхатология не воспринималась как нечто абстрактное, отвлечённое от истории, от текущей политики, но эсхатологические смыслы усматривались в текущей политической ситуации, именно с этой точки зрения всё осмысливалось.
Вторая идея, которая возникла хронологически уже в период, можно сказать, Московского царства и того, что ему предшествовало, в частности, в Новгороде, — Русь как центр иафетической экспансии. Существует представление, не только христианское, но и авраамическое, о трёх сыновьях Ноя, за каждым из которых закреплена определённая, можно сказать, мегацивилизационная миссия. За Иафетом закреплена миссия расширения, а затем с ним был ассоциирован чин царства. Таким образом, иафетические народы, к которым относилось большинство европейских народов, а также Русь, были наследниками этой цивилизационной миссии.
Здесь нет чего‑то оригинального. Если мы почитаем скандинавскую литературу, Снорри Стурлсона, исландские саги, европейские хроники и тому подобное, — там всё это есть. Но у нас это было конкретно осмыслено ещё до возвышения Москвы в Новгороде через существование так называемой Обонежской пятины. Это вектор расширения Новгородской республики на восток, не ограниченный никакими пределами. Воспользовавшись недавним выражением президента, границы Обонежской пятины нигде не заканчивались, они простирались в некую неизвестную даль до восхода Солнца.
Следующий вектор мессианизма, который до сих пор никем, мне кажется, не описан адекватно: во время ордынской зависимости русских княжеств возникает очень высокий нравственно-этический стандарт отношения к администрации, который связан с Великой Ясой Чингисхана. Все, за исключением представителей коренных династий Чингизидов, уравнивались перед лицом государства, и уровень ответственности администрации был чрезвычайно высок. Мы можем это наблюдать сейчас в явном виде в Китае, но этот стандарт периодически, вспышками проявлялся в разные периоды русской истории и был усвоен народным сознанием как императив отношения к чиновникам. Если уровень ответственности чиновников не был достаточным, народ не воспринимал это чиновничество как что‑то серьёзное и легитимное, он над ними скорее насмехался. Такие представления и установки не могли произойти из феодальной городской культуры самоуправления на Западе, где уровень ответственности никогда не достигал подобной высоты.
Четвёртый момент — комплекс идей, связанных с Третьим Римом. Он, можно сказать, тройственный. С одной стороны, это идея церкви, чистоты церковных догматов, противостояние Ватикану как западному церковному центру. Здесь, в частности, мало обращается внимания на то, что Петербург строился как модель Ватикана, развёрнутая в масштабе целой столицы. Казанский собор во многом воспроизводит внешнюю архитектуру собора Святого Петра, а в основании Петропавловского собора лежат мощи святого Андрея Первозванного как апостола Руси. То есть это претензия на апостольство Русской церкви, которая до сих пор не реализована. Почему Русская церковь обладает слабой позицией? Потому что она не признаёт собственного апостольского происхождения. Это какой‑то нонсенс, но это так.
Второй момент идеологемы Третьего Рима связан с идеей царства, с идеей софианства, ответственности за судьбу христианских народов. Начиная с Алексея Михайловича и заканчивая греческим проектом Екатерины происходило осмысление русской истории в категориях греко-эллинской культуры, её сакрализации, когда в XVIII веке «Илиада» и «Одиссея» рассматривались в качестве сборников христиански преломленных пророчеств. Это было не возвращением в язычество, а неким иносказанием, понятным лишь для утончённой элиты.
Всего существует десять таких напластований русского мессианизма, которые реализовывались постепенно. Они соотносились с самосознанием элиты внутри страны, а внешне — с текущим политическим моментом, потому что была понятна исключительность России как некоего интегрирующего центра Севера Евразии. И в зависимости от политического момента возникало, актуализировалось то или иное учение, которые на самом деле взаимосвязаны (это своего рода многосторонняя объёмная фигура).
В советский период возникла идея России как гаранта многообразия мира. Именно через национальную политику, в которой мы усматриваем много неудач, был провозглашён такой принцип: для нас ценен каждый народ, каждая культура, каждый язык, и их потери мы рассматриваем как потерю для себя, как нанесение ущерба нашему государству. Отсюда — национальная политика СССР, которую можно критиковать, но которая была уникальной в мировом контексте. И сейчас она в плане преемственности выдвигает нас как гаранта многополярности в международной политике.
Наконец, последняя идея, которая сформировалась в тот момент, когда индустриализация и новая научная советская система стали приносить плоды, заключалась в следующем: СССР претендовал на то, что он является авангардом в развитии человеческого прогресса как такового. Эта миссия была вначале больше теоретической, но затем воплотилась в реальность и уже к концу существования Советского Союза ни у кого не вызывала сомнения. Мы её сейчас должны каким‑то образом вернуть. Но здесь важно понимать, что человеческую цивилизацию, если она понимается как некая монада, нельзя отделять от истории Земли. Это совершенно невозможно сделать в плане высокой науки после открытий Вернадского в плане ноосферы, после различных вариаций холистического мировоззрения, явленных в XX веке. Мы уже назад отступать не можем, и поэтому эта идея остаётся актуальной, и к ней должен быть общепланетарный подход.
Алексей БОЛДЫРЕВ, заслуженный преподаватель МГУ, кандидат философских наук.
О государстве-цивилизации, основах российской государственности учебники пишутся, книжки издаются… А я берусь доказать, что в основах российской государственности лежит анархическое начало, как это ни покажется странным и парадоксальным. Тут я сошлюсь на авторитет мыслителя, который мне лично симпатичен. Это Николай Бердяев, который много писал о русской цивилизации под термином «русская идея». Но он и сам был манифестацией русской идеи. Он обратил внимание на такую вещь: русская цивилизация содержит в себе полярные, противоположные начала. Одну из таких полярностей он попытался описать в следующих терминах. Русский народ — бунтарь, русский народ способен на восстание, русский народ — анархист. Это тезис. Антитезис: русский народ создал великую государственность, русский народ — государственник, русский народ способен нести крест государственности. В евразийстве существует такое понятие, как «тягловое государство».
Как эти вещи соотносятся? Откуда этот анархизм, склонность к бунту и откуда это государственничество? Это какая‑то цивилизационная шизофрения или они взаимообусловливают друг друга, глубоко связаны между собой?
Тут я обращусь к авторитетам. Мы много говорим о русских кодах и часто умножаем сущности, эти коды начинают друг друга повторять. Существует красота не только эстетическая, но и теоретическая. И одним из проявлений теоретической красоты выступает принцип простоты, когда работает бритва Оккама, отсекаются лишние сущности. Пушкин кратко, но ёмко сказал: особенности нашей культуры и цивилизации — в особом характере греческой веры. Для него это была в общем очевидная вещь. Но лишь много позже, когда светская культура уже захлестнула европейские страны, Макс Вебер написал нашумевшую работу «Протестантская этика и дух капитализма», в которой развернул мысль о религиозном характере культурогенеза. Кургинян сейчас работает над проектом «Православная этика и дух коммунизма». То есть в глубинном основании нашей цивилизации, нашей культуры тоже ищут и находят религиозный фактор.
Так вот, я считаю, что бунтарский, анархический элемент глубоко укоренён в особенностях православной культуры. Все отмечают, что православная традиция, в отличие от западноевропейских версий христианства, это подлинное христианство, оно радикально, оно в большей степени неотмирно. Этот потенциал неотмирности — тот духовный «термояд», который лежит в основании цивилизации. Это вечная новизна, вечная весна, отсюда черпается энергия.
Любая цивилизация проявляет себя в своих высших достижениях. Хочешь понять русскую цивилизацию, посмотри на её высшие достижения. А кто создаёт высшие достижения? Триумвират — герой, гений, святой. В основе гражданского героизма лежит духовный подвиг. Герой может быть необразованным человеком, но он поднимается над суетным мещанским дрожанием, над своим жалким земным существованием, он демонстрирует свою победу над смертью уже сейчас, в этой жизни. И в это мгновение подвига, даже того, который заканчивается смертью героя, он бесконечно возвышается над посюсторонним.
Русский героизм имеет православные греческие основания. Это анархическое начало есть начало мироотрицания как духовного подъёма — а дух есть отрицание бытия, как правильно говорил Гегель. Налагаясь на эту форму государственности, на форму патриотизма, энергия духовного термояда рождает героизм. Если же это энергия в форме каких‑то культурных ограничений, то мы имеем дело с гением, а если речь идёт о внутреннем духовном восстании против мира вообще, против мировой данности, как у Ивана Карамазова, то это религиозная гениальность или святость.
Интересно, что анархизм в русской традиции рассматривался не только в его политической версии. Даже у Бакунина, одного из столпов и основателей анархизма, анархическое начало имеет метафизическое измерение. Бакунин говорил: человек тем отличается от животного, что он, во‑первых, наделён разумом, сознанием (это очевидные вещи, бросающиеся в глаза), а во‑вторых, он по природе своей бунтарь. Я соединяю эти вещи и утверждаю, что само по себе сознание — это уже бунт против мира сего, против этой данности, потому что человек обладает уникальным качеством смотреть на мир со стороны. Иными словами, он набирает дистанцию, он посторонний в этом мире. Острое сознание этой посторонности является началом настоящего духовного пробуждения. Поэтому человек, как разумное существо, революционер по природе своей.
В случае с русской цивилизацией мы имеем дело с экстремальной духовностью. Поэтому она так нуждается в жёстких, строгих государственных рамках. Иначе она очень часто выливается в Смуту, в безгосударственность. Я не выступаю апологетом политического анархизма, поймите меня правильно. Я скорее выступаю апологетом мистического анархизма. Тем более что такое было в начале XX века в России. Это поэт Чулков, это Вячеслав Иванов; отчасти причисляют сюда и Толстого, который срывал всяческие маски, по слову Владимира Ильича Ленина, что тоже считают мистическим анархизмом.
Конечно, анархизм, который выливается в механическую безгосударственность, когда в каждом уезде свой Стенька Разин, — это ужас, это ад. Но можно мечтать о свободной федерации общин, о соборном единстве, о котором говорили мистические анархисты. Наш русский анархизм не индивидуалистичен, как у Штирнера на Западе. Штирнер — взбесившийся буржуа, по слову Маркса. А наш анархизм всегда соборен, как у Кропоткина: он исповедует солидаризм, солидарное начало как новые формы безгосударственного, но высшего устройства общества. Это заложено в русской цивилизации, в русской культуре, и мы должны это обязательно учитывать.
Виталий АВЕРЬЯНОВ.
Дело даже не в том, что сама русская натура такая анархическая, а в том, что у нас своеобразная историческая судьба. С одной стороны, государство — это прибежище в условиях страшных кризисов и испытаний, как крепостная стена, спасающая от нашествий.
А с другой стороны, государство наше было вынуждено регулярно вставать на путь сверхэксплуатации, сверхмобилизации. Это циклически повторялось. И отсюда стремление русской вольнолюбивой стихии разбегаться от государства, отсюда и первопроходцы, и казачество, и бегуны, и странники, и даже монахи, которые уходили не только от мирских грехов — они уходили ещё от этого своего рода скопления общества-государства. Они уходили в скиты, в пустыни. Но, что удивительно, все они не разрывали при этом внутренние связи с цивилизационно-культурной маткой. То есть таких отщепенцев, которые уходили и растворялись во внешней стихии, было очень мало. Подавляющее большинство русских бегунов, включая казачество, не разрывали связи, а своим движением вдаль расширяли пространство для русской цивилизации. И в этом один из её секретов. Своей жёсткостью, своей сверхэксплуатацией государство парадоксально побуждало русский мир расширяться. Этот расширяющийся фронтир был вторым контуром цивилизации. Первый контур жёстко фиксировал исторические завоевания, а внешний контур пульсировал. Это пульсирующее взаимодействие двух контуров и составляет драму, а иногда и трагедию нашей истории.
Михаил КИЛЬДЯШОВ, кандидат филологических наук.
Дорогие друзья, братья и сёстры, в той работе, которой мы занимаемся, очень важное значение имеет источниковедческий вопрос. Мы, конечно, идём от вершин, от книг, которые можно назвать книгами-университетами, книгами, равновеликими прожитой жизни. Но тем не менее в русской философии есть своеобразный Китеж-град, потаённый кладезь идей, который таится — если говорить о собраниях сочинений какого‑либо философа, — как правило, в последних томах, до которых редко кто доходит. В тех томах, где содержатся письма, записные книжки и прочее. Но тем не менее вот в таких словах, которые я называю неска́занными, недосказанными или несказа́нными, порой таится гораздо более ценное и значительное для нашей цивилизации и государства, может быть даже, нежели в каких‑то фундаментальных работах.
Пример. Флоренский пишет письмо Вернадскому, восхищённый идеей ноосферы. «Владимир Иванович, как бы хорошо по аналогии с вашей ноосферой предложить термин “пневматосфера” — сфера духа, в которой сопрягутся культура, молитва и творческий порыв». Термин только прозвучал и не получил должного развития. А ведь в нём очень много сущностного для русской цивилизации. Пневматосфера — не атмосфера, она не даётся даром и изначально. Её надо созидать. И может быть, весь мир её созидает, но только наша мессианская цивилизация в ответственности за неё. И когда эта сфера приобретает чёрные дыры, нам приходится их латать.
Иной пример. Запись из лекции по литературе Бахтина, которую успел сделать кто‑то из студентов. Бахтин говорит: «Князь Мышкин — это жертва, не нужная миру». Как жутко и страшно! Оказывается, может быть жертва, которая не нужна миру. И ты с содроганием думаешь, что Россия порой — это жертва, не нужная миру. И не беда жертвы в этом, а беда мира, потому что он до поры не вмещает в себя эту жертву. Но когда мир оказывается на краю бездны, он вспоминает о ней и пытается искупить себя самого через эту жертву.
Из записной книжки Андрея Платонова. «Притча. К Богу на страшный суд приходят два человека, один измождённый и умирающий, другой — полнокровный и в силах. Бог спрашивает первого — что ты делал всю жизнь? Я умирал во имя твоё. Ради чего? Чтобы преодолеть смерть. Бог спрашивает второго — что ты делал всю жизнь? Я берёг своё тело, потому что я боюсь смерти. А ради чего ты его берег? Очень страшно умирать. Вы оба боялись смерти, говорит Бог. Один из вас отрёкся от живого тела, другой из вас отрекся от живой души. Вы оба неправы. Что же нам делать? — вопрошают двое. Воскресните, чтобы понять самих себя».
Это притча о нашей цивилизации. Только из неё можно было развернуть целый учебник о сопряжении духа и тела — тела России в её государственности и её духа в её цивилизационности.
Эта грибница потаённых, несказанных идей для нас очень важна. Потому что мы должны быть преемственны в этой работе, но не вторичны. Можно ли создать самостоятельную философию на основе интерпретаций? Александр Андреевич, вы очень верно сказали: интерпретаторов много, историков в философии много, а философов, как в Серебряном веке, сегодня великий дефицит.
Но, например, книга Лосева о Платоне — это не биографическая книга. Это философский трактат. «Алексей Фёдорович, почему вновь античность?» — спрашивали его. «А как иначе я могу высказаться о своей родине?» — гласил ответ.
Ленин вычёркивает, как известно, Ильина из расстрельного списка, говоря: «Ильина не трогать, он написал лучшую книгу о Гегеле». Флоровский пишет «Пути русского богословия», охватывает десяток веков, а фактически пишет историю своего XX века. Мы тоже пишем историю века, и мне думается, что браться за всякое слово есть смысл только тогда, когда ты этим словом в своём летописании хотя бы на слово опережаешь текущий век, и это слово тебе подсказывает, какой день творения нынче на часах. Есть ощущение, Виталий Владимирович, что хотя бы на слово в своём труде мы век опережаем.
И ещё два слова по поводу того, что сказали наши сибирские друзья относительно цивилизации и государства. Да, конечно, эти понятия не тождественны и абсолютно не обязаны быть тождественными, и бывают времена, когда они антиподны. Но ничто не исключает тех времён, когда государство и цивилизация могут совпасть. И это благо.
Скажу со своей колокольни, что государство и литература — это тоже не одно и то же. Но в своё время возник соцреализм, возник Союз писателей в том виде, в каком он был на начальной стадии, и возникла симфония государства и литературы из той анархии литературного процесса, которая предшествовала Союзу писателей.
Вспоминаются слова Тютчева, который говорил, что Россия должна была стать великой империей ради того, чтобы вместить в себя православие. Мы не всегда это осознаём, но Российская империя во времена своего величия в пять раз больше Византии, потому что православному духу нужно то самое великое тело. И если переосмыслить эту идею Тютчева, можно сказать, что российской цивилизации нужно великое тело государства, которое способно вместить в себя эту внутреннюю необъятность.
Виталий АВЕРЬЯНОВ.
Может быть, главное отличие китайского государства от российского заключается в том, что китайцы на тысячу лет как минимум, если смотреть от эпохи династии Цинь, успели осмыслить свои смуты (у них их, естественно, было больше) и научились ценить своё государство больше, чем мы. Потому что, как сами китайцы говорят, «для нас самое страшное — это эпоха перемен». Не дай бог, жить в такую эпоху. Лучше эволюция, пусть она даже будет тяжёлая, но мы всё перемелем и выйдем на свой вечный курс. И мы видим по последним десятилетиям, что они перемололи то, что им не нравилось, пересилили свою деградацию, свой кризис и поднимаются вверх.
Русские, конечно, более нетерпеливы, мы действительно, может быть, моложе как цивилизация, но дело даже не в этом. Научиться ценить своё государство как прибежище — это одно. А с другой стороны, мы всё равно никуда не денемся от того, что русский человек тяготится мёртвыми формами. А самый большой вызов цивилизации, который есть, — это то, что цивилизация может оказаться неживой, и очень часто таковой оказывается. Она, как скорлупа, человека сковывает, сдавливает.
Мне кажется, что главная задача Русского мира — одухотворить, очеловечить цивилизацию, одухотворить машину, госаппарат, вдохнуть жизнь в чиновничество, в функционал. И в этом смысле противопоставить свою цивилизацию мёртвому. Тот же самый Вальтер Шубарт — заметьте, чистокровный немец — в своей книге «Европа и душа Востока» говорил, что утверждение русского начала произойдёт как спасение людей Запада от их мёртвой цивилизации. То есть русские спасут не только свою цивилизацию от поглощения мертвенной стихией, но спасут ещё и иную мёртвую цивилизацию, которая выросла в другом месте.
