Вот уже больше ста лет присутствует его творчество в русской литературе, культуре и истории. И не просто присутствует — Леонида Максимовича Леонова можно назвать последним в ряду наших классиков. И дело здесь, конечно, не в том, что свой творческий путь он начал ещё при Николае II, а в романе «Пирамида» поставил если не точку, то многоточие в эпоху ельцинских «рыночных реформ», уже отметив своё 95-летие. Известная фраза «В России нужно жить долго» имеет явное логическое ударение на слове «долго», но скрытое, глубинное — на слове «жить». Не коптить с рождения до старости небо, а жить, всевозможно — и словом, и делом — реализуя полноту собственного бытия. Так, чтобы оно не просто длилось и после физической кончины человека, но передавалось как ценность из поколения в поколение, из народа в народ.
Творчество Леонида Леонова, несомненно, относится к роду таких ценностей — если пока не всемирного, то уж точно нашего народного, национального масштаба. Поскольку во всех перипетиях ХХ века, века войн и революций, он подчёркивал и утверждал то, что, несмотря и вопреки всем расколам и новациям (но и благодаря им) оставалось постоянным и неизменным в самом способе русского бытия, связующего воедино, оживляющего и наполняющего смыслами все природные и человеческие стихии. «Дорога на Океан» (1935), «Русский лес» (1953) и «Пирамида» (1994) — только самые зримые, объёмные и памятные узлы этой леоновской вязи и связи. Но, конечно, она гораздо шире и, можно сказать, «узорчатее». Не только в литературе, но и за пределами её.
Как известно, в команде, в артели Леонов работать умел (по всем параметрам, и коллективный роман-буриме 1927 года «Большие пожары» лишь малое подтверждение тому), но явно не любил, всегда предпочитая любому «конвейеру»: хоть художественному, хоть идеологическому, — всё делать своими руками от начала до конца. И в литературе он был таким «Левшой», мастером наособицу, чутким ко всему старому, традиционному, но и ко всему новому, небывалому. Опять же, не только в литературе. Конечно, главного героя романа «Скутаревский» (1932), который занимается проблемой беспроводной передачи энергии на расстояния, можно считать «русским Теслой», хотя научно-технический антураж там далеко не главное, но и впечатления театральной декорации он не производит, а вот многолетнее участие Леонида Леонова в редколлегии журнала «Наука и жизнь», а до того — «Юный техник», причём далеко не в роли «свадебного генерала» — явление намного более широкого порядка. «Отнюдь не случайно Виктор Николаевич Болховитинов, пришедший в журнал в качестве главного редактора, изобретатель и создатель этого уникального по тем временам издания, среди первых пригласил в редколлегию Леонова. «Пригласил» — не совсем то слово. Они вместе задумывали и придумывали журнал — его разделы, направления, темы, рубрики... Это была творческая работа, игра, в которой они участвовали одинаково увлеченно, безоглядно и очень серьёзно», — отмечалось в журнальной публикации 1999 года, посвящённой столетию со дня рождения писателя. «Его интересовало, как всё устроено», — характеристика от самого В.Н.Болховитинова, вспоминавшего их совместный визит к знаменитому физику Л.Д. Ландау, в ходе которого Леонид Леонов продемонстрировал немалую осведомлённость и в вопросах современного естествознания, вплоть до астрофизики. И это не было результатом любопытства дилетанта — это было результатом целенаправленной работы Леонида Леонова по эстетизации научного и социального знания, трансформации его в системы художественных образов: то, что, собственно, составляет суть искусства и эстетической деятельности вообще, но большинством авторов осуществляется «в порядке стихии». А для Леонова это было сознательным и целенаправленным выбором — не говоря уже о широкой популяризации современных научных достижений и гипотез через сопутствующую нелитературную деятельность. В этом отношении автор «Дороги на Океан», «Русского леса» и «Пирамиды», несомненно, опережал своё время и прокладывал вешки в будущее.
При этом ни «научной фантастикой», ни тем более паранаучным «фэнтези» его произведения не были, отвечая прежде всего на вопросы не «Что?» и «Как?», а «Зачем?». Поэтому, например, нет смысла рассматривать тот же «Русский лес» в качестве предшественника и прародителя «экологического сознания», даже в последующем изводе «деревенской» прозы, не говоря уже о нынешнем западном «зелёном фашизме», или, напротив, подлаживания писателя под «сталинский план преобразования природы»: целеполагание там совершенно другое: то, во что могло и должно было в итоге вырасти, превратиться всё это насаждение лесополос, строительство водохранилищ с каналами и т.д. Так что Максим Горький верно угадал, заметил и поддержал в молодом писателе будущего мастера социалистического реализма, как он его понимал: нацеленного не на то, что есть, а на то, что должно быть. Точно так же Леонов, «многое умевший делать руками», явно не считал материальное бытие порождением мирового Зла, которое пребывает в извечной борьбе против мирового Добра, а потому тенденцию причислять творчество Леонида Леонова к манихейской антитрадиции вряд ли можно считать основательной. Впрочем, и «сгущение» используемых им образов до аллегорий и символов имеет мало общего с эстетикой символизма, использующей уже «готовые» символы как элементы модернистской мозаики (и постмодернистского клипа).
Кстати, если «Дорогу на Океан» можно назвать своего рода гимном индустриализации и модернизации СССР в рамках всемирной революции, начатой и продолжаемой русской цивилизацией, то «Русский лес» — художественной констатацией того факта, что этой цели в конкретных и реальных социально-исторических условиях достичь «одним рывком» не удастся, своего рода эпитафией «матрице» коммунистической идеи на русской почве — но с верой в возможность её воскрешения на той же почве, которую предстоит ещё возделать и защитить. Так что более чем сорокалетний путь от «Русского леса» до «Пирамиды» плюс сами собой напрашивающиеся ветхозаветные аналогии со скитаниями избранного народа по пустыне для достижения Земли обетованной не должны удивлять.
Но всё это, конечно, без художественного таланта Леонида Леонова не имело бы и десятой или даже сотой доли своего настоящего значения, оставаясь мёртвыми схемами или абстрактными упражнениями в визионерстве. А вот облеченные в плоть образов, наполненные кровью русского языка, они обретают и жизнь, и своего рода бессмертие. Вспоминая античный афоризм «лучше быть первым в своей деревне, чем вторым в Риме», нужно сказать, что Леонов, который своё время «опережал на корпус» (а его «Пирамида» до сих пор не прочитана даже в том виде, в котором была издана, не говоря уже о том виде, в котором она писалась и переделывалась в течение десятилетий «постсталинского» СССР и первых лет «новой», «рыночно-демократической» ельцинской России), всё-таки делал это в своём, а не в каком-то абстрактном времени, а следовательно, был включен, особенно в первые десятилетия своего творчества, во множество актуальных литературных взаимовлияний. Так, тонкости железнодорожного дела в «Дороге на Океан» вполне перекликаются с художественно-технологическими изысками Андрея Платонова, а нацистские прислужники в пьесе «Нашествие» описаны едва ли не в той же манере, что и булгаковская нечисть на «балу Воланда» в «Мастере и Маргарите».
«Лицом к лицу лица не увидать. Большое видится на расстояньи», — хрестоматийные строки Сергея Есенина вполне можно отнести и к Леониду Леонову, который был в числе самых близких «певцу русской деревни» писателей с момента их личного знакомства летом 1924 года. Как представляется, Леонид Леонов — явление большое, причём настолько большое, что и нынешнее расстояние более чем в сто лет оказывается недостаточным для того, чтобы в полной мере и с нужного ракурса разглядеть его «лицо».
Илл. Сергей Есенин и Леонид Леонов. Март 1925 года. Москва, редакция журнала «Прожектор», фото В.Савельева
