Для тех, кто знает политическую историю CША, появление воукисткого американского корпоративного сектора неудивительно. Эти изменения являются возвращением к исторической норме.
Несколько десятилетий назад свободная торговля и массовая иммиграция прославлялись деловым крылом Республиканской партии и со скепсисом рассматривались профсоюзным крылом Демократической партии, опиравшейся на индустриальный пояс Среднего Запада. Сегодня самопровозглашённые левые требуют открытых границ и свободного движения транснационального капитала и труда бок о бок со спонсируемыми Кохом либертарианцами, в то время как бывшие позиции либеральных демократов — вроде Дика Гепхарда по торговле и Барбары Джордан по иммиграции — теперь считаются правыми. За прошлое десятилетие множество мега-корпораций и инвестиционных банков Уолл-стрита отказались от нейтралитета в культурных войнах и стали использовать бойкот для того, чтобы наказывать местные правительства и правительства штатов, чья политика по гражданским правам и гендерным идентичностям отличалась от позиции политических левых — точно так же, как сейчас они с гордостью украшают свои корпоративные сайты символами BLM.
Как американские корпорации стали бастионами формальной левизны? Такой вопрос выдаёт недопонимание со стороны той версии американской истории, в которой позолоченный век длился до избрания Франклина Д. Рузвельта в 1932 году, когда бароны-разбойники в цилиндрах были, наконец, низложены. Но такие взгляды смешивают две разные стадии развития американского капитализма: в первую эру индустриализации, с 1830-х по 1880/90-е годы железнодорожные компании были почти что единственными крупными предприятиями, предприятиями национального масштаба. Первые американские промышленники-плутократы были преимущественно железнодорожными магнатами — как Корнелиус Вандербильт, Лиланд Стэнфорд, Джей Гульд и Э.А. Гарриман. Этих хищных инфраструктурных монополистов называли “баронами-разбойниками”, как средневековых немецких аристократов, вымогавших пошлины у путешествующих по Рейну. Они подкупали законодателей и использовали Национальную гвардию или армию для подавления забастовок железнодорожных рабочих. Они строили дворцы в Ньюпорте, Род-Айленд, и путешествовали по Европе в поисках сокровищ искусства. Их эра запомнилась как “Позолоченный век”, благодаря названию сатирического романа Марка Твена и Чарльза Дадли Уорнера, опубликованного в 1873 году.
Современные промышленные корпорации, включая многие знакомые нам и по сей день, включая “Дженерал Электрик” и “Форд”, появились поколением позже (“баронов-разбойников” — прим. перев.), во время волн консолидации между 1890-ми и 1930-ми годами. Это был период, когда американский менеджерский капитализм принял знакомую нам форму — так же, как и классовые и культурные войны между экономической элитой и трудящимся большинством.
Вот несколько схожих экономических и культурных конфликтов американской классовой войны между 1920-ми и 2020-ми годами.
Организованный труд. Подобно нынешним топ-менеджерам и главам фондов в Кремниевой Долине, капиталисты и менеджеры вековой давности сопротивлялись тому, чтобы делить власть с профсоюзами. Но хотя новые промышленники-капиталисты в 1920-е и 1930-е годы могли так же жестоко подавлять стачки, как это делали железнодорожные магнаты в 1870-х и 1880-х годах, многие из них предпочитали вещать о гармоничных взаимоотношениях между трудом и капиталом, занимаясь одновременно разного рода “хозяйским патернализмом”, включая особые профсоюзы для своих компаний и частнокапиталистический велфэр для своих рабочих. Схожим образом сегодняшние крупные корпорации поддерживают основанные на идентичности социальные движения и одновременно противостоят охвату своих рабочих профсоюзными организациями и отказываются делиться реальной властью со своими рабочими.
Трансграничный трудовой арбитраж. На протяжении века американские промышленные корпорации контролировали рабочую силу с помощью трудового арбитража — стратегии ухода от проникновения профсоюзов или необходимости платить зарплату повыше за счёт закрытия заводов и их переноса в местности с дешёвым трудом, где не было профсоюзов. В начале XX столетия американская текстильная промышленность переместилась из Новой Англии в штаты бывшей Конфедерации, чья разрушенная экономика могла предложить обилие дешёвых белых рабочих. После Второй Мировой войны южные и юго-западные штаты использовали направленные против профсоюзов “законы о праве на труд”, низкие минимальные зарплаты и низкие налоги для переманивания заводов с Севера и Среднего Запада в “Солнечный пояс”. Американские корпорации десятилетиями практиковали трудовой арбитраж внутри границ США, прежде чем начали применять эту же стратегию для выноса производств в менее развитые страны с дешёвой рабочей силой, вроде Китая.
Увеличение количества низкооплачиваемых мигрантов. Между Реконструкцией и 1920-ми годами промышленные корпорации Северо-Востока и Среднего Запада использовали бедных иммигрантов из-за рубежа, равно как и обнищавших чёрных и белых рабочих пост-реконструкционных южных штатов в качестве “скэбов” (штрейкбрехеров) для того, чтобы крушить забастовки, держать зарплаты низкими и затруднять создание профсоюзов. В 1875 году один из управляющих заводов Эндрю Карнеги признался в том, что использует этническое разнообразие как элемент стратегии “разделяй и властвуй”: “Мой опыт показывает, что немцы, ирландцы, шведы и те, кого я называю “гречихой” (американские молодые парни из сельской местности — прим. перев), смешанные в правильной пропорции, являются самой эффективной и управляемой рабочей силой, которую только можно найти”. В апреле 2020 года “Бизнес Инсайдер” добыл секретный внутренний документ компании “Хоул Фудс”, который схожим образом показывает: компании известно, что в местностях с небольшим количеством иммигрантов и низким этническим и расовым разнообразием более велика вероятность образования профсоюзов — а потому их следует избегать.
Ведя борьбу против иммиграционной политики “дешёвого труда”, американские организованные рабочие сыграли ключевую роль в давлении на Конгресс с целью принятия законов, которые запретили использование долговых рабочих и иммигрантов из Азии, начиная с Акта об исключении китайцев (1882) и заканчивая Актом о национальном происхождении (1924), который создал систему иммиграционных квот для лиц из Европы, пристрастную к отчизнам “старых иммигрантов”, т.е. Британии, Ирландии и Германии, в рамках более общей иммиграционной политики “только для белых”, продлившейся до Акта об иммиграции и натурализации 1965 года.
Представители американской элиты, поддержавшие век назад ограничения на иммиграцию, сделали это вопреки своим интересам как нанимателей. Многие были мотивированы этническими предрассудками, расизмом и страхом потери англо-американскими протестантами гегемонии над США. Поддержка ограничения иммиграции со стороны организованных рабочих и — иногда — афро-американцев принимала порой расистскую окраску, но эти группы рассматривали иммигрантов в первую очередь как экономических конкурентов. Хотя акт 1924 года резко сократил иммиграцию евреев и других европейцев, президент Американской Федерации Труда Сэмюэль Гомперс, сам еврей-иммигрант, поддержал его на том основании, что высокий уровень иммиграции “…неизбежно имеет тенденцию сокращать заработную плату народа этой страны”.
Одного из вождей борьбы за права чёрных, Асу Филиппа Рэндольфа сегодня помнят как человека, заставившего Ф.Д. Рузвельта запретить расовую дискриминацию в военной промышленности в годы Второй Мировой войны под угрозой марша тысяч афроамериканцев на Вашингтон. Позже он был одним из главных организаторов Марша за Свободу и Рабочие места на Вашингтон в 1963 году. Но ранее, в 1930-е годы, Рэндольф был основателем и руководителем сугубо чёрного профсоюза Братства Носильщиков Спальных Вагонов, и в этом качестве он поддерживал законодательство, запрещающее иностранцам работать железнодорожными носильщиками, чтобы воспрепятствовать попыткам пульмановской корпорации использовать азиатских иммигрантов-гастарбайтеров, не имеющих профсоюза, для замены профсоюзных чёрных рабочих.
В 1924 году Рэндольф объяснял свою поддержку ограничения иммиграции:
«…Вместо сокращения иммиграции до квоты в 2% по законодательству 1890 года мы хотели бы сократить её до нуля. …Мы благоволим закрытию США для немцев из Германии, итальянцев из Италии… индусов из Индии, китайцев из Китая и даже негров из Вест-Индии».
Он заявил, что иммиграция:
«... затапливает рынок труда, что приводит к понижению уровня жизни, расовым бунтам и общему общественному вырождению. Чрезмерный уровень иммиграции противоречит интересам трудящихся масс всех рас и национальностей в стране — как местным, так и иностранным».
Разумеется, почти полный запрет на низкооплачиваемую иммиграцию из Европы создал огромные возможности для афроамериканцев, дав им иные роли на промышленном Севере в период между 1920-ми годами и переносом мощностей американской промышленности за пределы страны в 1990-е годы, кроме как корпоративных штрейкбрехеров.
После Второй Мировой войны профсоюзы и сочувствовавшие профсоюзам либералы боролись против “программы Брасэро” — закона 1941 года, который позволял южному агробизнесу эксплуатировать мексиканских гастарбайтеров вместо того, чтобы нанимать американцев и платить им нормальную зарплату. Президент Джон Ф. Кеннеди отмечал:
«Ясен негативный эффект воздействия мексиканской программы сельскохозяйственного труда в том виде, в каком она действует в недавние годы, на зарплаты и условия занятости американских рабочих».
В 1970-е годы руководитель Профсоюза Сельскохозяйственных Рабочих мексикано-американский трудовой активист Сезар Чавес заклеймил мягкое отношение к безопасности границ и законам о рабочих местах, которое позволяло юго-западному агробизнесу использовать нелегальных мигрантов для борьбы с профсоюзами. Но агробизнес победил. Сегодня доля сельскохозяйственных работ, выполняемых нелегальными иммигрантами без юридических и трудовых прав, выше, чем была в 1970-е годы.
Во время величайших показателей безработицы со времён Великой Депрессии американское бизнес-лобби продолжает утверждать, что производители страдают от нехватки рабочих, которую может вылечить только увеличение миграции. Кремниевая Долина и Уолл-стрит посредством своих прекрасно финансируемых лоббистских групп, вроде цукерберговской FWD.us, настаивают на расширении сегодняшней версии азиатского контрактного труда XIX века (“кули”) — ввозя рабочих-неграждан по неиммигрантским визам H-1B, преимущественно из Индии, для того, чтобы они работали в США за меньшую, чем американцы, плату и с меньшими юридическими правам. Сегодня американское корпоративное лобби в своей поддержке всё более высокого уровня иммиграции вместе с противодействием применению эффективных мер против тех, кто нанимает нелегальных иммигрантов, столь же эгоистично, как и в 1890-е и в 1920-е годы. В свою очередь, в том, что осталось от организованного труда, господствуют профсоюзы госслужащих, чьи члены никак не конкурируют с иммигрантами или зарубежными рабочими. Они пожертвовали своей исторической бдительностью в отношении массовой миграции, чтобы подстроиться под новую политическую линию “пробудившейся” (англ. woke) Демократической партии, согласно которой соблюдение иммиграционного законодательства — это расизм.
Корпоративный феминизм против семейной зарплаты. Следуя логике капитализма, с 1920-х по 2020-е часто стремились создать рынок покупателей среди рабочих за счёт увеличения числа работающих женщин, включая матерей несовершеннолетних детей, на рынке труда. Этой политике американские профсоюзы, популисты и религиозные фундаменталисты противопоставляли идею “семейной зарплаты”, которая была бы достаточна для женатого мужчины, чтобы содержать не только себя, но и жену-домохозяйку с двумя или тремя детьми. Демократы из числа сторонников Нового Курса, включая феминисток, таких как министр по делам труда Фрэнсис Перкинс и Элеонора Рузвельт, приняли сторону американских рабочих против их нанимателей и благоволили покровительственному законодательству для женщин и “семейной зарплате”.
Это объясняет, почему на пике своего влияния (до 1970-х годов) американские профсоюзы, вроде АФТ и других, были против законодательства, декларировавшего равную оплату для мужчин и женщин — законодательства, которое Национальная Ассоциация Промышленников одобряла уже с 1904 года.
Это также объясняет, почему в своей партийной платформе 1976 года Республиканская партия, тогда бывшая “клубом по интересам в масштабах страны” для инвесторов, менеджеров и специалистов, но вовсе не рабочих, хвасталась:
«Республиканская партия подтверждает свою поддержку ратификации Поправки о равных правах. Наша партия была первой национальной партией, поддержавшей эту поправку в 1940 году«.
Репродуктивная и сексуальная свобода. Хотя население США по прошествии времени становилось более либеральным, американская экономическая элита в этом вопросе была сильно левее большинства рабочего класса всех рас и этнических групп по вопросам контрацепции, абортов, разводов и других вопросов, касающихся половой свободы. На протяжении поколений богатые республиканцы были главными спонсорами “Планируемой Семьи” и схожих организаций, частично из желания некоторых белых англо-саксонских протестантов (WASP) понизить рождаемость у якобы “низших” белых этносов, а также у белых южан и небелых американцев с помощью мер, включающих в себя контроль рождаемости, аборты, а в начале XX века — и принудительную стерилизацию.
Преуспев в прописывании права на аборт в Конституции США, которое началось с решения Верховного Суда по делу “Ро против Уэйда” в 1973 году, интеллектуальные наследники богатых республиканцев-сторонников “Планируемой Семьи” в прошлом, большинство из которых теперь богатые сторонники демократов, продолжают гнуть свою линию, требуя легализации абортов на последних месяцах беременности, что трудно отличить от инфантицида. Многие поддерживают законность суррогатного материнства и легализацию проституции, которые, с точки зрения сторонников труда, являются ужасающим примером деградации человеческих существ из-за денег.
Филантропия в особо крупных размерах. Сегодняшние магнаты Кремниевой Долины и Уолл-стрита, основывающие фонды, носящие их имена — Гейтс, Блумберг, Милкен — мало отличаются от Эндрю Карнеги и Джона Д. Рокфеллера веком ранее.
В своём эссе 1889 года “Евангелие богатства” Эндрю Карнеги, иммигрант шотландского происхождения, американский стальной магнат, сколотивший состояние за счёт жестокого обращения с рабочими и подавления профсоюзов, заявил, что обществу лучше, когда доброжелательно настроенным богачам позволят тратить свои деньги на благотворительные фонды, чем если их обложат налогами на государственные нужды, которые будут тратить политики. Недавно Билл Гейтс выдвинул почти такой же довод, утверждая, что правительства настолько некомпетентны, что решения о крупных тратах лучше доверить просвещённым миллиардерам, вроде него:
«…Филантропия существует потому, что правительства весьма не инновационны, не пытаются заниматься рисковыми вещами и в особенности не доверяют людям из частного сектора — с точки зрения отбора они не собирают группы великих людей для поиска новых подходов. Это делает филантропия».
На протяжении века профсоюзные вожди и популисты отвечали на подобные эгоистические доводы высокомерных плутократов вроде Карнеги и Гейтса очевидным вопросом: «Если у вас достаточно денег, чтобы создать фонд, почему бы вам не потратить их на то, чтобы платить своим рабочим больше?».
Теодор Рузвельт, презиравший Карнеги, заметил в частном порядке:
«…Все страдания времён войны с Испанией не дотягивают до страданий — как неизбежных, так и предотвратимых — рабочих на стальных заводах Карнеги и мелких вкладчиков того времени, когда Карнеги нажил своё состояние».
Модернизм в искусстве. Даже в вопросах искусства и моды американские элиты и рабочее большинство расходились во мнениях на протяжении века. Правилом было то, что менеджеры и капиталисты Америки в XX веке были более авангардистами в своих вкусах, чем большинство их сограждан. Рокфеллеры и другие плутократы покровительствовали Музею Современного Искусства, который во время и после Второй Мировой войны отвергал нравившиеся рабочему классу изобразительное искусство и традиционную архитектуру как мусор (“кич”) и порочили их, сравнивая с нацистской и советской пропагандой. Презрение к популярным художникам-реалистам, вроде Норманна Рокуэлла и, позже, Томаса Кинкейда, было чертой принадлежности к правящему классу на протяжении почти столетия. Вульгарные богатые новички, вроде Дональда Трампа, могли благоволить традиционным архитектурным орнаментам, но те, кто задавал тон в деловых кругах, на протяжении десятилетий продвигали стерильные стеклянные здания в “международном стиле” (International style) и абстракционистские скульптуры и картины как более или менее официальный стиль корпоративной Америки и свободного мира.
Стиль модерн, которому теперь уже больше века, давно перестал быть современным. Ультрамодернистский дом Герберта Гувера, которым ныне владеет Стэнфордский университет, построен в 1919-1920 годах. Амбициозной целью многих корпоративных специалистов и служащих было жить в доме, построенном в духе Стеклянного Дома Филиппа Джонсона, придворного архитектора династии Рокфеллеров. Со стены пятно протоплазмы любящим взглядом взирает на кофейный столик Ногучи, стеклянную амёбу с двумя деревянными псевдоподиями, на одной из которых лежит “Радость секса”, а на другой — последний выпуск “Нью-Йоркера”.
“Новая нормальность” эпохи после Нового Курса, таким образом, очень напоминает старую нормальность, ей предшествовавшую. Настоящее время является возвращением не в эпоху “баронов-разбойников” после Гражданской войны, но в эпоху, последовавшую после неё, когда корпоративные элиты с университетскими дипломами одобряли свободную торговлю, свободную любовь и свободу от профсоюзов, а рабочие, как белые, так и не белые, обычно симпатизировали смеси морального традиционализма и профсоюзного протекционизма в экономической политике.
Это не второй “Позолоченный век”. Это вторая “эра Джаза”. И с точки зрения большинства американских рабочих, независимо от их расы и этноса, лишённых голоса и отчуждённых, это само по себе достаточно плохо.
Оригинальный текст: Майкл Линд
Перевод: Рубен Вартанян
Эта статья впервые напечатана на английском в Tablet magazine и печатается в Fitzroy Magazine с любезного разрешения автора.
Публикация: Fitzroy
