Александр ПРОХАНОВ. Виктор Иванович, современная политика, ее механизмы большей частью скрыты от любопытных взглядов. Но бывают ситуации, когда невидимая миру кропотливая политическая работа — организационная, ситуационная, по связям, по сложнейшим взаимодействиям с друзьями и противником — переходит в поступок. Поступки превращают человека в публичного деятеля и могут либо стоить ему политической карьеры, если это стратегическая ошибка, либо дать старт для дальнейшего продвижения к вершинам успеха. Я отношу к таким поступкам ваше недавнее заявление на съезде «Трудовой России» о необходимости консолидации с КПРФ, о необходимости сложить свои потенциалы в единую «красную» корзину на президентских выборах. Знаю, что у Зюганова нет более яростного оппонента, чем вы. Ваши суждения относительно его позиции были беспощадные, они во многом ему мешали, раздражали его. На думских выборах вы шли порознь, хотя все-таки совершались попытки соединиться. И вот теперь вы сделали это заявление. Видит Бог, я считаю, что это крупный поступок: и политический, и личностный. И мне бы хотелось понять, что за ним стоит: целесообразность, политическая необходимость, давление со стороны ваших товарищей, какой-то личный порыв, личное преодоление? Судя по всему, народ вас услышал, воспринял это заявление очень позитивно. Я говорю не только о «красных», а вообще о патриотах, потому что цвета в патриотическом движении очень условны. Люди говорят: «Анпилов сказал о необ-ходи лости долгожданного единства!» Это ваше заявление воспринято как какая-то политическая клятва. Расскажите, насколько оно целостно, выстрадано?
Виктор АНПИЛОВ. Единство — настолько эмоциональный вопрос, что мне даже трудно подступиться к нему. Сказать, что я сам пришел к такому решению путем каких-то умозаключений, наблюдений, было бы неверно. Прежде всего скажу, что за последние шесть лет встречался с огромным количеством людей. Я никогда от них не отгораживался, у меня нет охраны: подходи, говори, тряси Анпилова. Меня ругает иногда супруга: «Почему ты так долго говоришь с этим человеком? Он же просто бомж!» Может быть, это самомнение, но я горжусь, что я могу говорить с людьми.
Я получаю массу писем со всей России, которые начинаются: «Дорогой Виктор Иванович!» В таком обращении, несомненно, есть признание моей деятельности, да и ответственность какую-то оно тоже предполагает. В период предвыборной кампании, несмотря на то, что я баллотировался по одномандатному округу, проехал семь областей: Сибирь, Воронежская, Тульская, Ивановская. Помню женщин на конвейере томского электромеханического завода, которые не хотели меня слушать: «Все! Надоело! Все вы врете!» Потому что они получают заработок нищего — 250 тысяч рублей в месяц. Булка хлеба стоит 1200 рублей... Но я пересилил себя, и говорил с ними, и их слушал.
В моем одномандатном округе — глухие деревни, когда смеркается, на улицах никого нет — только собаки лают. Приходилось вытаскивать людей и слушать, слушать. В этих деревнях люди сами пишут листовки. Какое им дело, кто там руководит политикой: Зюганов, Анпилов или Проханов. Но что-то в жизни человека изменилось так, что он поднялся и в деревне своей расклеивает листовки.
Из той же Тюменской области, где блок «Коммунисты — Трудовая Россия — За Советский-Союз» — занял второе место, собрав свыше 16 процентов голосов избирателей, получаю очень короткое письмо. Женщина пишет: «Виктор Иванович, шлю тебе деньги на «Молнию», мы с тобой, но наберись мудрости, найди путь к взаимопониманию с КПРФ, иначе дети голодают». Вот квинтэссенция всех наших рассуждений. И потом, спрашивается, ради чего мы живем: ради себя, ради семьи, или ради славы — чтобы о тебе все говорили? В конце концов есть глубинные вещи, которые делают нас народом, а меня ничтожной частицей этого народа.
Мое заявление в какой-то степени продиктовано и тем. что не понаслышке знаю о ленинизме, о том, что надо уметь быстро и гибко реагировать на ситуацию. Не быть таким, знаете, чистоплюем, Плехановым — встать в стороне и смотреть, как там получится: а я все знаю. Очень важно видеть суть политического момента. Общество буквально вызрело: надо валить Ельцина, валить. Все! Народ уже ничего не признает. Или мы становимся все вместе и все-таки его валим, а потом смотрим, какое пространство образовалось для достижения наших целей, реализации того, что народ заложил в наши души. Или мы плетемся в хвосте событий.
Когда я говорю «единый кандидат», я еще и материалист, то есть вижу результат выборов. Объективка — вот она: 15 миллионов голосов избирателей. Следовательно, именно КПРФ должна выдвинуть своего кандидата в президенты, должна взять на себя ответственность за выработку программы для всех сил,'за реализацию этой общей программы. И давайте спорить, бороться за свои идеи, доказывать, что они лучшие, но собьем общую программу. В то же время КПРФ должна нести ответственность за реализацию этой программы, за поведение своего кандидата. Поэтому я говорю: «Давайте ясно скажем, что если единый кандидат, то это кандидат от КПРФ. А если мы последовательны, то этого кандидата зовут Геннадий Андреевич Зюганов, и другого сегодня быть не может объективно...» ижу результат выборов. Объективка — вот она: 15 миллионов голосов избирателей. Следовательно, именно КПРФ должна выдвинуть своего кандидата в президенты, должна взять на себя ответственность за выработку программы для всех сил, за реализацию этой общей программы. И давайте спорить, бороться за свои идеи, доказывать, что они лучшие, но собьем общую программу. В то же время КПРФ должна нести ответственность за реализацию этой программы, за поведение своего кандидата. Поэтому я говорю: «Давайте ясно скажем, что если единый кандидат, то это кандидат от КПРФ. А если мы последовательны, то этого кандидата зовут Геннадий Андреевич Зюганов, и другого сегодня быть не может объективно...»
К сожалению, не все на съезде «Трудовой России» разделяли эту позицию. Но хотел бы подчеркнуть, что сам я никогда не говорил, что Зюганов опаснее Ельцина, как приписал это мне Борис Федоров, выступая по телевидению. Это говорили другие люди.
Но это тоже надо понять. У нас за плечами уже годы борьбы, отчаянной борьбы, сопряженной не только с кровью и смертью дорогих товарищей, но и с ежедневными тяготами, жертвами карьерой, работой. Мы — оппозиция, мы — изгои общества. И эта борьба уже настолько въелась в умы и сердца, что люди не хотят идти ни на малейшую подвижку, они воспринимают и защищают только свою линию. Такой настрой проявился на съезде, к сожалению, не только в жесткой беспощадной критике КПРФ, но и в появлении скверной идеи, которая где-то может перейти даже к врагу: что Зюганов хуже Ельцина.
Также последовательно, как в вопросе о выдвижении единого кандидата, я публично потребовал и в этом случае: «Уважаемые профессора, если вы считаете, что Зюганов хуже Ельцина, будьте последовательны и давайте объединимся с Ельциным против Зюганова. Скажите это народу!» Можно обманывать себя, но нельзя же обманывать народ, это преступно! Я считаю, что если это не чистоплюи, дураки, то тогда это холуи типа «Московского комсомольца», которые хотят слить Зюганова с Ельциным.
Как с этим бороться? Считаю, что и здесь опорой остаются идеи, с которыми я начинал вместе с друзьями, товарищами, вместе с коммунистами Москвы поднимать красное знамя. Это «Власть—трудящимся!», «Собственность — народу!», «СССР — быть!», «Президента на свалку!» Я других идей пока не признаю.
А. П. Совсем недавно в Москве проходили картонные бунты шахтеров. Крепкие, сытые, румяные мужики чуть ли не в бобровых шапках, притащив с собой по паре новых пластмассовых касок, колотили ими перед Домом Советов в том месте, где еще два года назад били из орудий танки и лилась кровь настоящих борцов. Я знаю, что вы пришли туда и попытались вступить во взаимодействие с этим «передовым отрядом рабочего класса», который выпестовало советское государство, сделало их социальной элитой, рабочей аристократией. А они вас прогнали, не захотели разговаривать. Они не захотели разговаривать и с моим корреспондентом, они не хотели разговаривать вообще с проходящими людьми, дули в свой мегасрон и порой напоминали даже переодетых омоновцев — так они организованно и плотно действовали. Это вызвало во многих людях отвращение к ним. Я считаю это очень опасной тенденцией: появление отвращения к рабочим. Вот объясните мне вы, человек улицы, толпы, бытовки, рабочей проходной, что такое рабочее движение в сегодняшней России? Почему, скажите мне, Фаррахан сумел организовать марш черных людей Америки и по его призыву сошлись негры, наводнив собой Вашингтон? Почему ислам в состоянии мобилизовать на свою антиевропейскую, антиамериканскую, может, даже антирусскую борьбу множество этносов? И почему сегодня так разрозненно рабочее движение, которое по марксистским схемам считалось чуть ли не носителем религии: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Почему оно уже не демонстрирует такую классовую «религиозность», на которую все коммунисты и даже патриоты рассчитывают? Что такое рабочее движение сегодня?
В. А. Начну с того, что два дня провел среди шахтеров. Они меня выслушали. Я обошел представителей всех шахт. Шахта «Первомайская» Ростовской области пригласила меня на стачку — они ее начинают сегодня. Сегодня же я отправил на шахты Тульской области моего друга, члена центрального комитета Рабочей партии США Билла Дориса. Его знают многие из оппозиции, он выступал у нас неоднократно.
Вы знаете, все-таки я не согласен, что там были одни красномордые, в пыжиковых шапках. Нет, там были и люди из забоя. Разные были, и велся откровенный разговор, я его не стесняюсь никогда. Были такие, которые мне возражали, но в целом все симпатизировали, я только автографов там подписал штук триста на газете «Молния». Когда я напомнил мысль Ленина о том, что один рабочий — это еще не класс, один шахтер сказал: «Правильно, Виктор Иванович. Один рабочий — это еще не класс, это может быть и быдло».
На следующий день, когда я вновь к ним пришел, меня попросила дать интервью компания «Си-эн-эн». Причем они хотели, чтобы я отвечал на вопросы по-английски. Я сказал им: «Не могу говорить только по-английски, потому что здесь есть люди, которые не знают языка. Давайте я сначала скажу по-русски, а потом то же самое по-английски». И я сказал, что этих людей совершенно очевидно хотят использовать, что их пасут, что есть лидеры профсоюзов, которые хотят придать шахтерскому протесту единственный смысл — «Дай зарплату!» Поэтому это и выглядит бутафорски: касочкой постучал — отдай зарплату! Ведь еще недавно у шахтеров были и другие требования: «Президента в отставку!», «Правительство в отставку!». Этого требовали в Воркуте, требовали в Кузбассе с голодовкой, с сильнейшей борьбой в течение 90 дней. Это, извините, была настоящая борьба!..
А возвращаясь к пикетам — знаете, что там произошло? Я сказал, что не верю в знамена, под которыми хотят вести горняков: голубой цвет — воды, зеленый — леса, черный — угля. Красиво, может быть. Но не эти цвета отражают идеи и помыслы рабочего движения. Борьба рабочих начинается с красным знаменем. Я открыл свой дипломат и вынул флаг Советского Союза. Сказал им: «Не стойте здесь, а пошлите цивилизованно делегацию — два руководителя профсоюзов и три шахтера—на телевидение, расскажите всем, почему вы сюда приехали. Потому что любая акция приобретает значение только тогда, когда вы выходите на телевидение. Иначе вы здесь стучите касками, вас миллионы по стране, а один Черномырдин ежедневно объясняет по телевидению, почему не выплачивают заработную плату. Вас обманывают, требуйте от своих лидеров нормальной борьбы». Тут сразу лидеры закричали, что Анпилов провоцирует атаку на Останкино. Позвали ту же милицию, ту же ФСБ, которые в октябре стреляли в нас, Александр Андреевич. Те же глаза, сытые, холеные, и они пособляли этим лидерам выталкивать Анпилова с тех священных камней, где наши товарищи проливали кровь.
Я хочу обратить на это внимание, потому что здесь кроется разгадка. За рабочее движение сегодня идет ожесточенная борьба. И мы, коммунисты, не можем повести рабочий класс России, с его героическим прошлым, с его невероятным взрывом в октябре 17-го года, с его монолитностью во время Великой Отечественной войны, когда рабочие батальоны уходили под Москву и остановили танки Гудериана, заткнули дыры, которые образовались на фронте. Почему мы не можем его повести? Да потому что партия предала свой класс, она протухла, она была коррумпирована, и рабочий класс стал ее ненавидеть. Сегодня эта изжога еще не прошла. Теперь нужно семь пудов соли съесть, чтобы повести за собой рабочее движение. Рабочий класс, к тому же, видит неорганизованность самих коммунистов—несколько партий, отсутствие дисциплины. Он инстинктивно понимает, что пока среди них нет единства, пока они между собой устраивают свары, выясняя, кто лучше, с ними победы не добьешься.
Рабочий класс пойдет за нами, когда мы будем монолитными, когда партия будет, как кулак единый. Тогда рабочий класс скажет: «Да, с этими людьми я пойду». Когда мы окончательно покончим с тем, что мы хотим власти себе, партии. А нам нужна власть людей, которые уголь добывают, хлеб растят, железо куют. Здесь решение всех вопросов.
Кстати, именно по этому вопросу разгорелась дискуссия на съезде «Трудовой России». Мои товарищи по оргбюро, по центральному комитету, по секретариату обвинили меня в том, что я ставлю Советы выше партии. Да, выше партии. Партия организует рабочих, но не для того, чтобы самой прийти к власти, а чтобы привести к власти свой миллионный класс. Вот в этом я отличаюсь от Зюганова. Геннадий Андреевич говорит, что управление государством — дело элиты, дело специалистов, а я, как выходец из рабочего класса, считаю, что ничего загадочного в управлении нет, надо только входить в это дело смелее. Народ должен взять власть в свои руки, тот, кто работает...
A. П. Тезис прекрасный: ничего мудреного в управлении государством нет. То есть люди из за&оя, люди из физической лаборатории, люди из пекарни в состоянии оценить собственные интересы, цели и взять управление в свои руки. На самом деле, мне кажется, все не совсем так...
B. А. Я перебью вас, Александр Андреевич, чтобы нам легче было договориться. Ведь откуда появился тезис: мы обязаны и кухарку научить управлять государством? Я вот, находясь в Лефортово, читал Сократа. Оказывается, Сократ первым сказал, что иная кухарка лучше диктатора знает, как обстоят дела в государстве, а потому знает, что надо сделать, чтобы управлять им лучше. Потому что кухарка каждый день ходит на рынок, знает цену на мясо, на хлеб и т. д. Когда я говорю «управлять государством», это вовсе не значит, что сразу надо быть министром экономики или министром финансов. Здесь действительно нужен специалист. А если управлять государством, начиная с трудового коллектива, предприятия? Почему бы нет? Неужели среди тысячного коллектива мы не найдем пять— шесть человек, которые могли бы взять под контроль и производство, и распределение продуктов? Это самое важное.
А. П. Давайте предположим, что ваше движение, ваша партия добиваются власти в нынешней атмос-
$ере общенациональной катастро-ики. Социум разрушен, профессионалы, о которых вы сейчас говорили, либо ушли к врагу, либо настолько переквалифицировались, что очень трудно заставить их опять вернуться к работе. Возникает колоссальная проблема, как это было у большевиков, связанная с управлением страной. У большевиков был красный проект. Он был эскизный, не был до конца прочерчен, носил во многом романтический характер. Он обретал плоть только тогда, когда необходимо было дать людям электроэнергию, хлеб, восстановить железную дорогу, открыть ликбезы, создать индустрию. Этот романтический проект превращался в государственные программы, в пятилетки в той степени, в какой возникала нужда — история давила, матушка-история. У вас есть проект? Владеете ли вы, ваше движение, ваша партия красным проектом? Или же все ваши представления, подходы, методы в случае, если удастся войти во власть, будут эмпирическими, будут связаны с тем, о чем вы говорили: крестьянин знает, что надо сеять, рабочий знает, что надо точить деталь, учитель знает, что надо учить, врач — лечить? Ведь страну придется фактически поднимать из руин. Красные придут — они будут индустриализировать ее по-красному, белые придут, националисты — они будут по-своему ее индустриализировать. Но грядет вторая индустриализация России, где для этого взять ресурсы, где взять инвестиции, какая нужна форма власти, каковы приоритетные направления, соотношение групп «А» и «Б»?.. Существуют ли вокруг вас люди, идеологи, которые располагают вот этим вторым красным проектом?
Есть у вас экономисты-теоретики? Есть у вас практики? Есть у вас Дзержинский? Есть у вас Кржижановский? Вы известны прежде всего как оратор, человек движения, баррикады, толпы. Есть ли у вас лаборатория в партии?
В. А. Вы же сами ссылаетесь на исторический опыт, употребляете термины, которые уже апробированы: устройство власти, индустриализация, образование. Начинать все с нуля — это же прожектерство и чистейшее безумие. Основные концептуальные вещи человечество уже выработало. Для нас, красных, они заложены в «Коммунистическом манифесте» Маркса, Энгельса, в «Капитале», в работах Ленина, особенно практического характера. Они заложены в работах Сталина. Без этого не освоить практический материал огромного поля. Там и военные вопросы, и хозяйственные, и отношения между городом и селом, причем реальные — на уровне обмена, смычки. Вот какие были термины тогда. Все это было освоено на практике, и говорить о том, что пятилетние планы родились по необходимости, да нет же! Вся история коммунистического движения — это попытка придать осознанный, осмысленный характер развитию человечества. Мы исходим из этого. И у нас в стране уже были созданы разумные отношения, они выдержали испытания и временем, и суровыми событиями.
Даже результаты последних наших выборов говорят о том, что социализм, этот метод осмысленного устройства своей жизни, не вытравлен из сознания и сердец людей. И я не думаю, что все специалисты потеряли квалификацию, не хотят работать. В том-то и необычность нашей ситуа-и, что многие из них остались на своих местах и готовы участвовать в возрождении страны. А сколько военных специалистов! Может быть, 'я несколько утрирую, но даже для тех ко-, мандующих округами, которых режим отстранил от должностей, оторвал от армии, это огромная личная трагедия, потому что эти люди не мыслили себя вне Вооруженных Сил. Поэтому любому из них можно доверять сегодня командование Вооруженными Силами. Но это не значит, что нам нужны исключительно генералы. Знаете, генералы нас неоднократно подводили. Я думаю, что ничего страшного нет, если мы найдем талантливого, энергичного полковника и поставим его управлять каким-то направлением.
Неужели вы думаете, что мы, в оппозиции, не видим никого, кто мог бы возглавить, например, такую важнейшую сферу современного бытия, как средства массовой информации, в первую очередь, телевидение? Неужели у нас нет думающих людей, которые не станут заниматься цензурой, не станут искать инакомыслящих, но в то же время, мы точно знаем, не будут развращать народ, не будут открывать настежь двери суррогатам западной культуры, которые уничтожают нашего актера, уничтожают нашего певца, уничтожают все, что способно хоть как-то проявиться духовно?
Я сторонник немедленного восстановления Госплана и буду добиваться, чтобы в общей программе такой пункт значился. Уверен, что государ-венное регулирование экономики научно обоснованным планам не-зависимого развития России способ- привлечь внимание наших лучших 1еных. Александр Андреевич, это же захватывающая работа! Как сделать так, чтобы мы жили рошо? Специфика России в том, что мы как бы разбили драгоценную огромную чашу. Теперь все нужно врсстанавливать, и считать, что я и окружение способны с такой за-дачей справиться.— это иллюзия. Постановление социализма для ме-в том и состоит, что» нужно уже сейчас привлекать к этой работе массу людей. И последнее дело бегать с вытаращенными глазами и опрашивать: «А где ты был вчера?» Нет, надо вырашивать: «А что ты можешь сде-лагь сегодня?» И поэтому думать, что мы останемся без специалистов, по-моему, не следует. Ну вот Каданников сменил Чубайса. Это два специалиста что ли? Мы-то сейчас оцениваем людей прежде всего по их отношению к стратегическим вопросам: народное добро, собственность, земля, заводы и здания, которые наши отцы и деды строили. Что вы с ними сделали? Кому продали, куда это все уплыло? Чубайса убрали, поставили Каданникова... Но мы же помним его, Александр Андреевич! Помним, как он в межрегиональной группе разрушал СССР, помним, как он помогал Горбачеву. Когда он был генеральным директором, я печатал у него третий номер «Молнии» с заголовком «Долой команду Горбачева!». Конечно, это делалось подпольно. Меня рабочие напечатали, а он официально гнал «Московские новости», которые тогда разжигали антисоветскую, антикоммунистическую истерию. И, будучи генеральным директором, он приказал арестовать газету «Мол-.ния». Это был 90-й год. Но рабочие спрятали тираж, а я привез его на партийную конференцию коммунистов Москвы.
Теперь об аналитическом'центре в партии. Я понимаю, что он просто необходим. Но так уж у нас сложилось, что центральный комитет РКРП находится в Ленинграде. Мне сегодня объективно нужен аналитический центр и здесь, в Москве. И я его создаю. При исполкоме «Трудовой России» есть совет, в котором я объединил ученых из самых разных областей науки. Главное, чтобы они думали о стране, о народе. Думаю, что со временем он превратится в добротный аналитический центр «Трудовой России». Хотя, конечно же, я не исключаю, что мы добьемся победы, и тогда будет более мощный аналитический центр. Своеобразие России, повторяю, в том, что мы разбились, а те осколки, которые сегодня не нужны режиму, ждут часа, чтобы соединиться вместе.
А.П. Скажите мне все же, что за контингент у "Трудовой России"? Вот въезжаешь в город, идешь по улицам, или идешь по деревне. По каким качествам отличить вашего сторонника от, скажем, сторонника Зюганова? Ведь есть какая-то неуловимая грань, которая одну часть наших протестантов двигает в сторону КПРФ, другую часть — к вам. Так же, как, скажем, среди националистов, среди белых патриотов: одна часть, более респектабельная, двигалась к Стерлигову, в «Национальный собор», потом к Скокову в КРО, а другая, может быть, более взвинченная, отчаявшаяся, оголтелая пошла к Жириновскому. Как вы сами оцениваете вот эти пласты, социальные базы, которые питают одна — зюгановцев, другая — анпиловцев?
В. А Я бы начал с внешних признаков. Когда вы сейчас говорили, я представил себе арест двух людей. В милицию привели участников несанкционированной демонстрации. Один от КПРФ, другой — от «Трудовой России». Внешне они будут чуть-чуть различны. Сторонник КПРФ респектабельный, возможно, даже с галстуком, пожилой человек. Наш тоже пожилой, в морщинах, изможденный. Начинается обыск. У одного — бумажник хороший в кармане. У нашего в кармане непременно должен быть кусок мела или ручка, он обязательно хочет себя проявить. Базой «Трудовой России» был пласт людей, у которых, когда возникла необходимость прямой борьбы с режимом, ничего не было, вообще ничего. Он и при том режиме не был зажиточным человеком, а при этом вообще всего лишился. И силенок у движения маловато: ни помещений, ни типографий, вообще ничего нет. Только руки и сердце. Можно сказать, что в «Трудовой России» представлена наиболее пролетарская часть общества, обездоленная и неимущая. Правда, таких людей у нас в стране все больше и больше.
Конечно, социализм сделал огромный задел благосостояния людей. В тысячах деревень строились кирпичные дома. Однажды я ехал по бескрайней заволжской степи. Смотрю, большими буквами название совхоза: написано «Декабрист». Трактор на постаменте ДТ-34. Высоко. Все это основательно сделано. «Декабрист» красными буквами трехметровыми, как Москва, когда въезжаешь в столицу. Конечно, я решил свернуть.
Деревня отличная, дома каменные стоят, у каждого подворье. Но будто вымерла, никого нет. Старушка идет через площадь. Там памятник Ленину, знамена развевающиеся бетонные, красные. Рядом магазин построен, дом быта трехэтажный. Я спрашиваю: «Мать, как бы найти директора совхоза? Где он сейчас?» Она: «Да живет здесь рядом, спустишься к речке, желтые ворота, аккурат напротив бани. Только не говори, что я сказала». — «А почему?» Женщина в ответ заплакала и пошла прочь молча... Все изменилось. Понимаете, не только здесь в Москве сидят упыри, но уже сели и там на шею народу.
Поэтому «Трудовая Россия» — это та Россия, которую унизили более всего, ее суть в этом безмолвном страдании. «Трудовая Россия» — это движение, которое носит протест у себя в сердце и в решающий час выплескивается на улицы. Оно поднимет красное знамя на древке, которое тщательно обтачивалось дома, чтобы его портативным сделать, чтобы складывать. Другой человек думал, как это древко сделать оружием в борьбе. И правильно думал, потому что «Трудовая Россия» хорошо знает, что такое репрессии.
Я горжусь, что именно эти люди, самые обездоленные, первыми составили организованный отряд оппозиции.
А. П. Мне кажется, что вы, как никто другой, обладаете интуицией, чутьем. Я видел ваш темперамент, вашу открытость народным стихиям. Она подключает вас к каким-то гармониям, а может, и к дисгармонии мира, и вам в сознание залетают некие истины, которые не получишь через аналитический центр. Что вам говорит ваша интуиция относительно политических процедур ближайших четырех месяцев? Что вы ждете? Какая вам весть несется?
B. А. Что нас ждет впереди? Мне кажется, что уже буквально вскипает разум — «кипит наш разум возмущенный». Разум требует действий, чтобы остановить надругательство над Россией. Я подготовил обращение к избирателям. В нем искренне написал, что лучше умереть, чем видеть это бесстыдство, когда Родина превращается в колонию. Невероятная вещь после тысячелетней борьбы за независимость усилиями прдвижников, которых не счесть! Сегодня, как мне представляется, схватка неизбежна. Общественная атмосфера России пронизана очистительным озоном борьбы. Сейчас вспомнил еще одно письмо: «Виктор Иванович, надо свалить этот режим без выстрела, как они свалили нас». Вот в чем сегодня требование масс.
У меня есть предчувствие, что с грядущими событиями даже как-то символически соединится какой-то особенный день. Есть своеобразная мистика в том, что 16 июня и далее — самые длинные дни в году. Ельцину впервые не везет. Все его успехи приходились на моменты биологического затухания, такой подготовки к спячке России с ее невероятно длинными ночами, холодом и стремлением людей скорее попасть в теплое жилье. Теперь важнейшая для него политическая акция пройдет в самый длинный день года. Я знаю, предчувствую, вижу, что это будет последний день режима Ельцина.
Блестящую идею дал нам один фронтовик. Он написал: «Я перенес контузию, ничего не слышу. Сегодня надо меньше болтать. Постарайтесь взять под контроль каждый избирательный участок, не допустить фальсификации, создайте альтернативный Центризбирком». Правильная мысль. Если Ельцин создает свой штаб во главе с Сосковцом, и между Рябовым и Сосковцом уже начинаются споры, кто из них поднесет на блюдечке Ельцину результаты, почему мы не можем установить такой сплошной контроль, чтобы рядом с компьютерным центром Центризбиркома был наш генеральный штаб народного контроля? И чтобы журналисты в нем справлялись: «А как идет голосование?» И в случае фальсификации чтобы мы могли обратиться и к армии, и к милиции, и к людям на улице: «Защитим волеизъявление народа!»
Это, наверное, и будет такой момент, о котором предчувствие, — та смутная пока идея соединения тяги к миру нашего народа с его готовностью в конце концов взяться за дубины. Потому что, извините меня, нельзя же все время быть мирным человеком, когда тебе бьют морду. Осталось три месяца, чтобы мы могли устаноЕсть своеобразная мистика втом, что 16 июня и далее — самые длинные дни в году. Ельцину впервые не везет. Все его успехи приходились на моменты биологического затухания, такой подготовки к спячке России с ее невероятно длинными ночами, холодом и стремлением людей скорее попасть в теплое жилье. Теперь важнейшая для него политическая акция пройдет в самый длинный день года. Я знаю, предчувствую, вижу, что это будет последний день режима Ельцина.
Блестящую идею дал нам один фронтовик. Он написал: «Я перенес контузию, ничего не слышу. Сегодня надо меньше болтать. Постарайтесь взять под контроль каждый избирательный участок, не допустить фальсификации, создайте альтернативный Центризбирком». Правильная мысль. Если Ельцин создает свой штаб во главе с Сосковцом, и между Рябовым и Сосковцом уже начинаются споры, кто из них поднесет на блюдечке Ельцину результаты, почему мы не можем установить такой сплошной контроль, чтобы рядом с компьютерным центром Центризбиркома был наш генеральный штаб народного контроля? И чтобы журналисты в нем справлялись: «А как идет голосование?» И в случае фальсификации чтобы мы могли обратиться и к армии, и к милиции, и к людям на улице: «Защитим волеизъявление народа!»
Это, наверное, и будет такой момент, о котором предчувствие, — та смутная пока идея соединения тяги к миру нашего народа с его готовностью в конце концов взяться за дубины. Потому что, извините меня, нельзя же все время быть мирным человеком, когда тебе бьют морду. Осталось три месяца, чтобы мы могли установить такой народный контроль. Это отвечает моим коммунистическим взглядам.
И пусть председателем этого штаба будет товарищ Проханов, и к нему пусть приходят журналисты с вопросом, как идут выборы. И если будут расхождения данных, мы точно будем знать, что наши люди не врут. Считаю, что в оставшееся время надо подготовить и армию, и все общество к тому, что мы — за выборы, то есть за волеизъявление. Пожалуйста, русский народ никогда не боялся голосования. Мы — народ с традицией вече: вопросы мира, войны, судьбы князя решались на народном собрании. Так что мы говорим людям: «Давайте, решайте!» Но подойдем к этому с чувством священного трепета. Решение народа — превыше всего. А раз так, давайте подходить по-мужски и к тому, что мы обязаны защитить народный выбор. Сч'итаю, что такая возможность у нас есть. И недавние выборы это показали, и те мужики, что клеют листовки по деревням. Нужно, чтобы мы здесь им помогли.
Если мой народ избавится от этого режима, если он расправит плечи, Господи, я уверен, найдется и мне работа. Александр Андреевич, я готов служить стране в любом качестве.
Фото Хайди ХОЛЛИНДЖЕР
