Несколько дней назад мы, московские художники, получили отказ на наше письмо с предложением отметить 125-летие выдающегося скульптора Дмитрия Филипповича Цаплина его персональной выставкой в Третьяковской галерее. Руководство Третьяковки официально сообщило, что "на Выставочной комиссии ваше предложение было отклонено, поскольку данное мероприятие не укладывается в концепцию выставочной деятельности на ближайшее десятилетие".
Цаплин "не укладывается". Интересно, а кто же тогда "укладывается" в эту концепцию?
"Выезд из СССР разрешить…" — гигантские буквы на огромном полотнище совсем недавно встречали каждого, кто приходил в Третьяковскую галерею на Крымском валу. Это название выставки к 100-летнему юбилею коллекционера Георгия Костаки, "греческо-подданного", работавшего в Москве в канадском посольстве, собиравшего под свое крыло всех диссидентствующих художников 60-70-х годов и благополучно выехавшего из Советского Союза, когда внимание советских органов госбезопасности стало ему несколько в тягость.
Очевидно, Костаки "укладывается".
А Вера Игнатьевна Мухина — скульптор, чей монумент "Рабочий и колхозница" еще в 1937 году на Всемирной выставке в Париже предопределил духовную победу СССР в войне с нацизмом?
Выставка, посвященная 125-летнему юбилею Мухиной, в Третьяковке все-таки состоялась, но никаких плакатов у входа не было. Более того, отыскать саму выставку в залах Третьяковки оказалось непросто. Везде царил Костаки: множество фотографий и даже карта во всю стену, на которой отмечены места, связанные с этим любителем искусства. Где же Мухина? Наконец, у двери обнаружилась маленькая бумажная афиша с ее портретом работы Нестерова. А вот и сама выставка: несколько прекрасных работ Мухиной, небольшой текст за стеклом — и все: ни фотографий, ни каких-либо других документов — ничего. Впечатление такое, что эта выставка сделана не благодаря, а вопреки "концепции выставочной деятельности": те сотрудники галереи, которым совесть не позволила забыть о юбилее Мухиной, добились её проведения, но, скорее всего, ни копейки на это не получили, поэтому и сделали все, что можно, когда ничего практически сделать нельзя. И за это им искренняя благодарность!
Вслед за выставкой Мухиной вполне логично было бы провести выставку Цаплина, показав посетителям Галереи разные грани искусства скульптуры первой половины XX века. Работы Цаплина есть в Третьяковке: большая их часть хранится в запасниках, а те, что находятся в экспозиции, помещены вместе с художниками-эмигрантами 20-х—30-х годов. Худшего соседства для Цаплина не придумаешь! Ведь он никогда эмигрантом не был — он был советским скульптором, посланным руководством Советского Союза в 1927 году учиться за границу.
Родился Дмитрий Цаплин в большой крестьянской семье в деревне Малый Мелик Саратовской губернии, был мастером на все руки. Но однажды страстно захотел стать скульптором! Сделав несколько больших работ из дерева в Саратове, он приехал в Москву. В холодном и темном сарае Дома писателей поселились его "Волжский грузчик", "Сеятель", "Красноармеец" — удивительные, мощные, самобытные. Произведения Цаплина заметили: в 1925 году о нем писали "Известия", а после персональной выставки в начале 1927 года о скульпторе сняли фильм, который показывали по всему Союзу.
За границей Цаплин изучал мировое искусство в лучших музеях Европы, и пришел к выводу, что корень советской скульптуры и архитектуры находится в египетских и восточных образцах. "Европейский классический стиль не наш, не советский", — писал он наркому просвещения в 1934 году. Цаплин остро чувствовал буржуазность европейской неоклассики.
За рубежом Цаплин много работал, не раз выставлял свои произведения. Европейцы видели его силу, и западные газеты писали об удивительном русском мужике с Волги, который нашел скульптурное выражение для социалистической жизни. А вот русскоязычные эмигрантские журналисты Цаплина не жаловали, понимая прекрасно, что в нем нет и капли той ненависти к советскому, которая переполняла их самих. Цаплин был советским человеком. Он работал для своего народа, и, несмотря на большой спрос на его скульптуры, за границей их не продавал: все привез на Родину, вернувшись в 1935 году в Советский Союз.
Письмо от руководства Третьяковской галереи заканчивается примечательной фразой: "Надеемся, что наш отказ не нарушит вашего благожелательного отношения к нашему музею". Конечно, не нарушит! Ведь это же Третьяковка! И какие бы директора ее ни возглавляли: Ирина Лебедева, только что уволенная, или Зельфира Трегулова, только что назначенная и еще не представившая своей "выставочной концепции", — Третьяковка останется Третьяковкой.
