Дорогой Альберт Анатольевич! Твои 80 лет — это время, проведённое в трудах, в радениях, в жертвенном подвиге. Ты окружён верящими в тебя друзьями. Почитатели твоих литературных талантов, знатоки и ценители твоих педагогических свершений, люди искусства, политики, просто дети и благодарные тебе их родители — это тот мир, в котором ты прожил и продолжаешь жить.
Обнимаю тебя сердечно. Вспоминаю наши молодые мечтания, наши дерзновенные поиски, иным из которых не дано было осуществиться. Но другие, связанные со служением нашей ненаглядной родине, являются смыслом нашего сегодняшнего существования.
Твой Проханов
Не раз я задумывался, почему в эту жизнь был помещен, сбережен, прошел столько самых сложных перипетий, потерь и столько приобретений. Господь даровал мне многолетие. А ведь мне в 39 лет — я был тогда ответственный секретарь журнала "Смена" — сделали онкологическую операцию. О характере операции я не знал 20 лет, жена от меня это осмысленно всё скрывала. Все друзья советовали ей, чтобы я ушел из журнала, чтобы только писал. Она сказала: "Нет, пусть он живет на полную катушку, как захочет".
И вот после этого через несколько месяцев меня назначают главным редактором "Смены". А когда меня избирали в народные депутаты СССР, мы встретились с моим хирургом, академиком Савельевым, он говорит: "А ты знаешь, что у тебя было? У тебя было вот это". Я приехал домой совершенно ошалевший, спросил жену: "Скажи мне, это было?" Она говорит: "Да". Я ей: "А как же ты жила?"
И я думаю, что кто-то это делает, кто-то выбирает меня для цели. Я глубоко убежден, что этот выбор происходит с тайным помыслом. После этого я действительно пахал.
А потом возникла идея Детского фонда. Возникла не сама по себе. Молодым еще парнем, в Кирове, я работал в газете. К нам в редакцию пришла женщина и сказала: "Я воспитательница школы-интерната. Напечатайте мое письмо".
В школах-интернатах дети учились, питались, спортом занимались, и только на выходные шли домой. Это был 60-й год, хрущевские призывы: "Человек человеку друг", и в то же время завиральная идея, что всех детей нужно учить в школах-интернатах, чтобы у родителей было свободное время. И вот в общий интернат, где учатся дети, имеющие семьи, привезли 50 ребятишек из дошкольного детского дома. У этой воспитательницы сердце женское сжималось, она говорит: "Все расходятся на выходные домой, бабушки, дедушки, родители приходят, забирают. А эти, малыши-первоклашки, стоят на лесенке и смотрят печальными глазами. Так пусть их добрые люди возьмут домой".
Мы напечатали письмо. Я пошел в эту школу — откликнулись люди, детей разобрали в семьи. Ликование, боже мой, какой народ сердечный! Напечатаны были мои репортажи об этом событии, центральные газеты откликнулись. Ну, живем дальше. Через несколько месяцев у меня естественный вопрос: что там происходит? А дело-то кончилось тем, что двоих ребят усыновили и перевели из этого интерната в другую школу, чтобы не было воспоминаний. Всех остальных в течение учебного года тихо вернули назад — за ними перестали приходить.
И эта ситуация побудила меня к тому, что я стал интересоваться темой современного сиротства. История вопроса вообще идет аж за Средние века. Тогда монахи на длинной веревке на ночь опускали корзину за стену монастыря, а утром ее поднимали. И матери, которые хотели от своих детей избавиться, складывали их в корзинку, и ребенок становился ребенком этого монастыря. "Монастырское сиротство" — это целое всемирное движение.
И я думаю, что был под дланью Господа для того, чтобы заняться проблемой сиротства. Ведь все у меня было нормально. Я был главный редактор журнала, литературная судьба складывалась. К моему 50-летию мне предложили издать собрание сочинений в четырех томах. И все-таки именно в это время, когда и премии пошли — премия Ленинского комсомола в 76-м году, Государственная — в 80-м, именно тогда приходит ко мне ночью идея: нужно создать фонд.
Вообще-то Детский фонд в нашей стране уже был: в 1924 году на V Съезде Советов, посвященном памяти Ленина, Калинин предложил создать Детский фонд им. Ленина. Ему выделили 10 миллионов золотых рублей (без права их расходования, только проценты). И еще одно глобальное решение принято — пять процентов с каждой проданной бутылки спиртного переводить на счет Детского фонда. А в 1938-м году он был закрыт. Потому что его предназначение было — борьба с беспризорностью. В 1938-м объявили, что с беспризорностью покончено. Была создана система детских домов.
Надо сказать, что за сиротство после Гражданской войны брался Луначарский, потом Свердлов — не получалось. И только Дзержинский создал систему детских домов. Не исключаю, что силовой авторитет сыграл решающую роль. Учительству было приказано — "за уши тащить" ребят по школьной лестнице, дать им образование. С седьмого класса кто хотел, шёл в техникум. Или заканчивал 10 классов. И законодательство было прописано так, что каждый из сирот, кто закончил школу без двоек на выпускном экзамене, автоматически зачислялся в студенты, ему давали стипендию и общежитие. Дальше за пять лет человек получал высшее образование.
Я считаю, что это величайший социальный подвиг нашего Советского государства. Я дважды был в Колонном зале Дома Союзов на съездах бывших воспитанников детских домов. Это как будто был царский бал — генералы, адмиралы, седые дамы, в очках профессорши. Это все бывшие сиротки, которых страна возвратила к достойной жизни и подняла даже над тем, что у них могло бы быть с их родителями. Тот опыт бесценен.
Соприкоснувшись с темой сиротства, я посетил множество домов ребенка, детских домов, интернатов. В Советском Союзе был миллион 200 тысяч детей-сирот. И видел, что чего-то не хватает: тепла не хватает, даже материально не все благополучно. Я начал выяснять все детали их содержания и жизни, поднимал статистику, включая нормы питания детей.
У меня складывался такой взгляд на эту проблему, как на большую дыру, которая, перемолотив беды Гражданской войны, Отечественной, вдруг снова явилась в мире. И я стал привлекать к ней внимание в том числе первых лиц комсомола.. Я как главный редактор "Смены" присутствовал на всех заседаниях, совещаниях, потом был введён в ЦК. Когда рассказывал об этой проблеме, встречал удивление, неверие. Говорили: "А что мы можем сделать?"
Я пошел к Михаилу Алексеевичу Прокофьеву, министру просвещения СССР. Он мне стал рассказывать о положении детей-сирот в стране. Я его выслушал вежливо и говорю: "Михаил Алексеевич, можно теперь я изложу свое знание того, что происходит?" Например, по нормативам воспитаннику полагается одно пальто на 9 лет. Попросту не хватало одежды, давно не пересматривались нормы на питание.
Механизм выхода из детского дома и дальнейшее устройство в жизни действовали, но утратилась государственническая забота об этом племени, а их миллион двести тысяч! Каждые 8 лет идет ротация — и приходят новые поколения ребят, которые часто во взрослой жизни не могут устроиться.
Мой приятель Виктор Васильевич Прибытков был помощником Константина Черненко, который тогда занимался административной деятельностью. Я Виктору рассказываю, что творится, он: "А что я могу?" И вот когда Черненко становится генсеком, Виктор мне звонит: "Пиши записку на данную тему и неси ее мне". Я ему через сутки принес записку, в которой было 45 пунктов. Еще через сутки он звонит: "Генсек дал поручение Алиеву подготовить постановление ЦК и Совета министров СССР на эту тему".
Сначала меня пригласили к Гейдару Алиевичу Алиеву, он был первый зампред правительства СССР, и к моей идее отнесся самым высоким образом. Совещание: министры, заместители министров. Он говорит: "Все мы тут занимаем должности. А вот человек, который вообще никакого отношения к власти не имеет, писатель, редактор, он написал записку, по которой генсек дает поручение. А почему вы молчали? Почему вы не инициировали?…"
Первый разговор состоялся, Алиев как бы всех пропесочил и говорит: "Держите связь с автором этой записки". Два месяца, три — ни одного звонка. Я понимаю, что нужно набраться терпения. Месяца через три меня вызывают в тот же кабинет и в приемной дают проект постановления. У меня в записке было 45 пунктов, целый талмуд, а тут полторы странички. Прошу секретаря: "Пусть Гейдар Алиевич примет меня до совещания". К нему залетаю: "Гейдар Алиевич, это же чистой воды издевательство!" Он мне: "Альберт Анатольевич, не волнуйтесь, все будет так, как вы скажете". Это Гейдар Алиев говорит один на один мне в кабинете перед совещанием.
На этом совещании народу было уже меньше, высокого ранга чиновники: первый замминистра финансов СССР, высокие чиновники просвещения, здравоохранения. Говорят: "Гейдар Алиевич, подготовлен документ величайшего гуманистического смысла". Он: "А что скажет автор записки?". Я говорю: "По-моему, это форменное издевательство. Как можно повышать (это 1985 год) норматив на питание в доме ребенка на 20 копеек?" Они объясняют: "Когда в один котел складывают по 20 копеек на ребенка в день, это огромные средства". Я: "А вот у меня записка Института питания Академии меднаук СССР, где говорится, что детям в младшем дошкольном возрасте нужно еще то и то, и то, и это стоит примерно столько-то". В общем, снова отправили документ на доработку. И третий вариант был уже фактически таким, как предложил я. Этот документ до сих пор основополагающий для всей сиротской системы.
В скором времени сменилась власть. Пришел Горбачев, и началась вторая серия моей деятельности Мне (это был апрель 1987 года) звонят из Кремля и таинственно говорят: "С вами хочет встретиться очень высокая персона, пожалуйста, подготовьтесь на тему детства". В Кремле в сталинском кабинете меня встречает Рыжков Николай Иванович с женой Людмилой Сергеевной. И он говорит: "Алиев рассказывал про вас и про первое постановление. Вот Людмила Сергеевна летала на родину, в Свердловск, пошла в детский дом и пришла в ужас. Расскажите нам, как в этой области обстоят дела".
Наша встреча продолжалась 3 часа 40 минут. И разговор шёл уже не только сиротах, но и детской инвалидности, детском здравоохранении, младенческой смертности. Я говорил то, что думал, и они готовы были это все услышать — никто из министров им бы этого не сказал. В тот же день вечером они переговорили с Горбачевым. Мне предложили подготовить новое постановление ЦК и Совмина. В конце июля 1987 года Рыжков меня пригласил с проектом этого документа. И так появился фонд. Алиеву я тоже предлагал воссоздать Детский фонд им. Ленина. А замминистра финансов тогда сказал: "Нас Запад не поймет". Алиев говорит: "Видимо, мы еще не созрели". А в 1987 году уже созрели.
И вот Президиуму Совмина СССР я докладываю "О положении детей в СССР". Рыжков спрашивает: "Будем обсуждать?" А председатель Госснаба: "Чего обсуждать? Стыдобища!"
Через три дня меня зовут уже на Политбюро. И этот документ слушают Горбачёв, Яковлев, Громыко, Рыжков, Язов, Медведев… Горбачев предложил согласиться с созданием фонда, мне предложил возглавить оргкомитет. И через два месяца, 14 октября 1987 года, возник Детский фонд. И я в нем служу. Сейчас это — Российский детский фонд, и я его председатель. Для меня это большая радость. Но радость со слезами на глазах. Очень много я всего здесь съел: и зависти, и негодяйства, и неверности. Был момент, когда Яковлев поручил меня сожрать и уговорил на это Горбачева. Была дана команда дискредитировать меня лично. Я выясняю, кого предлагают на моё место — Раису Максимовну Горбачеву! А она нас очень курировала, мы первое время вообще еженедельно перезванивались. Так что хлебнул много и всего.
Мы — самый структурированный общественный фонд в стране, у нас 76 отделений. Люди наши пашут так, как госструктурам не снится. Например, наводнение на Дальнем Востоке. Семь тысяч детей из дальневосточного наводнения мы одели, приготовили к школе. Три с лишним тысячи семей получили от нас мебель, кухонную утварь. 19 детских библиотек, которые были размыты, мы восстановили. Амурская область, Еврейская, Хабаровский край, Якутия. И сделано это силами всего 4 наших сотрудниц. Конечно, они опирались на людей, контактировали с властью, без этого невозможно, но в основном все это сделали они. Главное, чтобы был ресурс (а он был создан с помощью народа) и доброе сердце. Куда направить, кому, в какое — это уже дело техническое.
Я считаю, что у меня предназначение было — заниматься сиротами, помогать им.. Ведь в какой-то момент на меня это все опустилось. Я же не предполагал, что это служение начнется с такого-то года. Были другие дела, и они удавались. И редакторство, и функционирование в комсомоле, и умение наладить отношения. И вдруг это снизошло и стало жизнью, вытеснило из моей судьбы все. Я жил не для себя.
Ведь даже когда одного ребенка берешь в дом, он меняет всю среду, заставляет от многого отказаться, заставляет тебя стать другим человеком. А здесь пришлось взять на себя не одного ребенка. И это, по существу, изменило мою личность.
Конечно, наш фонд — это деньги, это непрерывное функционирование. Но это связано еще и с глубинными переосмыслениями родины, судьбы, человека, задачи, жизни, смерти. Я писатель. И во многом моя литература стала об этом. Я такую себе философему придумал, что в конечном счете фонд вышел из моих книг, из моей литературы. А сейчас мои книги выходят из фонда. В последние годы я написал, например, повесть "Эх, вы" — о детских самоубийствах, которые стали данностью нашего времени. Каждый год в стране кончают с собой 500-700 детей. К сожалению, детские самоубийства — процесс нарастающий.
Когда собираешь такой материал, соприкасаешься, после этого не можешь спать. Я, как раствор солевой, перенасыщен.
Или насилие. У нас в год насилию подвергаются не меньше 100 тысяч детей, из них тысяча погибает. От 4 до 5 тысяч получают инвалидность. Я написал повесть "Девочка, которой всё равно". Это распространённая ситуация, когда женщина, имеющая ребенка, заводит мужика, они пьют, потом кто-то кого-то убивает. Всё происходит на глазах ребёнка, И девочка оказывается в детском доме — с психическими отклонениями. И ей ничего не надо, это маленькое существо, над которым надругались, а она даже оценки этому выставить не может. Она ото всех шарахается. Не любит своих воспитательниц. И вот приходит студентка, чтобы написать дипломную работу о детях-сиротах. И начинается некая история. В девочке появляется огонек надежды.
Эти литературные сюжеты выходят из фонда и из того перенасыщенного раствора, в котором я обретаюсь…
Собственно, я жил в двух эрах, и в этом действительно уникальность жизни, судьбы. И мое детище, которое я получил в той эре, надо было перенести в эту. Трудно перенести знамя через линию фронта. А по нашей жизни проходила страшная линия фронта. Но нам повезло в том, что, когда фонд создавался, был подъем, воодушевление перестройки. И к нам пришло очень много достойнейших людей советского времени: секретари райкомов партии и комсомола, зампреды облисполкомов. Они возглавили наши отделения. И со временем они переходили на работу к нам, и во множестве буквально "пашут" до сих пор. В Ярославле председателю фонда в будущем году 90 лет. У него громадный опыт организаторской работы, который, при грамотном привлечении ресурсов, работает по-прежнему. Конечно, мы все видим, что бесстыжих стало много, но все равно, особенно в провинции, находятся ресурсы и многое удаётся сделать. Мои соратники в большинстве- люди старой школы, которые веруют в то, чему они посвятили свою жизнь,
А разрыв эпох проходил прямо посредине моего "живота". Мы, например, получили дачи членов Политбюро по Алтуфьевскому шоссе. Тогда были настроения партноменклатуру разогнать, их дачи отдать народу! Отдали Минздраву. А Минздрав отдал нам под детский дом. Это был могучий кусок земли и дачи членов Политбюро. Там были дачи Ельцина, Шеварднадзе и так называемая Ворошиловская дача, где у нас теперь школа. Мы пристроили к корпусу Шеварднадзе четырехэтажный новый корпус, и это всё сейчас сияет, блестит, для детей созданы великолепные условия. А через что пришлось пройти! Бури и огонь. Были и наезды бандитов. Мы прошли 111 судов для того, чтобы земли, постройки сделать собственностью Детского фонда.
На это все время клали глаз. И меня хотели дискредитировать. Я полтора года был под следствием. Потом в московской прокуратуре извинились передо мной.
Мы помогали всем детям в "горячих точках. Беслан, Южная Осетия. Там все дети из единственного интерната разбежались по Северному Кавказу. Мы их собрали, привезли к себе, добились у Якунина в РАО "РЖД", чтобы в Цхвинвале им построили новое здание. И там фонд воссоздали.
Помогаем беженцам Донбасса. Например, на Камчатке у нас 300 детей оттуда, которым нужно помогать. Вот, например, в школу пошли. Одеть, обуть, снарядить, одним словом.
А вспомним Крымск. Там 10 школ восстановлено, а школьных библиотек нет. И мы сформировали эти 10 библиотек. 60 детских библиотек в Крыму и в Севастополе. Мы воссоздали там отделения фонда и для всех библиотек собираем книги. Перевозим их самолетами Министерства обороны.
1 июня — День защиты детей. И мы проводим большие праздники. Например, привезли самолетом детей из Севастополя, из Крыма в Большой театр. С ними встретилась Валентина Матвиенко. Ко всему этому надо привлекать внимание общества, чтобы люди понимали, что этим надо заниматься, это важно.
Глобальный вопрос — о будущем детей. Дети, о которых мы радеем, выхватываем из ужасных обстоятельств, они входят в будущее. И может быть, русская неопределенность, или русская смута, которая висит на нас, она их захватит, перемелет, сделает из них какую-то очередную историческую материю. Или же эти дети придут в наше русское будущее и его сложат, сформируют, выстроят, не дадут нам упасть, восстановят нас. Но для этого всем нам надо работать. А, на мой взгляд, идет порушение детского мироощущения, миросознания. Целеполагание отсутствует.
Чем объединены наши дети? На мой взгляд, почти ничем. Если у них нету защиты и опоры в виде серьезного, любящего, взыскательного, и требовательного к тому же, родительства — то ничем. Сегодняшние дети вслед за взрослыми пытаются делать карьеру… Слово "успешность" я считаю одним из самых отвратительных слов нашего времени. Детей нужно не стремлением к успешности соединять или двигать, а стремлением к единству, к товариществу, к дружбе, к соратничеству, к тому, чтобы они руководствовались стремлением: "тебе плохо, я тебе помогу"… Солидарные люди являют собой силу, они могут спорить о частностях, но они едины в самом главном.
