11 января ушёл Юрий Мефодьевич Соломин.
Соломин — грандиозный русский человек. Он держал не просто театр, он держал волнорез, о который разбивались грозные, страшные волны новых эпох — разрушительных, чумных, вероломных. Соломина упрекают в том, что он консервативен, что он не привнёс в театральный мир новых побед, веяний, что он не создатель школы, что нет нового эстетического проекта "Соломин". Это неправда.
Модернизм Соломина заключается в том, что он в этот кромешный век, когда всё объединённое искусство превратилось в искусство растления, в искусство осквернения, когда это искусство собрало в единый кулак всю восхитительную русскую классику, русскую драматургию, извратило их, превратив в инструмент надругательства над всеми русскими святынями, в это время Соломин оставался верен красоте, правде, возвышенности русской драматургии и русского театрального искусства. Это подвиг, который возможен только при абсолютно новом, модернистском, страстном, авангардном подходе к искусству, действующему в условиях реального, актуального времени. В данном случае — во времена русской катастрофы.
Уход Соломина — это потеря. Есть надежда, что преемники последуют его примеру, и они, как птенцы Соломина, удержат театр как волнорез эпохи. Хотя это чрезвычайно трудно, для этого нужна воля, нужна глубинная эстетическая осведомлённость, великий стоицизм, великое чувство русского достоинства. Всё то, чем в полной мере обладал бесподобный Юрий Мефодьевич Соломин.
Александр Проханов
***
Екатерина ГЛУШИК. Юрий Мефодьевич, следите ли вы за состоянием, развитием ситуации в других видах искусства? Может ли положение дел в одной сфере быть кратно лучше, чем в другой, или это взаимосвязано?
Юрий СОЛОМИН. Это всё взаимосвязано. Мы все работаем под одним флагом — культура, искусство. И здесь драму дополняют музыка, живопись, не говоря уже о литературе, в то же время музыку дополняют театр, живопись. Общий уровень культуры создаёт уровень народа, нации. Александр Николаевич Островский говорил: "Без театра нет нации". Я бы, перефразируя, сказал: "Без искусства нет нации". Любой нации. У каждого народа своя культура, своё искусство, и это необходимое условие для развития мира, для утверждения нации как таковой, формирования её идеалов, её мироощущения.
Посмотрите: в Байкал впадает 360 ручейков и речек, а вытекает одна Ангара. Байкал, впитывая в себя все эти ручейки, является великим, единственным в мире по своей уникальности пресным озером.
Так и наши культура и искусство. Они в мире не на последнем месте, может, даже на первом, они уникальны, потому что вбирают в себя культуру многочисленных народов, населяющих Россию, — это великое наше достояние.
Это наше богатство не менее велико и значимо, чем нефть и газ. Это не только моё мнение, даже иностранные бизнесмены и политические деятели признают это. До недавних пор наше образование, что тоже демонстрирует уровень нации, культуры народа, было на первых местах в мире. И они, образование и искусство, могут или расти, развиваться, или деградировать.
При нынешнем отношении к этим областям нашей жизни не уверен, что не произойдёт деградации. Сейчас из нашего образования почти выкинуты русский язык и литература. Я думаю, что это нанесёт ущерб математике, физике, химии как наукам.
Когда наши космонавты отправляются на орбиту, они смотрят фильм "Белое солнце пустыни", поют песни Пахмутовой. То есть они обращались к произведениям искусства. Почему? Потому что именно искусство создаёт образы, отражает чувства и переживания. И эти образы Родины там, в космосе, вместе с ними. И память. Память о той маленькой Земле, которая была покинута.
Если взять самых великих деятелей науки в любой области: медицине, физике, космонавтике, математике — все они прекрасно знали литературу, живопись, поэзию, музыку, театр.
Я не большой болельщик футбола. Но во время чемпионата Европы 2008 года я с удовольствием болел, наверное, не столько за футбол, сколько за Россию. Потому что очень давно хотел услышать от побеждённых признание нашего успеха не как случайности или интриг, а как достижения. И после нашей победы в четвертьфинале со счетом 3:1 голландский болельщик сказал: "Наши проиграли. Они играли неплохо, но русские лучше нас". Для меня это признание бесценно. И я испытал гордость.
Иногда мы делаем гордость однодневной, мимолётной, не задевающей глубинных чувств, одноразовой акцией, списываем на её организацию много труда и материальных средств, а результата нет и не будет, потому что там, в этих одномоментных акциях по извлечению гордости, нет глубины, нет корней для национального достоинства, там нет сердца русского и русской речи. А здесь, на площадке футбольной, я уверен, были русские сердца, было переживание, и были русские слова, которые человек произносит в самые такие моменты, когда: "Ах, ты!!!" Вот почему они победили. Потому что у футболистов сердца бились, потому что они на чистейшем русском говорили друг другу нужные в этот момент слова. Думаю, и тренер научился уже и понял, что это — необходимый элемент его работы, без этого он не может работать с командой.
Ведь некоторые слова у нас заключают в себе многое. Это тоже культура, её элемент. Говорят, в обществе такие слова неприличны. Может быть. Но они всем понятны. Чем произносить монолог по поводу чего-то, так лучше порой произнести одно слово, и его бывает достаточно.
Зачем ввели ЕГЭ? Объяснить никто толком не может. При этом забыли культуру, забыли театральные вузы, академию живописи, консерваторию, как Фирса в "Вишнёвом саде", что они вообще существуют.
Какой ЕГЭ для вузов культуры? Если я вижу талантливого человека, я буду учить его бесплатно, даже если он не пройдёт из-за этого ЕГЭ. А потом в течение года сделаем так, что он будет учиться. Но это же неправильно — создавать такую ситуацию, чтобы потом выходы и обходы искать.
Мне кажется, что введение ЕГЭ и перестраивание системы образования под эту модель — это самая большая ошибка последних лет. Об этом все говорят. Так надо внять этому голосу и мнению всех!
Екатерина ГЛУШИК. Вы бываете на гастролях. Сохраняется ли в провинции интерес к театру?
Юрий СОЛОМИН. Мы выезжали на гастроли благодаря нашему единственному спонсору — Сбербанку России. Также благодаря его помощи к нашему юбилею — 250-летию — мы издали книги, посвящённые развитию театральной культуры, основателям театра, о которых сейчас, к сожалению, почти не говорят, они забыты.
Мы были в Сибири: Новосибирск, Екатеринбург, Тюмень, Кемерово.
В этом году провели гастроли по Волге. Но мы не плыли на пароходе, не отдыхали, а передвигались на машинах, на поездах — мы работали. Начали с Астрахани, затем Волгоград, Саратов, Казань. Во время этой же поездки побывали в Ярославле, Калуге, Тамбове с отдельными спектаклями. Почти весь коллектив был занят.
Если бы вы знали, как принимал нас зритель! Даже когда приезжали мировые звёзды в Москву, я такого не наблюдал. И слова людей: "Слава Богу, что мы ещё увидели настоящий театр". Настоящий театр, потому что во всех этих городах у нас те же декорации, костюмы, свет, что и в Москве. Зритель это видит и нам за это благодарен. Мы приобщаем его к высокому на высоком уровне.
Стоимость билетов на наши спектакли такая же, как и в Москве, а иногда и меньше, хотя гастроли требуют дополнительных расходов. А в Москве у нас из ведущих театров одна из самых низких стоимость билетов. Меня спрашивают: "Вы что, не можете поднять цены?" Конечно, можно поднять цены и на бензин, и на всё. Подняли. И кто ездит, а у кого машина стоит на приколе. Мы продаём билеты по таким ценам, потому что мы работаем для людей небогатых, стараемся, чтобы материальные возможности не были непреодолимым препятствием для приобщения человека к искусству.
Когда был объявлен Год ребёнка, мы подумали: чем мы можем помочь? Просто объявить и один день попраздновать? Мы провели такую акцию: если семья (папа с мамой или один родитель) решила пойти в театр, то ребёнок от 5 до 14 лет может пойти бесплатно. В этом заключается наше понимание Года ребёнка.
Мы — государственный театр, получаем дотации от государства. Но мы зарабатываем и сами, как можем. Ещё получаем 10% как национальное достояние, эти 10% идут зрителю, мы из этих средств покрываем часть стоимости билетов.
Екатерина ГЛУШИК. В театре нужны изменения как таковые?
Юрий СОЛОМИН. В последние годы то и дело всплывает тема театральной реформы. Но ни один крупный театральный руководитель не поддерживает идею такой реформы. Вдруг о ней спонтанно заговорят, потом возникает отпор, тут же замолкают, потом опять пробуют шары катать.
Я уверен, что эту реформу придумали не работники театра и не зрители. Эта реформа коснётся не только работников театра, но прежде всего — зрителей. Так инициаторы реформы хотят помочь зрителю? Или наоборот?
Искусство не может быть самоокупаемым. Много творческих людей, деятелей искусства и наших, и зарубежных уже высказались совершенно определённо, что искусство не может быть самоокупаемым! Могут быть антреприза, новые частные театры, я и не возражаю, и никто не возражает, наоборот, пусть будут, если есть своя тема, свои возможности, пусть работают. Но те государственные театры, что уже существуют, особенно в маленьких городах, не надо рушить под видом реформ.
Что такое театр для маленького города? Я родился в Чите, это небольшой город с небольшими пригородами, красиво расположенный в чаше среди сопок: кругом сопки, и внизу город. Когда я стал учиться в Москве, оценил, какие в нашем городе были театральные традиции. У нас театр был центром культуры. Уже когда стал учиться в Москве, узнал, что в этом нашем театре работало много эвакуированных московских актёров и театральных коллективов. В то сложное время работников культуры спасали, эвакуируя в тыл.
Например, Константин Александрович Зубов, главный режиссёр Малого театра, прекрасный артист, при котором я поступил в театр, в своё время там работал. Познакомившись с Олегом Лундстремом, узнал, что тот тоже из Читы.
Мои родители, музыканты, говорили: "Ой, у нас была очень хорошая консерватория". И называли имена ребят, с которыми учились, дружили. Это был и писатель Николай Задорнов. Я не очень верил, думал: ну это известный писатель, они, наверное, немного…
А когда решил на Свердловской киностудии снимать картину "Капитан Невельской" по роману Николая Задорнова, написал ему в Ригу, что, мол, хотел бы по Вашей книге снять фильм… Он ответил мне, рассказав о дружбе с моими родителями, и дал полное право пользоваться книгой и писать сценарий по ней. К сожалению, эта картина на Свердловской киностудии не получилась.
Маленький город, но какие люди оттуда вышли! И сейчас есть такие городки, которые сохранили своё лицо. И мне бы хотелось, чтобы на театры этих городков, как на центры культуры, обращали особое внимание местные руководители: и губернаторы, и власти города. Часто больше внимания уделяется заезжим звёздам. Но те один день отыграют и уезжают. А это — своё.
Я за ту гордость, которую мы испытали с победой нашей футбольной команды. И давайте передадим её в маленькие города, где существуют и художники, и писатели, и театры. Чтобы была гордость за своё!
А возьмите музеи маленьких городов. Они прекрасны. Это всё нужно со-хра-нить, а не раз-ба-за-ри-вать. То новое, что приходит к нам с Востока или Запада, должно быть пропущено через сердце народа, к которому приходит. Нельзя бездумно повторять и копировать. Каждый повтор хуже, чем оригинал. А мы почему-то в последнее время пользуемся повторами. Какие у нас были ансамбли! Свои, особенные, ни на кого в мире не похожие! Коллектив Игоря Моисеева, "Берёзка", ансамбль Александрова. Это была наша гордость!
Я — за достоинство. А оно воспитывается с детского сада, со школы. Когда набирал курс в щепкинское училище, проводил собеседование. И я задаю вопрос: "Кто "Каштанку" написал?" Это показательно: абитуриент не ответил. Задал второму. Тот что-то промычал и сказал, по-моему, "Муму". Это артисты будущие!
Понимаете, какая штука, одно без другого порой не может существовать. Когда китайцы стали уничтожать воробьёв, это к совершенно непредсказуемым последствиям привело. Потому что это природа. Не вами сделано — не трогайте. Но китайцы быстро поняли, а мы всё понять не можем.
Екатерина ГЛУШИК. Закончив театральное училище в 1957 году, вы в 1960-м пришли туда преподавать. Отличается ли преподаватель Соломин образца 2008 года от Соломина образца 1960-го?
Юрий СОЛОМИН. Конечно, отличается. Во-первых, я был совсем неопытным и учился по ходу преподавания. Вообще, на педагога выучиться невозможно, особенно на театрального. Нет такой кафедры. У нас берут в ассистентуру, помощником. Подготовить театрального педагога очень тяжело. Так судьба распорядилась, и 40 с лишним лет преподаю. Тогда было больше сил. Желание и тогда было, и сейчас есть, но тогда не было опыта, сейчас опыт есть. Нет чего-то другого. Чего, не буду говорить, и так ясно: тяжело. Очень тяжело с условиями работы. Я бы отнёс это ко всем вузам культуры: и консерватории, и академии живописи, и библиотечных институтов касаются эти проблемы — условия. И условия студентов, и условия педагогов.
Помимо профессиональных вещей, вся программа гуманитарных вузов у нас в институте преподаётся на очень высоком уровне, высоки требования. Артисты будущие должны прочитывать в день не менее 100 страниц текста. Это помимо занятий. А занятия у наших студентов с девяти до девяти. Но если у тебя не получилось до двадцати одного часа, ты приходишь в общежитие, и в голове у тебя твоя работа. Артист работает 24 часа. И нужны условия для учёбы и для отдыха. А они, к сожалению, год от года лучше не становятся.
Некоторые актёры говорят о своей работе: "Я отношусь легко". Что значит легко? Да, это нравится, ты делаешь это с любовью, но это тяжело. Потому и мрут от инфарктов, инсультов. И какие бы лекарства, понижающие давление, ты ни пил, когда выходишь на сцену, кровь начинает бурлить, давление поднимается. Потом адаптируется человек. Но такая профессия. Спектакль отменить нельзя. Артист может заболеть в три-четыре часа, а в семь часов начало, и декорацию, которая установлена, невозможно переставить, надо отменять спектакль. Отмена спектакля — это деньги, а деньги сегодня являются фактором нашей жизни. Поэтому уговаривать никого не надо: если ты можешь стоять на ногах, если ты в состоянии, ты приходишь.
Бывали случаи, что скорую помощь вызывали, врачи говорят — давление высокое, невозможно выходить на сцену. Артист даёт подписку и на сцену выходит. И давление у него стабилизируется. Вот что самое удивительное: после спектакля у него хорошее самочувствие. Уходят болезни.
Самое большое лекарство находится в нас самих. Когда ты лежишь дома, стонешь: "Ой, болит голова, какое бы лекарство выпить?" А выходишь на сцену и понимаешь, что это твоё "ой" никому не нужно. Ты должен на пределе эмоций крикнуть партнёру свою реплику, обязан выложиться перед тысячами людей, сидящими в зрительном зале. А дальше ты заводишься. И забываешь о своих болячках. Я считаю, что нами, артистами, мало интересуется медицина. Если бы к нам что-то подключали, на нас можно много узнать о скрытых резервах организма.
Екатерина ГЛУШИК. Может ли в настоящее время репертуарный театр существовать без поддержки государства?
Юрий СОЛОМИН. Может, но это будет жалкое существование. Он сразу станет антрепризным. Должна ставиться задача: для чего театр? Для смеха или чтобы что-то понять? Театр всё-таки ставит вечные вопросы, даже в комедии.
Спрашивают иногда: "Почему вы не ставите современные пьесы?" Во-первых, их нет. Во-вторых, наша классика очень злободневна. Если речь идёт о чиновниках, о коррупции, то зачем что-то придумывать, когда можно поставить "Ревизора"? "Хороших лекарств мы не употребляем. Простой человек если выживет, то и так выживет". Разве это не о сегодняшнем дне?
Если хотим поговорить о политике, бизнесе, то надо взять Островского — "Свои люди — сочтёмся!", "Волки и овцы". Если о глубокой любви, преданности, то есть "Гроза", "Бесприданница", "Последняя жертва". Если проблемы театральные, то "Лес", "Без вины виноватые", "Таланты и поклонники". Во какой Островский! Не случайно великие современники называли его русским Шекспиром.
В каждом театре ставится Островский, но сейчас кое-где его ставят на потребу, заманивая зрителя трюками разными. Зачем вы это делаете? "Чтобы зритель понял". А почему вы думаете, что зритель и без ваших вывертов не поймёт? Зритель всё прекрасно понимает, если делать так, как написал автор.
Екатерина ГЛУШИК. Если бы сейчас в театр пришли легендарные "старики", узнали бы они свой театр, смогли бы выйти "на замену" именно в современный состав актёров, играющий пьесы "Вишнёвый сад", "Лес", "Волки и овцы"?
Юрий СОЛОМИН. У нас не осталось всё по старинке. Даже текст произносишь с другой интонацией. Время меняет многое, сам ритм жизни изменился. Но не надо под время подлаживаться, иначе мы портим зрителя. Нужно научить человека понимать, куда он пришёл, и какова разница между театром, консерваторией и шоу-представлением.
Думаю, когда великий композитор и педагог Дмитрий Кабалевский проводил свои уроки музыки в Колонном зале, он не нанёс вреда тем тысячам людей, которые его слушали, а сейчас работают в разных областях науки и искусства, космонавтами, слесарями, врачами. Музыка испортить не может.
Я сам принимал участие в этих университетах культуры: молодым артистом и выступал, и учился, когда передо мной в концертах выступали Юрий Любезнов, Алексей Грибов, Ирина Архипова, Святослав Рихтер. На этих людей валом валил народ. В библиотеке Ленина, где прекрасный зал, проходили чтецкие концерты, куда невозможно было попасть. Читали Журавлёв, Ильинский. Какие афиши висели, какие вещи читали! Народу было битком. А что случилось? Телевидение заменило всё это? Я в это не поверю. Есть определённое количество людей, которые любят телевидение, но есть и другие, и их становится больше, которые любят живое искусство.
Приезжая в провинциальный город, люблю смотреть на публику, как одеты люди. Я с большой любовью произношу слово "провинция". Не периферия, а именно провинция, это чеховское слово. Люди приходят в театр как на праздник. В театр они ведут детей, это всё — воспитание. Конечно, это касается определённого слоя.
Екатерина ГЛУШИК. В своё время образованные во всех республиках СССР национальные театры основывались и развивались при помощи русского театра. А как сейчас обстоят дела?
Юрий СОЛОМИН. Наша школа-студия имени Щепкина воспитала не один национальный театр. Это были студии, которые выпускали готовый театр со спектаклями, потом через 2-3 года шло пополнение. Я сам работал с очень хорошими ребятами из Киргизии.
Учился параллельно с первой группой будущего Якутского театра. Теперь кто-то из них стал министром культуры, главным режиссёром… Наш педагог Михаил Николаевич Гладков учил первую группу татарского театра. Я параллельно учился с татарской студией, уже не первой, и было очень трогательно, когда во время гастролей мы приехали из Саратова в Казань, была плохая погода, пасмурно, холодно, но человек 10 на вокзал пришло нас встречать. "Узнаёшь?" "Узнаю!" Ну, поседели, потолстели, но как можно не узнать?
В Щепкинском училище сейчас учатся студенты и с Северного Кавказа, и из Средней Азии, то есть эта традиция продолжается.
Екатерина ГЛУШИК. Оставить пост руководителя и стать просто актёром вам не даёт чувство ответственности или обаяние власти? Встав во главе, человек больше обретает свободы или больше несвободы?
Юрий СОЛОМИН. Есть и то, и другое, и третье. Когда жил мальчишкой в Чите, телевидения не было, слушал радио: концерты из Колонного зала, оперетты, которые очень люблю. Мне очень хотелось быть артистом. Только! И для осуществления своей мечты я старался всё делать, занимаясь в Доме пионеров. Когда приехал в Москву и учился у Веры Николаевны Пашенной, тоже не было никаких потуг кем-то сделаться ещё, кроме как выучиться и стать артистом.
Через 3 года по окончании меня пригласили преподавать, хотя сам я к этому не стремился, не мечтал. Это была первая ступень. Теперь я могу сказать точно, что режиссёр должен обязательно быть педагогом, а педагог должен быть и педагогом, и режиссёром. Думаю, выучить на режиссёра невозможно, а выучиться — можно. Редко люди, минуя пространство, которое находится между актёрской профессией и режиссёрской, сразу приходят в режиссуру. Но бывает, помогает накопленный опыт. В театре тоже есть случаи, когда люди заканчивают другие факультеты и становятся хорошими режиссёрами. Это редкий талант. А массово выучить режиссёров нельзя. Тогда мы имеем массовое количество специалистов среднего уровня, которые не имеют своего и пытаются работать на базе уже испробованного кем-то материала. Это вторично, третично и кроме среднего уровня ничего не даст.
То есть я не мечтал о преподавательской деятельности. Но так случилось. В Малом театре я работал с прекрасными режиссёрами. Первая моя роль была у Гончарова Андрея Александровича, затем у Волкова Леонида Андреевича, это был артист МХАТа, потом стал режиссёром, педагогом. Работал я как с режиссёром и с Игорем Ильинским, с Бабочкиным Борисом Андреевичем, с Анатолием Эфросом, он ставил два спектакля у нас, с Рачьёй Капланяном, с Евгением Симоновым работал. В кино посчастливилось работать с Марком Донским, Михаилом Колотозовым, с Александром Столпером, с Василием Ордынским, с Ташковым Евгением Ивановичем, которому очень благодарен. Это был настоящий педагог-режиссёр, который воспитывал.
Молодых режиссёров не хочу называть, чтобы они не подумали, что я хочу у них сниматься, хотя я бы с удовольствием у них снимался. Есть два режиссёра, с которыми с удовольствием работаю. Это важно и необходимо — получать удовольствие от работы.
А в 1975 году я полтора года снимался у Акиры Куросавы. Это были прекрасные уроки режиссуры, какой она должна быть. С Куросавой мы проработали полтора года, и на каком-то, очевидно, международном журналистском уровне он сказал, что, как ему показалось, Соломин сам мог бы заниматься режиссурой.
В 1978 году, находясь с коллективом Малого театра в Болгарии на отдыхе, мы подружились с артистами Толбухинского театра. Они мне предложили поставить спектакль. Я удивился, ответив, что не занимаюсь режиссурой. Они сказали: "Как? А вот Куросава сказал". Тогда я и узнал это его мнение.
Наши старые актёры меня уговорили, и я первый спектакль свой поставил в Болгарии в Толбухинском театре. Позже мне позвонили со Свердловской киностудии и предложили поставить фильм "Скандальное происшествие в Брикмилле" по Пристли. С этого всё началось. Потихонечку-потихонечку. Я не претендовал ни на какие режиссёрские роли, я хотел играть. А потом был ещё один фильм, и ещё один, и так далее.
Когда наши старые товарищи стали уходить от нас (последним не стало Михаила Ивановича Царёва), встал вопрос о замене. Тогда, в 1988 году, коллектив меня избрал своим руководителем. Что называется, надо, Федя, надо. И Федя стал делать: хочешь не хочешь, а надо. Вместе с коллективом варился. Наверное, себе я сделал хуже, потому что как актёр много потерял, мало играю. Иногда по 3,4,5 лет у меня нет новой работы, играю свои старые спектакли по 7-8 лет. На сегодня у меня 2 спектакля.
Я попробовал совместить режиссуру с исполнением, это оказалось очень сложно, и я приглашаю своих коллег, которые меня подменяют — всё объять невозможно.
И кабинет этот, пост руководителя занимает очень много времени. Потому что заниматься нужно всем! Если не буду действовать, бороться, то это повлияет на дела в театре не лучшим образом. А борьба — это всегда новые враги или новые люди, которые тебя не понимают, со всеми вытекающими из этого обстоятельствами. Ну а ведь ещё есть многое, связанное просто с нормальной человеческой жизнью. У меня годами не бывает выходных дней. Много есть того, что я мог бы спокойно себе позволить, работая артистом, снимаясь в кино.
Знаете, я верю в предназначение. Его надо выполнять. И вся семья моя так считает. Потому что один бы я, наверное, не выдержал такой работы, а они меня поддерживают.
Екатерина ГЛУШИК. Юрий Мефодьевич, спасибо за беседу!
